Блудная дочь возвращается

К концу съёмок в Зеленогорске между режиссёрами и актёрами произошла крупная размолвка. Суть дела я не помню, но касалось это каких-то творческих разногласий. Инициатором её были как раз Сергей Шакуров и Надька Гройсман. Писались какие-то письма в дирекцию объединения, Попов летал в Москву и т. д. В результате всех этих передряг Шакуров и Гройсман были сняты с картины и впоследствии заменены другими.

Вследствие этого, когда после экспедиции уже все вернулись в Москву, Сергей задержался в городе на Неве. Получилось так, что я также на пару дней застряла в Ленинграде – паковала и отправляла костюмы, что входило в мою обязанность как костюмера. В тот день когда я уже должна была уезжать домой, ко мне в гостиницу «Московская» зашёл Шакуров, вроде как мимоходом, и предложил погулять по городу. Делать мне было всё равно нечего, и я согласилась скоротать с ним время до поезда. Мы поболтались по городу, и он пригласил меня к себе, обещая угостить настоящим кофе, что тогда было дефицитом и от чего трудно было отказаться. Мы пришли к нему в «Октябрьскую» (обе гостиницы располагались на одной и той же привокзальной площади), мило попили кофе, и я стала собираться восвояси, как вдруг Сергей вскочил, запер дверь и бросился ко мне. При этом он резко изменился внешне – появился какой-то волчий оскал, глаза сузились и стали прозрачно-льдистыми. Я страшно испугалась – не его, а последствий: до поезда оставалось очень мало времени, а тут такое! Он, судорожно хватая меня руками и стоя при этом передо мною на коленях, задыхаясь, говорил: «Оставайся со мной! Ты не представляешь, как мы будем прекрасно проводить время. Забудем обо всех, только ты и я!» – и так далее в том же роде. Я стала вырываться и в конце концов, пригрозила, что если он меня не выпустит, я подниму крикна всю гостиницу. Наконец он открыл дверь, и я опрометью бросилась в «Московскую» за вещами.

Вот таким инцидентом закончилась первая в моей жизни экспедиция. Несмотря на негативное впечатление от последних часов, она заложила во мне вечную тягу к переменам, путешествиям, новым впечатлениям; подтвердила мою самостоятельность, отсутствие страха перед трудностями, «лёгкость на подъём» и, возможно, самоуверенность.

Ленинград

Не успела я вернуться в Москву, как уже в 20-х числах мая в самый разгар подготовки к съёмкам меня вместе с ассистентом художника по костюмам Татьяной Илевцевой неожиданно послали опять на «Ленфильм» за костюмами и на фотопробы ленинградских актёров. По плану я должна была уехать туда на две недели и, не возвращаясь в Москву, уже с костюмами прямо оттуда отправиться в Выборг на съёмки. Трагедия заключалась в том, что к этому времени обнаружилась моя беременность. Я просто была в отчаянии и не знала, как поступить: я не успевала сделать аборт в Москве, а сроки уже поджимали. Успокоила меня Татьяна – у неё был приятель в Ленинграде, врач со знакомствами как раз в Институте акушерства, и она была уверена в его помощи, так как уже обращалась к нему по идентичному поводу.

Итак, я снова покинула Москву. Правда, не в особенно радужном настроении, беспокоясь больше не о работе, а своём «интересном» положении. Татьяна сдержала своё слово, и не успели мы поселиться в гостинице, всё той же «Московской», как она, вооружившись записной книжкой, обзвонила своих знакомых – и встреча была назначена на тот же вечер у друзей.

Сразу по приезде мы побывали на «Ленфильме», удивительно быстро оформили бумаги на прокат костюмов и даже успели отложить их в складских секциях. И всё это с деятельной помощью прикреплённого к нашей картине местного зам. директора Юры Голынчика. Он же заверил Татьяну, что все дела будут закончены назавтра и остальное время мы будем совершенно свободны. У Тани были свои дела и друзья в Ленинграде, и она собиралась заняться ими, предупредив меня, что и жить она будет в другом месте. А на всякий «пожарный» оставила телефон: чтоб я ей сообщила, когда надо будет прийти на студию для примерки костюмов или, если я справлюсь без неё, что предпочтительней, вообще уезжать.

