Боевой гимн

— А график движения поездов? — воскликнул Алексей, — Да что вообще происходит? Мы потеряли нашего телеграфиста Его перевели на другую станцию. А нового парня я вообще не знаю. Черт возьми, уже вторая половина дня, а состав за рельсами до сих пор не пришел. Если поезда нет сейчас, то он может не прийти сегодня вообще или же придет очень поздно. А есть ли снаружи лагеря еще какой-нибудь состав, это большой вопрос. И на чем же мы тогда уедем?

— Там почти всегда стоит какой-нибудь поезд, — возразил ему Лии. — В депо бывает пусто максимум один раз в две недели.

— А вдруг сегодня именно такой день? Да и вообще, почему вам взбрело в голову менять дату побега?

Ганс бросил на Григория предостерегающий взгляд, опасаясь, что тот может раскрыть истинную причину, по которой они изменили первоначальный план. Если что-нибудь сорвется, он бы не хотел, чтобы вся вина легла на плечи молодого суздальца. Григорий опустил глаза.

— У меня есть все основания полагать, что бантаги близки к тому, чтобы раскрыть наш замысел, — спокойно произнес Ганс. — Я принял решение. Мы бежим этой ночью. Я боюсь, что если мы этого не сделаем, некоторые из нас, а может быть и все, будут завтра схвачены.

— Ты в этом уверен?

— Настолько, насколько я вообще могу быть в чем-то уверен. Я тщательно все взвесил. Вы же видели, что этим утром бантаги перемешали все бригады, хотя они сами заинтересованы в том, чтобы мы выполняли норму. Значит, у них была на то какая-то причина. А завтра они могут схватить несколько десятков человек, и тогда кто-нибудь из наших людей наверняка сломается.

Он смотрел прямо на Алексея, который наконец медленно кивнул, признавая его правоту.

— Что касается поезда. Если, выбравшись из тоннеля, мы ничего не обнаружим в депо, то будем тихо сидеть в здании склада и ждать прихода какого-нибудь состава.

— Ладно. Буду безостановочно молиться до тех пор, пока не увижу перед собой огни паровоза.

— Тебе недолго осталось этого ждать, — ответил Ганс. — Будем действовать строго по плану. Сложность только в том, что люди Кетсваны теперь разбросаны по разным бригадам. Друг мой, — обратился он к зулусу, — когда настанет время спускаться в подземный ход, тебе придется все рассказать рабочим у своей печи. Начни с тех, кого ты знаешь. Григорий, будь там рядом, может, ты тоже увидишь кого-нибудь из знакомых. И помните, всех, кто откажется участвовать в побеге, надо будет заставить замолчать. — Ганс на мгновение запнулся. — Любым способом.

— Я помню, — стальным голосом произнес Кетсвана.

— Кетсвана, после того как первые люди спустятся в подземный ход, начинай обходить цех. Я надеюсь, тебе удастся собрать большинство своих мужчин и женщин. Если надсмотрщики станут задавать тебе вопросы, отвечай, что на твоей плавильне возникли небольшие трудности и ты ненадолго воспользуешься помощью людей, которые знают, как обращаться именно с этой печью. Сделай так, чтобы эти люди потом все время находились рядом с тобой. Потом настанет очередь тех, кто останется в бараках. Сначала мы выпустим народ из нашего барака, затем бригадиры, выбранные нами в других зданиях, начнут выводить своих людей. Они будут покидать бараки небольшими группами. Надсмотрщики не обратят внимания на то, что каждые шесть минут будут выходить по четыре человека. Мы не можем позволить, чтобы сначала из одного барака вывалилась целая толпа народа, потом из другого, из третьего… Кто-то должен позаботиться о том, чтобы отвлечь караульных у входа. Мы сломаем один из хвостовых молотов, это целиком займет их. После того как четверка людей войдет в здание цеха, они должны будут взять корзины, наполнить их углем или рудой и идти к третьей плавильне. Там они опустошат корзины, поставят их одну в другую, и один человек выйдет с корзинами наружу. Потом зайдет новая четверка и повторит ту же операцию.

