Боевой конь
Шрифт:
– Я знала! Я так и знала! – закричала она. – Я молилась, и Бог меня услышал. Кони им больше не нужны, госпиталь переносят. Там в долине большая битва, и они едут туда. Но вас они не заберут. Доктор сказал дедушке, что мы можем оставить вас себе. В благодарность за то, что мы дали им телегу и еду, и за то, что присматривали за вами всю зиму. Он говорит, вы останетесь у нас на ферме до тех пор, пока снова не понадобитесь.
Но я уверена, что этого не будет. А если они и захотят вас забрать, я вас спрячу. Мы ни за что с вами не расстанемся, правда, деда? Ни за что!
После долгого прощания грузовики уехали и скрылись в клубах пыли, а мы остались с Эмили и её дедушкой наслаждаться мирной жизнью, пока можно.
Я был счастлив снова трудиться на ферме.
– Погляди, Эмили, им нравится трудиться. Они без работы не могут. К тому же нам с тобой иначе нельзя. Солдаты ушли, и, если мы будем жить как раньше, притворимся, что никакой войны нет, может, она и вправду кончится. Нужно жить так, как мы всегда жили: косить сено, собирать яблоки, обрабатывать землю. Нельзя жить так, будто у нас нет будущего. И мы всегда жили тем, что приносила нам ферма. А значит, мы должны трудиться, и эти двое тоже. Они и сами рады работать. Погляди на них, Эмили, разве они недовольны?
Переход с телеги на плуг дался Топторну не так уж сложно. Он быстро привык к работе на ферме. А для меня так это был настоящий рай. Сбылось то, о чём я столько раз мечтал с тех самых пор, как покинул родную ферму в Девоншире. Я снова трудился на земле вместе со счастливыми, добрыми людьми, которые любили меня. Мы с Топторном с удовольствием возили телеги с сеном к сараю, где Эмили и её дедушка их разгружали. И Эмили по-прежнему заботилась о нас, следила за каждой царапинкой и не разрешала нам работать слишком долго, несмотря на все протесты дедушки. Но мирная жизнь не могла долго продолжаться, когда кругом шла война.
Сено было почти всё убрано, когда солдаты снова появились в наших местах. Мы были в конюшне и вдруг услышали стук копыт и грохот колёс по мощённому булыжником двору. Лошади по шестеро, тяжело дыша, тянули огромные артиллерийские орудия. А с ними были люди в серых фуражках с суровыми, ожесточёнными лицами. Я сразу понял, что они не такие, как славные фельдшеры, покинувшие нас несколько недель назад. У всех этих солдат на лицах было написано что-то странное: мрачная решимость и беспокойство. Никто не шутил и не смеялся. Таких людей мы ещё не видели. Только один старый солдат, сидевший на телеге с боеприпасами, спустился, погладил нас и заговорил ласково с Эмили.
Артиллеристы договорились с дедушкой Эмили, что они встанут лагерем на его лугу и напоят коней водой из пруда. Мы с Топторном были рады встретиться с лошадьми и весь вечер простояли, высунув головы наружу. Мы ржали, пытаясь привлечь их внимание, но они так устали, что даже нам не ответили. Вечером Эмили пришла к нам. Она была чем-то сильно обеспокоена.
– Деду они не нравятся, – заговорила она шёпотом. – Ему не нравится их офицер, говорит, он похож на осу, а осе нельзя доверять. Но завтра с утра они уедут, и снова всё будет как раньше.
Ранним утром, когда солнце только показалось из-за горизонта, в конюшню вошёл человек. Бледный, тощий, в пропылённой форме, он внимательно нас осмотрел. Его выпуклые глаза глядели без всякого выражения из-за очков в стальной оправе. Он постоял несколько минут, глядя на нас и кивая, а потом ушёл.
Позже артиллеристы собрались во дворе и стали колотить в дверь дома. Эмили и её дедушка вышли на крыльцо в пижамах.
– Я забираю ваших коней, мсье, – прямо объявил офицер в очках. – У меня одно орудие тащат всего четыре лошади, мне не хватает ещё двух. Ваши на вид крепкие, и я уверен, быстро обучатся. Так что мы их забираем.
– Но... как же я без них? – спросил дедушка. – Они обычные рабочие кони, они не смогут тащить орудия.
– Идёт война, и лошади нам нужны. Я их забираю. А как вы без них – это уже ваше дело. Меня это не касается. Армии нужны лошади.