В тот же вечер мы отправились к её друзьям на обещанную встречу. Татьянины знакомые решили совместить приятное с полезным, и к нашему приходу уже собралась тёплая компания, стол был накрыт, и музыка играла. Тот, кого я с нетерпением ждала, пришел позже, когда мои нервы были уже на пределе: я ждала почему-то солидного напыщенного дядьку, который с укоризной, сквозь зубы, нехотя меня выслушает, а потом, объяснив всю сложность вопроса, неопределённо пообещает содействие. Как же приятно я была удивлена, когда мне представили высокого мужчину лет двадцати семи, крепко при знакомстве пожавшего мне руку. Крепкое рукопожатие меня сразу располагает к человеку, а вялая рука действует отталкивающе.

– А вот та самая девушка Лена, – представила меня хозяйка, из чего я радостно заключила, что он уже в курсе дела.

Дима Загранцев поразил меня своим цветущим видом по сравнению со всеми нами, ещё бледными и вялыми после зимы. Он был обладателем загорелой и удивительно гладкой кожи. Мускулы выпирали под тканью модной светлой водолазки, а на широкой твёрдой шее покоилась небольшая аристократическая головка. Как позже я узнала из разговора, он занимался культуризмом, что было в те времена большой редкостью и происходило почти подпольно. Я, видимо, тоже ему понравилась, и, несмотря на моё положение, он уделял мне повышенное внимание, весь вечер танцуя только со мной. Назавтра Загранцев предложил пойти с ним на соревнования культуристов (теперь это называется бодибилдингом). Перед этим он клятвенно заверил, что вопрос мой решится безусловно положительно дня через три. Вечером следующего дня мы с ним действительно отправились в какой-то клуб, спрятавшийся в полуподвале, где собрались любители этого вида спорта.

До этого нам с Татьяной удалось закончить все дела на «Ленфильме». Мы получили маленькую костюмерную в центральном корпусе, разместили там, частично развесив, вещи, необходимые для фотопроб актёров, исполняющих эпизодические роли.

Тут мне вспоминается смешной эпизод: я стою в дверях костюмерной и встречаю очередного актёра-ленинградца (это было уже недели через полторы после приезда). Извиняясь за темноту и вынужденный беспорядок, говорю привычную фразу: «Простите, что у нас тут такой бардак!» И вдруг из соседней комнаты выскакивает пожилая, вся высохшая и всклоченная тётка (причём в моём воображении она почему-то предстаёт с метлой в руках) и начинает орать на меня: «Как вам не стыдно употреблять нецензурные выражения! Бесстыдница!» и т. д. Я ошалела и стою разинув рот. Тут мой актёр (кажется, это был Соснин) вступается за меня: «Это вам должно быть стыдно! Девушка даже не знает значения этого слова, а вы – то его хорошо выучили: наверное, служили здесь ещё в те времена, когда это был публичный дом!»

Так я узнала истинное значение слова «бардак» и первоначальное предназначение здания, где позже разместилась киностудия. Архитектура «Ленфильма», без сомнения, подтверждала этот непреложный факт – раньше здесь действительно был дом терпимости: лесенки, коридоры, переходы, коридорчики, неожиданные укромные тупички и бельэтажи. «А ведь на самом деле есть же что-то родственное между этими двумя мирками – кинофабрики и публичного дома!» К этой мысли, зародившейся в тот момент, я возвращалась потом не раз.

Значительно позже я поняла, а вернее, «услышала», насколько первое впечатление оказалось близко к истине. То самое искусство, которому я служила 15 лет, несло в себе те же энергии, что и секс, творя ложь иллюзии.

Но кто сам не грешен! Мне надо было хлебнуть всего сполна, чтобы впустить в себя очищенное от всей этой накипи и патины стереотипов понимание мира.

