Боевое Знамя

– Что ты собираешься сделать?
– преподобный Старбак последовал за сыном в просторную комнату.

– Ты слышал меня, - Старбак принялся рвать гроссбухи, чтобы легче загорелись. Он собрал клочья бумаги на краю стола, откуда огонь перекинется на пустые полки над ним.

На лице преподобного Старбака промелькнула гримаса боли.

– Мало того, что ты стал распутником, вором и предателем, так ты еще собираешься спалить дом порядочного человека?

– Потому что он сжег таверну, - Старбак принялся рвать очередную книгу, - и убил женщин. Они просили его солдат прекратить стрельбу, но они этого не сделали. Они продолжили стрелять и заживо сожгли женщин.

Преподобный Старбак смахнул тростью кучу обрывков бумаги со стола.

– Они не знали, что в таверне были женщины.

– Они знали, - ответил Старбак, начав собирать новую кучу порванной бумаги.

– Ты лжец!
– преподобный Старбак поднял трость и ударил бы сына по рукам, если бы в комнате не раздался выстрел. Звук отдался ужасным эхом в четырех стенах, а пуля прочертила борозду на пустой полке перед дверью.

– Он не лжец, святой отец. Я был там, - из открытой двери в сад появился Траслоу.
– Я своими руками вынес одну из женщин из развалин. Поджарилась до хруста, вот так. Уменьшилась почти до размеров новорожденного теленка. И так сгорели пять женщин, - он сплюнул струю табака и кинул Старбаку жестяную коробку.
– Нашел их на кухне, - объяснил он. Старбак увидел, что это шведские спички.

– Это мой отец, - холодно представил отца Старбак.

– Преподобный, - Траслоу кивнул, ограничившись столь же кратким приветствием.

Преподобный Старбак лишь молча наблюдал, как его сын нагромождал новую стопку порванной бумаги.

– Мы слегка расстроились, - продолжил Старбак, - учитывая то, что сами мы не сражаемся с женщинами. Так что решили спалить дом этого ублюдка, чтобы вбить ему в голову, что не стоит сражаться с женщинами.

– Но они были шлюхами!
– прокричал преподобный Старбак.

– Значит, в эту самую минуту они готовят мне постель в аду, - огрызнулся Старбак, - и неужели ты думаешь, они составят худшую компанию, чем все вы, святоши, в раю?
– он чиркнул одной из спичек и поднес пламя к обрывкам бумаги.

Очередной удар трости разметал новую кучу бумаги и мгновенно затушил небольшой огонь.
– Ты разбил сердце своей матери, - сказал священник, - навлек тень позора на мой дом. Ты лгал своему брату, прелюбодействовал, воровал!
– перечень грехов был столь внушителен, что преподобный Старбак мгновенно сник и был вынужден перевести дыхание, покачав головой.

– Этот засранец и виски дует в придачу, - Траслоу воспользовался наступившим молчанием, внеся свою лепту из дверного проема.

– Но всё равно!
– заорал священник, пытаясь криком сдержать свой гнев - И всё же, - сказал он , смахивая слезы, - твой Господь и Спаситель простит тебя, Нат. Всё чего он требует от тебя, это лишь прийти к нему, преклонив колени и приняв его. Все наши грехи могут быть прощены! Все!
– слезы бежали по щекам священника.
– Пожалуйста!
– сказал он.
– Я не смогу перенести мысли, что в раю нам придется смотреть вниз на твои вечные муки.

Старбак в очередной раз ощутил прилив нахлынувших на него чувств. Хотя он и отказался от отчего дома и суровой религии отца, но не мог не признать, что дом был достойным, а религия справедливой, как и не мог утверждать, что не боится пламени вечного проклятья. Он почувствовал, как у него самого на глаза навернулись слезы. Он перестал рвать бумагу и попытался призвать на помощь гнев, чтобы вновь возразить отцу, но вместо этого он, похоже, почти готов был признать все свои грехи.