– Вы не можете их забрать! – закричала Эмили. – Они мои! Их нельзя забирать. Деда, скажи им, ну скажи им!
Старик пожал плечами и печально вздохнул.
– Дитя моё, – тихо сказал он, – что же я могу? Как я им помешаю?
Что мои косы и вилы против пулемётов? Мы знали, что рано или поздно с ними придётся расстаться. Мы с тобой не раз об этом говорили. Мы знали, что их заберут. Будь же мужественной, как твой брат. Покажи им, что ты сильная. Попрощайся с конями, Эмили, будь умницей.Эмили отвела нас обратно на конюшню, надела недоуздки, поправила гривы, чтобы ремешки не дёргали волосы. И со слезами обняла нас по очереди.
– Возвращайтесь, – попросила она. – Непременно возвращайтесь. Я не смогу жить без вас.
Она вытерла слёзы, отбросила волосы и вывела нас во двор. Там она подвела нас к офицеру, вручила ему поводья и сказала чётко и даже строго:
– Вернёте их мне. Я даю их вам на время. Но они мои. И здесь их дом. Кормите их хорошо, берегите и обязательно верните назад.
И она прошла мимо деда в дом, ни разу не обернувшись.
Мы ушли с фермы, привязанные к телеге с боеприпасами. Я обернулся и увидел дедушку Эмили. Он улыбался нам сквозь слёзы. Но тут верёвка натянулась, дёрнула меня, и мне пришлось повернуться обратно и побежать резвее. Я вспомнил, как давным-давно я был точно так же привязан сзади к телеге и меня так же тащили неизвестно куда против моей воли. Но на этот раз со мной был Топторн.
ГЛАВА 12
Служба в артиллерии показалась нам с Топторном особенно трудной. Возможно, мы просто отвыкли от тягот военной жизни за те счастливые месяцы, которые провели с Эмили и её дедушкой. А может быть, дело в том, что за это время война стала гораздо более жестокой. Ряды орудий тянулись на многие мили, а между орудиями было не больше нескольких ярдов. Выжженная, изуродованная земля содрогалась от их яростного рокота. Раненые были повсюду, и кругом – запустение и страх.
Сама работа была не труднее, чем тогда, когда мы возили в госпиталь раненых, только теперь у нас не было теплой, уютной конюшни и не было поддержки Эмили. Война снова захватила нас. Среди грохота пушек, ужаса боя, увязая в грязи, мы тащили орудия, а нас понукали и били кнутом солдаты, которые видели в нас только средство для транспортировки пушек. Мы сами их не интересовали. Не подумайте, что они были какие-то изверги, просто ими двигала непреодолимая сила – желание выжить, – не оставившая места для заботы о ближнем, будто то лошадь или боевой товарищ.
Приближалась зима, и еды стало меньше. Зерно давали не каждый день и даже сена лошади получали совсем немного. Вскоре мы стали терять вес. А между тем битвы становились яростнее и длиннее, и нам приходилось больше работать – с утра до вечера таскать тяжёлые орудия. Мышцы болели. Нам всё время было холодно. И, даже засыпая, покрытые слоем липкой холодной грязи, мы чувствовали пронизывающий, пробирающий до костей холод.
В упряжке нас было шестеро, непохожих и в основном не подходящих для такой работы лошадей. Из четвёрки, к которой мы присоединились, только один – высокий, крепкий конь по имени Хайни – без труда тянул орудие, спокойно принимая тяготы армейской жизни. Мы все старались брать с него пример, но только Топторн достиг определённых успехов. Хайни и Топторн шли первыми, а я шёл за ними, в паре с поджарым жеребцом по имени Коко. У него на морде были белые пятна, почему-то умилявшие солдат. Но на самом деле ничего умильного в Коко не было – такого вредного коня я не встречал ни прежде, ни потом. Когда он ел, никто не решался к нему подойти. Коко запросто мог лягнуть или укусить. За нами с Коко трусили золотистые пони с мягкими, светлыми гривами и хвостами. Их никто не отличал друг от друга, и даже солдаты называли их не по именам, а просто – «наши гафлингеры». Эти симпатичные, неизменно дружелюбные животные привлекали к себе внимание солдат и даже заслуживали их ласку. Очевидно, людям приятно было увидеть среди сгоревших деревень пару таких забавных, жизнерадостных пони. Несмотря на свой небольшой рост, пони трудились не хуже, чем остальные. Только на галопе они вдруг становились обузой: не поспевали, сбивали нас с ритма.