Бог бабочек

– Старомодная?

– Нет.

– Ретроградка?

– Да нет же, Тихонова! Ничего ты не понимаешь!

Останавливаешься, смеясь. Ты очень редко зовёшь меня по фамилии, и обычно это самые трогательно-доверительные моменты. Смех снова теплеет: ты хоть отчасти отвлекаешься от Кристины. Стискиваю зубы от этой мысли.

Почему, собственно, мне так больно? Ведь не происходит ничего нового. Есть исповедница-я, и есть длинноволосые Кристины. Боги сами вольны решать, от кого какое служение им угодно.

Разве нет?..

– Вот! Слишком классическая. – (Щёлкаешь пальцами, и это уже другой щелчок – наподобие «эврики» Архимеда. Озарение). – Классически мыслишь, и… вообще. Тебе идут очки. Мне кажется, ты не надела бы линзы, даже будь у тебя такая возможность.

Классически мыслю, значит. Всё-таки как хорошо, что ты не можешь залезть ко мне в голову.

По крайней мере, буквально.

– Ну да, так и было, – улыбнувшись, поправляю очки для иллюстративности. Лучше поддерживать привычный образ, чем копить напрасную гневную боль. – Они уже как часть лица. Мама носит линзы, а меня так и не смогла уговорить… Давай теперь ты?

– Так, ну… – (Размышляя, опираешься плечом о ствол корявого вяза и носком обуви чертишь узоры на листве. Мне уже знакома эта нервная подвижность. Почти всегда – после каких-нибудь очередных Кристин, Лен или Даш). – Допустим, такое. Номер один: я никогда не летал на самолёте. Номер два: мне не нравятся девушки в очках. Как тебе?

Нерешительно смотрю на тебя. Во мне расцветает столько всего сразу, что разобраться в этом пёстром букете не смог бы и опытный флорист. От робкой радости – до досады и жажды, которую не утолить. Очень хочу верить, что ты не замечаешь этого, и – не верю.

Просто слова. Ничего большего. От природы зашкаливающее обаяние мешает тебе проводить чёткую грань между дружеской любезностью и флиртом. Каждый раз, сталкиваясь с подобной размытостью, я повторяю себе это, как мантру.

Помогает всё хуже.

– Первое – правда. Ты уже говорил мне, что никогда не летал.

Поднимаешь брови в комично-беспомощном разочаровании.

– Серьёзно? Ну вот! Весь эффект теперь насмарку. Столько всего тебе про себя нарассказывал, что забываю – да или нет… Но ты же поняла фишку, да?

По-кошачьи щуришься, почти подмигивая, и галантным жестом приглашаешь меня пройтись ещё. Вздыхаю. Нужно срочно сменить тему, или мы (в первую очередь – я) пойдём по рискованно тонкому льду.

– Поняла: выходит, девушки в очках тебе нравятся. Это очень мило. Насте вот очки идут, я заметила.

– А если я не о Насте?..

Твой голос ещё гортаннее, ещё мягче; снова это проклятое чувство – у меня что-то сладко тянет внизу живота. Поправляю сползающую с плеча сумку.

– Тогда спасибо за комплимент. Мои очки тебе тоже благодарны… Слушай, ты не замёрз? Может, зайдём куда-нибудь попить чаю?

– Пошли, – легко соглашаешься ты, и мы направляемся в другую сторону. – А можно кофе! Вот этого, на вынос, в стаканчиках. Ты разбираешься во всех этих мокачино-капучино-латте?

Говоришь с такой детской беспечностью, что я не могу не улыбнуться в ответ.

– Немного, в общих чертах. Меня Вера просвещает.

– О, моя любимая Верочка… – елейно протягиваешь, набирая кому-то ответ на сообщение в телефоне. – Как у неё дела? Всё так же саркастично кусается в ответ на каждое третье слово?

– Ну, вообще-то…

– Кстати! – вдруг восклицаешь, убрав телефон. – А вы пьёте этот кофе на вынос через трубочку или просто так? Я вот вижу на улице всё больше девушек с этими трубочками. Модно так, что ли, сейчас? Вера, наверное, в курсе?

Не сдержавшись, хихикаю.

– Даже не знаю. Я чаще пью просто так. Но, если это принципиальный вопрос, можем взять трубочки. Думаешь, у кофе от этого вкус изменится?

Отвечаешь не сразу – пауза тянется так долго, что я вопросительно смотрю на тебя. Ты улыбаешься, но что-то странное, почти страшное, бьётся в глубине твоих глаз. В них видно, что я под лупой – навсегда, безвозвратно; наколота на булавку в твоей коллекции.

– Нет. Просто хотел сказать, что ты эротично пьёшь из трубочки. Заметил в прошлый раз, с молочным коктейлем… Этого-то ещё не говорил тебе? А то, может, тоже забыл).

*

…В ванной нет света; пока я, стараясь ничего не опрокинуть, расставляю на бортиках свои незамысловатые душевые принадлежности, ты ехидно замечаешь:

– Ну, мужика же в доме нет. Лампочку вкрутить некому.

Вечная строгость к себе. Иногда мне кажется, что ты специально грешишь, делаешь ошибки и не доводишь до конца начатое – лишь бы потом побольше себя винить. Ты с упоением любуешься собой, как Нарцисс – собственным отражением, но в этом любовании больше ненависти, чем любви.

– С твоим рабочим графиком мне бы тоже было не до лампочек. – (Улыбаясь, выуживаю из сумки халат. Улыбка опять выходит натянутой: у меня горит уже не только лицо, но и всё тело – под кожу будто впрыснули кипятка. Или «чистого спирта», который, по мнению булгаковского кота Бегемота, подобает предлагать даме в экстренных ситуациях). – Смены ваши по три-четыре дня, наряды… Куда уж там.

– Зато есть время пить.

– Время пить есть всегда.

Усмехаешься:

– А ты и правда повзрослела, Тихонова… Так и будешь держать этот халат?

Выходишь из дверного проёма и снова садишься на диван – точнее, полуложишься, уютно подогнув одну ногу. Ты и правда похож на падишаха – только я едва ли тяну на томную наложницу. У наложниц не пересыхает так глупо в горле от одного взгляда на хозяйский оттенок кожи или на бугорок щиколотки.

И ещё наложницы не стоят посреди разбросанных пакетов, растерянно прижимая к себе халат.

– Раздевайся. Не торопись.

Смотришь, почти не моргая – незнакомым мне, цепко-змеиным взглядом, – пока я стягиваю футболку и джинсы. Выпрямляюсь и развожу в сторону руки; почему-то хочется так – будто падаю спиной в бездну. Или на жертвенный алтарь. От того, как хладнокровно ты наклоняешь голову набок, меня по новой бросает в жар.

– Молодец. Не так сильно стесняешься, как я думал. Хотя чего тебе стесняться? – (Лукаво выгибаешь уголки губ – но глаза остаются серьёзными, полными чего-то непонятного. Насмешки? Презрения? Замешательства?) – Ты же делала для меня фотографии.

Опускаю голову. Да, фотографии. Не уверена, что ты понимаешь, сколько это значило для меня – сниматься обнажённой во имя твоё. Сниматься, чувствуя, как грубые петли верёвки натирают мне кожу. Моя тёмная месса. Мои немые стихи.

Завожу руку за затылок, щёлкаю заколкой; волосы укрывают спину и плечи мягкой волной. Ты любишь мои волосы. И понял, что я растила их для тебя – понял раньше, чем я сама в этом призналась.