— В какой-то момент надсмотрщики заметят, что происходит что-то подозрительное, — перебил его Григорий.

Ганс и сам все понимал. Эта сторона их замысла пугала его больше всего, и чем дольше Ганс размышлял над планом побега, тем яснее ему становилось, что многими людьми придется пожертвовать.

— У нас в лагере живут свыше шестисот тридцати человек. Я бы хотел спасти их всех, но не вижу, как это сделать. Тех, кто сейчас болен и не может самостоятельно передвигаться, придется оставить. На данный момент это пятьдесят с лишним человек. Еще у нас есть пятьдесят детей. Они пойдут вместе с родителями.

Ганс посмотрел на Менду. В глазах жены Кетсваны читалось полное согласие со всем, что он говорил.

— У нас есть настойка опия. Я не уверен в дозировке, но мы должны усыпить детей, прежде чем спустить их в подземный ход, и да поможет нам Бог! Я надеюсь, что нам удастся полностью вывести людей из бараков до полуночи, когда у бантагов будет смена караула и они начнут свой обычный обход. Если поднимется тревога, все, кто останется в бараках, должны будут немедленно бежать к зданию цеха, и мы забаррикадируемся изнутри. Если повезет, бантаги сочтут это бунтом, а не побегом. Пока они проломят ворота, еще пятьдесят, а может, и сто человек успеют спастись через тоннель.

— У входа в подкоп будет царить сущий хаос, — заметил Алексей.

— Я знаю. Поэтому я и хочу, чтобы ты, Кетсвана, собрал вокруг себя как можно больше своих людей. Вы будете сдерживать толпу. Я помогу вам.

Ганс не стал говорить о том, что в этом случае самим людям Кетсваны будет трудно достичь спасительного лаза, особенно если на них со всех сторон будет напирать обезумевшая толпа.

— Будем верить, что мы сможем вывести всех людей из бараков. Когда нехватка народа в цеху станет слишком очевидной, мы убьем надсмотрщиков и проведем через подземный ход всех оставшихся рабочих.

— А что будет с чинами? — спросила Тамира.

Ганс бросил взгляд на Лина и покачал головой.

— В «беличьих колесах» около тысячи рабов. Мы никак не можем их спасти. Мне очень жаль.

Лин грустно кивнул.

Ганс нутром чуял, как сгустилась атмосфера внутри лагеря. Звериный инстинкт, благодаря которому он за последние тридцать лет пережил с десяток военных кампаний и свыше сотни мелких стычек, говорил ему, что пора отсюда выбираться.

— До заката всего два часа, — возвестил он. — Недолго осталось.

— Как настроение, парень? — бодро поинтересовался Пэт у Джека Петраччи.

— Паршивое, как обычно, — слабо улыбнулся Джек. — Надо было захватить с собой подгузники.

— Нет, вы только послушайте, — зацокал языком Пэт. — Главный пилот Республики, герой Меркской войны и обладатель почетной медали Конгресса боится наложить в штаны!

— Слушай, ты, дубина дублинская, если тебе кажется, что это такое простое дело, почему бы тебе самому не слетать в испытательный полет, а?

Пэт уставился на дирижабль, паривший над причальной мачтой, и покачал головой.

— Летать на этой штуке? Что я, сбрендил, что ли?

— Ну так и заткнись, — огрызнулся Джек.

Пэт обнял пилота за плечи и склонился к его уху.

— По правде говоря, я бы на твоем месте точно обосрался.

Джек судорожно вздохнул, не слушая Пэта, который начал со смаком расписывать подвиги своей 44-й батареи.

«И какого лешего я здесь делаю? — спросил себя Джек. — Если бы меня не угораздило ляпнуть, что я еще до Гражданской войны помогал профессору Уиггинсу и его путешествующему воздушному цирку, в жизни бы меня не запихнули в тот первый воздушный шар. Да, но что бы тогда со всеми нами было?»