Продолжу свой рассказ. Соревнование по бодибилдингу меня поразило. Это теперь подобное мероприятие стало привычным и повсеместно распространённым. А тогда это было чем-то полузапретным, чуть ли не эскалацией «гнилого капитализма». Поэтому на соревнование я отправилась с энтузиазмом. Никогда раньше я ничего подобного не видела: мужики в одних плавках, на глазах смазывая себя то ли жиром, то ли кремом, принимали немыслимые позы и строили жуткие гримасы. Сначала я была просто ошарашена, а потом меня стал разбирать безудержный смех. Привычный эталон мужской красоты в виде античных статуй, которые я не только изучала, но и зарисовывала в период моего ученичества, никак не вязался с «качками», демонстрирующими свои деформированные мускулы. Некоторое время я крепилась, опасаясь обидеть Диму. Тем более что тут же утвердилась во мнении, что все они педики (разве нормальный мужик будет так изгаляться и жеманничать?). А раз так, то и мой доктор Дима, наверное, тоже. В конце концов я всё-таки не выдержала и, давясь и фыркая, выскочила в коридор, где дала волю хохоту. Загранцев вышел за мной, думая, что мне стало плохо. А мне было дурно от смеха – тушь вперемешку со слезами текла по лицу, руки прижаты к животу, и никак не могу остановиться: перед глазами стоят бугристые коричневые статуи, застывшие в самых дурацких позах. В конце концов, к большому огорчению Димы, пришлось нам покинуть соревнование. Он решил, что со мной на почве беременности случилась истерика. А я не стала его разуверять.

На третий день Загранцев опять заехал за мной, предварительно встретившись с Татьяной, и мы отправились в Политехнический институт на так называемый «концерт», а на самом деле – «сеанс гипноза». Проводил его заезжий артист, фамилию которого не вспомню, что-то вроде «Бергман», действительно мастер своего дела. Первое отделение было мало интересно – при помощи ассистентки он искал спрятанные вещи, читал лбом записки и т. д., зато второе оставило неизгладимое впечатление на всю мою жизнь.

Я ещё в детстве слышала восторженные рассказы моей матери об известном гипнотизере Вольфе Мессинге, который не только выступал на эстраде, но и в обыденной жизни не чурался использовать свои способности. Например, кассиры улиц Петровки и Пушкинской, в районе которых он жил, при его появлении закрывали свои кассы: в них часто после ухода Мес-синга обнаруживались простые бумажки вместо денежных купюр. Желание увидеть нечто подобное меня просто разбирало. И Бергман (будем его так называть) не обманул моих ожиданий.

Второе отделение он начал с того, что предложил всем желающим принять участие в эксперименте: для начала надо было переплести пальцы и, вытянув вперёд руки, вывернуть ладони наружу. На счёт «десять» наши пальцы должны были замкнуться так, что развести их было бы невозможно. С кем это произойдёт, тот затем сможет принять непосредственное участие в дальнейшем сеансе гипноза. Я очень хотела испытать воздействие внушения на себе и с воодушевлением выполнила задание. Когда Бергман досчитал до десяти, не стала прикладывать усилий, чтобы развести пальцы. «Все, кто не может разомкнуть замок, – выходите на сцену», – предложила ассистентка, и человек 25, включая и меня, с вытянутыми перед собой руками поднялись на эстраду. Нас рассадили на стульях, велели закрыть глаза и представлять себе всё, что велит гипнотизёр. Он убеждал нас в том, что мы находимся в прекрасном саду, «голубое небо, птички поют» и т. п. Я старательно выполняла задание, надеясь впасть в неизведанное доселе состояние… порхают бабочки, доносится нежный аромат цветов,… – в этот момент мне в нос пахнуло ненавистным «Тройным» одеколоном. Я распахнула глаза, и ассистентка, которая в этот момент стояла, держа перед моим носом ватку с одеколоном, жестом попросила меня уйти со сцены, прихватив свой стул. Таких неудачников было человек десять, разочарованно спустившихся в зал. Но потом, потрясённая увиденным, я была даже рада, что оказалась в роли зрителя, иначе я пропустила бы самое интересное.