Блокадные новеллы
Шрифт:
В тот вечер у Самсона Сергеевича собрались приятели. Приятели повскакали из-за стола, усадили Маню в центре. Ей сразу налили вина, положили закуску и заставили выпить. Она не знала, как себя вести, особенно когда ее сосед, чернявый и взъерошенный, с отчаянными цыганскими глазами, стал хлопать ее по бедру и провозгласил, что отныне она его муза. Самсону Сергеевичу это очень не понравилось, он сказал, что Маня пишет стихи и пришла к нему их прочитать. Все непомерно обрадовались тому, что Маня пишет стихи, и стали ее уговаривать читать сейчас же. Маня принесла из прихожей тетрадку,
— Гениально, — шептал взъерошенный, — я могу спокойно умирать.
Самсон Сергеевич, не желая упускать инициативы, театрально обвел всех рукой и сказал:
— Нам уже так не суметь. Слишком опытны.
Молодой человек неопределенного возраста, с пегой бородкой и услужливыми глазами, уронил голову на руки и повторил как эхо:
— Не суметь.
Самсон Сергеевич спросил бархатно:
— А как вы живете? Расскажите нам.
И Маня, видя, какие здесь искренние и благородные люди, поведала всю правду о своем житье-бытье.
— И вы живете, снимая угол! — воскликнул Самсон Сергеевич.
— Как Беранже, — добавил бородатый.
— Постойте! — вскричал Самсон Сергеевич, загораясь. — Мы вам поможем! — Он выбежал в соседнюю комнату и через пять минут вернулся, размахивая письмом.
«Дорогой Коля!» — начиналось письмо к руководителю областного Союза писателей. Самсон Сергеевич с пафосом прочел письмо. Все ахали.
— Как это здорово: «талант гибнет»! — сказал бородатый. — Мы все подпишемся!
— Да я не гибну, — вставила Маня, но ее не слушали.
Письмо было подписано всеми в порядке значимости каждого, и бородатый, расписавшись последним, тут же выбежал на улицу и бросил его в ящик.
Потом чокались, отбирали стихи для большой подборки и наконец разделились на две спорящие стороны: одна предлагала передать стихи в «Наш современник», другая — в «Октябрь». За спорами о Мане забыли, и она, улучив момент, вышла в коридор, накинула плащ, отворила входную дверь и оказалась на лестнице.
Большего смущения Маня никогда еще не испытывала. «Милые, отзывчивые люди, — думала она, — но как они много говорят…»
…Стихи в журнале не появились.
Но как-то пришла открытка из местного Союза писателей, в которой просили ее выслать свои стихи.
Маня отослала.
Руководитель Союза — Николай Ильич — прочел стихи, крутанул головой: «Развернулись ребята!» — но поскольку было письмо, и за несколькими подписями, он, оказавшись в Манином городе, зашел к зампредрика.
— Думаете, может действительно стать явлением? — спросил зам.
— Все может быть, — уклончиво ответил Николай Ильич — он был человек добрый.
— Ну-ну, — озабоченно постучал карандашом зам.
А через неделю Мане предложили комнату в доме, где висела вывеска: «1-я профессиональная городская полярная команда».
Пожарных звали Андрей, Матвей, Федор, Павел и старший — Поликарп. Все они были молоды, после демобилизации сюда определились. В недальних деревнях жили их отцы и матери. Когда удавалось, сыновья ездили к родителям.
Они походили друг на друга —
коренастые, светловолосые. Лишь Поликарп отличался — и по возрасту (ему к тридцати шло), и тем, что носил усы, рыжие, густые, стриженные щетинкой.Пожары случались редко, но службу они несли браво и два раза в месяц на небольшой площадке перед домом устраивали учения.
Они рты разинули прямо, когда к пожарной части подкатил грузовик с легким скарбом Маши и из кабины явилась сама Маня, как диво дивное.
— Дева-аха, — протянул Андрей.
— Я в Германии однаж таку видел, — поддакнул Матвей.
Федор кашлянул в кулак.
А Павел, самый младший, покраснел, словно его уличили в чем-то.
— Дисциплина, ребята, — сказал Поликарп и потрогал усы.
Пожарные познакомились с Маней.
Дом их был построен не фундаментально, стены тонкие— все шумы слышны. Когда Маня просыпалась, начинала ходить по комнате, парни слышали и говорили:
— Ходит. Уже девятый, значит.
Сами они вставали раньше. Когда шаги Мани становились особо четкими и резкими, пожарные знали, что она надела туфли и сейчас покажется во дворе. Они выходили из помещения и встречали Маню.
— Здравствуйте, мальчики, — говорила она.
Они улыбались, — никто их так не называл, — и вперебой:
— На работу?
— Домой, как всегда?
— Наше дело — пожары ждать…
Говорили обычные слова, но такими радостными выглядели их лица, что Мане хорошо делалось на душе.
Пожарные знали девушек с соседней ткацкой фабрики, наведывались к ним в общежитие, но девушки были словно сами по себе, а Маня отдельно. Маню они никогда не решались пригласить в кино или на танцы, да и поодиночке с ней не виделись — вместе все, обычно во дворе их дома. Маня радовала их. Они переживали какое-то неясно- счастливое чувство оттого, что рядом живет красивая и сердечная женщина, озаряя своим ежедневным приветом их обычную жизнь. А их служба, дежурства, редкие пожары, девушки с ткацкой фабрики — это и была обычная жизнь.
В апреле у Андрея женился старший брат. Жила родня недалеко от города, в колхозе работала, и брат просил Андрея непременно приехать. Поликарп рассудил, что Андрей и земляк его, Павел, на два дня отлучиться могут, Они собрались, купили подарок, и перед отъездом Андрей спросил товарищей:
— А что, коли я Маню приглашу?
— Как ее встретят-то? — спросили остальные.
— А как друга нашего, — нашелся Андрей.
— Ну, смотри, приглашай, коли согласится она. Только уж оберегай за пятерых, — решил Поликарп.
Маня согласилась ехать. Они тряслись на паровичке, Андрей и Павел старались развлечь Маню в дороге: это была их родина, а они гордились тем, что все здесь знают. Но Маня слушала их рассеянно. Она смотрела в окно вагона, любовалась сосновыми лесами, ручьями, темными от отраженных в них ветвей, первой, некошеной травой на болотистых низинах.
Бабы, возвращавшиеся с городского базара, разглядывали ее, пытались заговорить, но она отвечала односложно, и женщины обиженно замолкали. А одна, проходя к выходу и громыхнув пустым бидоном, бросила Андрею с Павлом: