Блудное художество
Шрифт:
Каким-то дивом толпа, расступившись, образовала коридор в шесть, не более, шагов, и Федька увидел даму в белом капуцине, в черной маске, в черных перчатках. Это была Варенька Пухова - лишь она могла так отрешенно стоять у стены, чуть наклонившись вперед, как если бы и ее сердце в полет отправилось, а она от растерянности медлит…
И она была совсем одна.
Федька сделал шаг и другой, совсем ополоумев от волнения. Маска в белом капуцине сделала шаг и другой - ее тоже несло над паркетным полом, она тоже ног под собой не чуяла. На третьем шагу они встали - друг против дружки, глядя в глаза и не умея выговорить хоть единое приветственное слово.
– Вы… - сказал Федька.
– Да, - ответила Варенька шепотом, но он услышал. И даже не осознал сгоряча, что свершилось чудо: как он ее - так и она его узнала в толпе непостижимым образом, словно бы ее предупредили - вон тот ополоумевший молодец в красном и есть полицейский служитель Федор Савин.
Безумие росло, разворачивалось ввысь и вширь, безумию было дозволено все в этот вечер - и Федька взял две маленькие руки в черных перчатках, словно собираясь вести Вареньку на танец, хотя танца поблизости не было. И она не отстранилась, только чуть сжала его пальцы, как если бы призывала к молчанию.
Федька даже не подумал, что следует куда-то увести девушку, ведь есть же тут гостиные с диванами, с канапе, где можно говорить, не опасаясь, что какой-нибудь переряженный гренадер собьет с ног огромными фижмами, что кинется приставать обознавшаяся маска…
Он был счастлив и так - посреди галдящего маскарада. Он держал за руки любовь свою единственную - и руки эти не ускользали, а о большем он и мечтать не мог!
– Как хорошо, - сказала Варенька.
– Я убежала от них… Они меня найдут, но… Но я знала, что еще раз должна вас увидеть… Судьба моя скоро решится…
Федька не знал, что отвечать. Он и слова-то Варенькины с трудом разобрал.
Но его нисколько не удивило, что Варенька знала о его присутствии на маскараде. Не в том он был состоянии, чтобы удивляться чудесам, - вокруг было сплошное чудо, и душа дышала чудом, наконец-то обретя подлиный свой воздух, и в ином счастье он не нуждался…
– Не дай Бог, прикажут идти под венец, - продолжала Варенька, ничего не объясняя - она полагала, что Федька прекрасно знал ее обстоятельства.
– Полагая в том мое счастие… А деваться-то и некуда…
И точно, государыня - не Марья Семеновна, кричать и грозиться, что босиком выйдешь на крыльцо, нелепо. Это Варенька, при всей пылкости своей души, очень хорошо понимала. И болезненно ощущала свою зависимость от женщины, с которой ее давным-давно непонятно что связало.
– Вы, сударыня, еще встретите свое счастье, - довольно громко сказал Федька.
– Суженого на коне не объедешь.
– Нет, сударь, был у меня суженый, а теперь осталось только Богу за него молиться, - пылко возразила упрямая Варенька.
– Все, что могла я в сей жизни получить, уж получено. И я любила, и он меня любил, и сего чувства мне до конца хватит… все ему отдала, все, ни капельки не оставила…
На это Федька возразить не мог - и слов-то таких не знал, чтобы о нежных чувствах спорить. Как многие мужчины, кстати, способные на сильнейшую привязанность, говорить об этом он был просто не в состоянии.
– Напрасно вы так, - буркнул он наконец.
– Не по-божески это… Вам замужем нужно быть, деток рожать…
– Да как же замуж, коли я Петрушу люблю и вечно любить буду?
– удивилась она.
– Что я своему мужу дам? Одну покорность? Нет, нет, я государыне в ноги брошусь!… Все ей скажу!… Она смилуется, она…
И замолчала.
Федька подумал было, что она увидела в толпе кого-то, внушившего ей страх, и притянул девушку к себе. Она не воспротивилась.Все время этой краткой беседы Федька с Варенькой так и держались за руки, и их пальцы вели свой особливый разговор: Варенькины улаживались поудобнее, Федькины давали им надежное убежище. Четыре руки склеились вместе и им было хорошо в этом слиянии, а владельцы этих рук произносили слова, на самом деле мало что значившие.
– Я боюсь… - сказала вдруг Варенька.
– Пустите, ради Бога…
И зашевелились тонкие пальчики, пытаясь обрести свободу. Но при этом Варенька сделала шаг вперед, совсем крошечный шажок, и они оказались совсем близко - как если бы перед поцелуем.
– Нет, нет, - взволнованно произнесла она.
– Вы не понимаете… Так быть не должно… Я одного любить обязана, у меня такого нет, чтобы сегодня одного любить, а завтра иного… Пустите же…
Будь Федька чуть поопытнее в делах сердечных, он хоть призадумался бы о причине страха. Причина была высказана Варенькой довольно откровенно: она говорила не о князе Горелове, не о заговорщиках, не о строгой государыне, желающей раз и навсегда решить ее судьбу, то есть об опасностях очевидных, а повторяла сейчас все те же мысли о покойном женихе, слышанные Федькой уже не раз. И то, как она цепляется за воспоминания, пытаясь найти в них спасение от новых чувств и переживаний, много бы сказало человеку опытному.
Однако Федькин опыт сводился пока к хватанию злоумышленников.
– Не бойтесь, сударыня, - сказал он.
– Вы же… вы тут со мной… никто вас не тронет!… Никого тут нет!…
И точно - в маскарадной суматохе, кипящей и бурлящей вокруг них, не было живых людей, живых голосов - одни лишь визги, невнятный гул да разнообразные на ощупь ткани, бояться маскарада было бы нелепо, и Федька рад был бы увидеть врага, чтобы повергнуть его к Варенькиным ногам, но врага никак не находил. Меж тем ее страх становился все деятельнее, Варенька вырвала-таки руки из Федькиных рук и попыталась убежать.
Федька и в таких переделках бывал. Он знал, что беззащитное существо редко позволяет себя спасти без лишних приключений, а обычно всячески противодействует спасателям - кричит, ругается, падает наземь или пытается сбежать неведомо куда. Поэтому он Вареньку не отпустил, а ловко облапил и прижал к себе левой рукой, сам же озирался в поисках источника тревоги, правой рукой одновременно шаря под алым атласом капуцина - на поясе у него был нож.
Но не объявилась никакая опасность - маскараду были безразличны эти двое, замершие в самой толчее, и вокруг них завихрялись его потоки и струйки, как если бы они были камнем посреди ручейка. Маскарад жил своей жизнью, своими интригами, своим шумом, предоставляя каждой паре, вдруг обретшей друг друга, надежнейшее в мире убежище - безликость, а также полное безразличие окружающих.
– Нет, нет, - шептала Варенька, и Федька решительно не желал услышать в ее голосе: «Да, да…»
Наконец она изловчилась, вывернулась и оттолкнула его, но убегать не стала. И Федьке показалось, что она желает услышать от него еще что-то, весьма важное.
Что бы в тот миг могло быть важнее любви - он не знал.
– Я люблю вас, - негромко сказал Федька.
– Я люблю вас.
– Нет, нет… - услышал он.
Кабы это было подлинное «нет», она не осталась бы, она бы поспешила прочь и затерялась в маскараде, она же отступала, пятясь, мелкими шажками.