Бог бабочек
Шрифт:
– С человеком?
Тихо и мягко смеёшься в темноте. В твоём смехе так много скорби.
В той комнате, в тот холодный вечер, рвётся мой кокон. Мы говорим ещё час, или два, или сто, а вокруг нас разлетаются клочки кокона – белые, как январский снег. Белые, как бумага.
Семь лет спустя
День первый
«Лучше не приезжайте. То, что я зову вас к себе, есть ужасная низость. <…> Я всё так же, как и всегда прежде, могу
(Ф. М. Достоевский. Бесы)
…Точнее, не день: уже вечер, поздний. Почти двое суток в дороге слились для меня в одни – наверное, так бывает в каждом истинно важном Путешествии. На горизонте темнеют громады гор, и небо над ними усыпано звёздами. Горизонт затянут прохладным августовским мраком, как чёрным шёлком, и дорога упирается в него – пустынная, то и дело ныряющая вверх-вниз. После плацкартного вагона и душного прыгучего автобуса такси кажется люкс-отдыхом; и ещё – тропкой в сон.
Я не верю, что скоро увижу тебя. Что еду прочь от лживой нормальности – в твой тёмный прекрасный мир. Непостижимо. Высшая математика.
В такси играют модные пошлые песни. Такие по-городскому пошлые, что их странно слышать в горной глубинке, среди сосен и облаков. Что-то про танцполы, таблетки, текилу, «сучек в тряпках от Гуччи» – что-то донельзя однообразное. Женщина-водитель пару раз неловко хихикает:
– Сын плейлист выбирал, уж простите. Я ему говорю: ну накачай ты мне чего-нибудь современного, чтоб пассажиры расслаблялись… И вот нате, пожалуйста! – (Она вздыхает. Ноготь с облупленным розовым лаком вонзается в кнопку со стрелочкой, но новая композиция мало отличается от предыдущих). – Аж самой стыдно. В девятом классе он у меня.
Сдержанно улыбаюсь в ответ.
– Да ничего страшного.
– Вы говорите, если что. Я выключу.
– Нет-нет, всё нормально.
– Ну ладно… А то Вы на вид из города, из, как бы… Интеллигентных. – (Снова хихикает. От неё пахнет ветром и сигаретами, и гонит она так, что меня время от времени вжимает в спинку кресла. Это хорошо. Мне нравится ехать здесь ночью, среди сосен и звёзд, но хочется, чтобы дорога скорее закончилась. Так колотит от напряжённого ожидания, что, кажется – вот-вот порвётся невидимая струна). – К мальчику, поди, едете?
«К мальчику». Странно. Даже годы назад у меня вряд ли повернулся бы язык назвать тебя мальчиком: ты всегда был будто старше своих лет. Не взрослее, а именно старше. Как молодое, но разросшееся дерево, чьи корни тянут соки из земли не очень долго по меркам вечности, но всё равно дольше любой человечьей жизни.
– Ну да. К мужчине.
– Служит тут?
– Да.
Я ждала этого блиц-допроса и заранее обещала себе (а отчасти – и тебе) отвечать предельно односложно. К чему лишние сплетни и напрасные тревоги среди местных дам? Пусть не думают, что к тебе едет жена или твоя девушка.
Пусть не думают… Я никогда не была в таком безумном, отчаянно-красивом положении – и чувствую всё сразу: от радостного смущения до злобного,
с привкусом истерики, веселья. Дико звучит, но мне именно весело. Тебе бы пришёлся по вкусу такой детальный самоанализ.– Срочник?
– Нет. Контрактник.
– Офицер поди?
– Да.
Она кивает, точно почему-то довольна ответом, и поправляет распушившуюся чёлку.
– Ну, видно, про отделение лучше не спрашивать? Ладненько… Не в свои дела не лезу.
Шоссе плавно огибает холм с каким-то округлым памятником на постаменте; он едва виден в темноте. Наверное, та чаша, о которой здесь ходит много легенд. Название посёлка, где ты служишь, образовано от слова «чаша» на местном наречии. Ты рассказывал мне. По телефону, разумеется: в последние месяцы мы говорили только по телефону. А до этого – долго – не говорили никак. Очень долго; больше полутора лет.
В голову приходит странное: ты – тоже моя чаша, мой Грааль, и я – в походе с мечом наголо, чтобы заново слепить разломанный мир.
Женщина-водитель вздыхает: долгое молчание утомляет её.
– Я в этом месяце уже двоих девушек туда же возила… Вашего возраста, может, чуть старше. Тоже к мальчикам. Да и зачем сюда ещё ездить, правда? – она издаёт уже не хихиканье, а безмятежный хохот. – Не на горы же глядеть! В такую-то жопу мира… Ой, простите! В такую глухомань.
Я тоже смеюсь; это её обнадёживает.
– А откуда, Вы сказали?.. Вроде вторая девушка была как раз из Ваших краёв. Из этого, как его… Донбасса?
Милый маленький промах. Она явно давно не помогала сыну с рефератами по географии.
– Кузбасса.
– Ой, точно! – снова хохоча, она хлопает себя по лбу. – Перепутала, прикиньте? Говорю же: глухомань. Кузбасс – это где уголь добывают?
– Да. Но я там родилась, а училась и сейчас живу в Т. В другом регионе.
– Т.? – её лоб прочерчивает задумчивая морщинка. «Глаза у всех такие разные, и наши мысли слишком грязные!» – надрывается гнусавый паренёк в плейлисте; электронное бумканье на фоне припева вызывает у неё новую гримасу раздражения. – Не слышала даже… Учитесь?
– В аспирантуре учусь. И работаю.
– Во-он как! – (Вряд ли она полностью понимает значение слова «аспирантура» – но протягивает это с очаровательным уважением). – А кем?
– Переводчиком. И преподавателем английского.
– О, так Вы у нас в школе работать сможете!.. Ну, и когда переезжать?
– Простите? – изображаю недоумение.
– Ну как – насовсем! Замуж. Чего ж на время-то ездить, разве нет?
Будь мы в каком-нибудь старомодном фильме, она бы мне подмигнула. Слава небесам, не подмигивает; меня и так мучает обострённая нереальность всего происходящего.
– Мм. Посмотрим.
– Ну да, – (тяжкий вздох). – Посмотрим… Уже минут двадцать осталось, Вы не переживайте.
– Я не переживаю.
– Первый раз тут?
– Первый.
– Ну, значит, ещё зачастите! – (В полумраке вспыхивает её белозубая улыбка. Мимо проезжает машина – кажется, первая за последние полчаса, – и женщина яростно сигналит водителю). – О, Валерка. Видали, как гоняет? Хорошо, что Вы мне позвонили, а не ему. Я даже по ночам тут осторожно езжу, потому что мало ли… То дорогу ремонтируют, то ещё что. Да и вообще места глухие, сами видите! Всякое бывает. Валерка вот недавно енота сбил.