Блокадные новеллы
Шрифт:
…Когда райкомовская машина, обслуживающая Самсона Сергеевича, подкатила к Маниному дому, пожарники сидели на лавке во дворе, и Поликарп, согласно внутреннему распорядку, проводил политбеседу. Они уставились на машину, из которой вышел грузный мужчина с бутылкой «бренди» в одной руке, а другой прижимая к груди какие-то свертки. Он вышел, и вслед за ним… выпорхнула Маня. Оба они — Маня чуть впереди, а мужчина за ней, — что-то рассказывая и похохатывая, прошли мимо пожарных, замерших, как на фотографии (Поликарп даже газету не свернул), и Маня, не глядя на них, сказала:
— Здрасте.
— Это и
Маня скрылась на лестнице. Самсон Сергеевич проследовал за ней. К пожарным вернулся дар речи.
— Что же так, ребята? — недоумевая, спросил Андрей.
— На нас и не взглянула…
— А хоть бы и взглянула — тебе легче?
— Сама привела…
— Жизнь… — сказал Поликарп. — Слушай меня… — И все четверо устремили взгляды на своего старшего.
…Маня, когда она вышла из машины, мельком увидела обиженное, как у ребенка, лицо Павла, непроницаемо закрывшегося газетой Поликарпа, и Маня возмутилась: «Они меня своей женой считают, что ли! Никого и пригласить не могу!» Но возмущение в ней не разрасталось, а наоборот, ощущение какой-то вины не давало покоя, и она сердито говорила сама себе: «Что за ерунда! Разве я не свободна?..» Но все равно настроение у нее было испорчено.
Самсон Сергеевич видел Манину стеснительность и, предполагая, что это от робости перед ним, сам для простоты отношений стал хозяйничать: откупорил вино и налил по граненым стаканам, потому как хорошей посудой Маня еще не обзавелась. Маня пригубила, Самсон Сергеевич выпил полстакана и взял Маню за руку — из-под широкого и короткого рукава она открывалась белая, пышная, с ямочкой возле локтя.
— Ну, еще капельку, — воркующе просил он, и Маня подняла стакан… Но в это мгновение раздались прерывистые и пронзительные гудки сирены.
— Что это? — нервно спросил Самсон Сергеевич.
Маня подошла к окну и увидела свою маленькую пожарную команду, суетящуюся вокруг красного автомобиля. Пожарники разматывали шланг, наставляли лестницу… У стены на стуле сидел Поликарп в каске и отдавал команды.
— Учебные занятия, — тихо сказала Маня, отходя от окна, — это бывает.
— Да, — успокоился Самсон Сергеевич, — а надолго?
— Не знаю.
Сирена наконец замолчала, и Самсон Сергеевич, вновь взяв Маню за руку, стал произносить красивый тост:
— Я хочу, Маня, поднять этот бокал за искусство, оно роднит лю… — Но под окнами что-то зашипело, и струя воды взметнулась в небо, рассыпаясь на брызги и опадая дождем.
— Черт возьми! — вздрогнул Самсон Сергеевич и извинился. — Не дают покоя жильцам. Надо пожаловаться. Закройте хоть окно.
— Да у нас еще паровое топят… Задохнуться можно с закрытым.
Пожарные поливали небо невозможно долго, словно все оно, вместе со своими тучами и облаками, луной и солнцем, пылало жестоким огнем. Когда они кончили поливать, Самсон Сергеевич торопливо допил вино и положил руку на Манино плечо.
— Не надо, Самсон Сергеевич, — вежливо сняла Маня руку.
Самсон Сергеевич почувствовал — никакого отдыха не получится и, стремясь изменить положение вещей, снова потянулся к бутылке.
Маня смотрела на его озабоченное лицо, бегающие сладкие глаза,
хваткие пальцы и удивлялась, как не похож он на того величественного Самсона Сергеевича, который покорял сегодня сердца публики. Она ясно угадывала все его намерения, и ей было немножко жалко его — такого умного и слабого.— Маня, ну, поцелуйте меня, — попросил он, вставая из- за стола и направляясь к ней. Но… завыла сирена, и Самсон Сергеевич замер, меняясь в лице: — Я запрещу им!
— Они по плану проводят, — сказала Маня, — иногда и до утра.
— До утра? — почему-то спросил Самсон Сергеевич.
За окном гудела сирена, вздымалась лестница, пожарные лезли вверх и проворно спускались. Звучали команды, и закатные лучи солнца отражались на касках.
Самсон Сергеевич сел, покатал хлебный шарик, усмехнулся и посмотрел на Маню.
Маня, не поднимая головы, старательно водила мизинцем по цветной клеенке.
— Ну, пойду я, — устало сказал Самсон Сергеевич, поклонился и открыл дверь.
Маня видела в окно, как он вышел во двор, и пожарные смотрят ему вослед с пожарной лестницы, с автомашины… Он свернул за угол, и Поликарп махнул рукой. Опускается лестница, сворачивается шланг, машина медленно двигается в распахнутые ворота гаража.
Маня улыбнулась: ее мальчики устроили смешную игру, но она нисколько не сердилась на них. Она думала, что, если бы у нее были братья, они, наверно, походили бы на них. И только Павла, веснушчатого и курносого, она никак не могла представить своим братом. «Ему обязательно надо сдать за десять классов», — неожиданно подумала она.
Наутро она проснулась от солнца, заливавшего ее комнату. Она вышла из дома раньше обычного.
Пожарные уже были во дворе, проверяли свой инвентарь. Они увидели ее и склонились над инструментом.
— Здравствуйте, — сказала Маня.
Ей не ответили.
— А у меня барометр на великую сушь пошел…
Пожарные еще больше углубились в работу.
— А вчера у меня один москвич был, я ему когда-то стихи показывала, — растерянно объяснила она.
— Сушь — ничего, — отозвался Павел, самый отходчивый, и предательски покраснел. — Еще ветер, может, дожди натянет…
Нюша
Жил на одном из ладожских островов рыбак Петр, колхозник. Охотился он, рыбачил, исполнял разные крестьянские работы — тоже для колхоза.
Жизнь его была непроста. В двадцать пять женился на нелюбимой. Когда его спрашивали: «Как, Петя, женился?»— он разводил руками и отвечал: «Да так…» Зато сына Лешку любил по-редкому. Всю сбою любовь ему отдавал.
В Ладогу наведывался в неделю раз: на сына посмотреть, продукты забрать, сдать выловленную рыбу, — да мало ли какие дела еще находились.
Немало лет тому назад, однажды в летнюю пору, в поселке Дубно, что на запад от острова, встретил Петр незнакомую девушку: невысока, круглолица, с длинной косой. Петр даже остановился. Спросил удивленно:
— А ты чья такая?
— А я своя собственная, — бойко ответила девушка.
Петр стоял перед ней огромный, в белой морской рубашке, кудрявый. И вдруг неожиданно:
— А если своя собственная, то моя будешь! — И это громко сказал, так, что улица слышала, бабки с голов платки посдирали, — только б слово не упустить.