– Подумай о своих младших братьях. Подумай о своих сестрах. Они любят тебя!
– преподобный Старбак нащупал нужную тему и ринулся в бой. Он так часто клялся, что отречется от сына, изгонит Натаниэля из лона Христовой церкви, как и из семьи Старбаков, но теперь священник осознал, какую победу одержит над дьяволом с раскаянием и возвращением сына. Он представил Натаниэля исповедующимся в своих грехах в церкви, видел себя отцом блудного сына и представлял радость, доставленную небесам раскаянием этого грешника. И всё же на кону стояло нечто большее, нежели просто духовная победа. Отцовский гнев бушевал не меньше сыновнего, но отец также обнаружил, что год гневного отречения был разрушен секундной близостью. В конце концов, его сын во многом походил на него, и именно по этой причине, как он полагал, ему всегда приходилось сильнее биться именно с этим сыном. Теперь ему предстояло отвоевать сына, не только ради Христа, но и ради семьи Старбаков.

– Подумай о Марте!
– воззвал он к Нату, напомнив тому о любимой сестре.
– Подумай о Фредерике, который всегда тебя обожал!

Возможно священнику и удалось бы одержать победу, если бы он не вытянул руку при упоминании о своем сыне Фредерике. Он хотел сделать жест, напоминавший о том, что Фредерик, пятью годами младше Старбака, родился с искривленной рукой, но этот жест лишь высвободил знамя, спрятанное под левой подмышкой священника. Флаг упал на пол, где выбился из-под перевязывающей его потертой бечевки. Старбак, обрадовавшись, что ему не придется смотреть в глаза отцу, взглянул на знамя.

Он увидел шелк и богатую отделку по краям, но когда он поднял глаза на отца, все воспоминания о Марте и Фредерике исчезли. Он опять посмотрел на знамя.

Траслоу тоже заметил богатую ткань.

– Это боевое знамя, преподобный?
– спросил он.

Преподобный Старбак наклонился, чтобы поднять флаг, но резкое движение лишь окончательно порвало остатки бечевки, так что знамя развернулось под лучами вечернего солнца.

– Не ваше дело, - дерзко ответил Траслоу священник.

– Да это наше знамя, черт его дери!
– воскликнул Траслоу.

– Тряпки дьявола!
– прорычал в ответ священник, сворачивая знамя. Он бросил трость, чтобы облегчить себе работу.

– Я заберу флаг, мистер, - мрачно сказал Траслоу, подступив с протянутой рукой.

– Если вам нужно это знамя, - ответил преподобный Старбак, - то придется сбить меня с ног!

– Да мне плевать, - ответил Траслоу и потянулся к флагу. Священник пнул его, но Элиял Старбак был не ровня Томасу Траслоу. Солдат лишь раз, но сильно, ударил священника по руке и забрал знамя из неожиданно обмякших рук.

– Ты позволишь избивать своего отца?
– повернулся священник к Старбаку.

Но момент, когда Старбака отделяла от примирения лишь дрожь нахлынувших на него воспоминаний, прошел. Он зажег новую спичку и бросил ее на вырванную из гроссбуха бумаги.

– Ты сказал, что больше мне не отец, - жестоко произнес он, оторвав еще больше листов и набросав их на крохотный огонек. Он разжег пламя порохом из разорванного револьверного патрона, и небольшое пламя свирепо заплясало. Его отец схватил трость и попытался смахнуть горевшую бумагу со стола, но на сей раз у него на пути встал Старбак. На мгновение эти двое стояли друг перед другом, а потом со двора донесся крик.

– Джонни!
– это был сержант Декер.

Траслоу побежал к двери.

– Янки, - подтвердил он.

Старбак присоединился к Траслоу на веранде. В четверти мили к востоку стояла оборванная группа людей, наблюдая за домом. На них была синяя форма, часть была верхом, часть пешими. Вид у них был, решил Старбак, как у прошедшего сквозь сущий ад кавалерийского отряда. У одного из всадников были светлые волосы и короткая квадратная бородка.

– Это Адам?
– спросил он Траслоу.

– Полагаю, что да.

Обернувшись, Старбак увидел, что его отец гасит остатки пламени.