Бог располагает!

Фредерика, смутившись, помолчала еще несколько мгновений, потом вновь попыталась спросить:

— Кто вы, сударыня? Что привело вас ко мне? Вы кажетесь ужасно взволнованной.

— Кто я? — переспросила Христиана, задохнувшись в приступе нежности.

Но она тотчас овладела собой.

— Я та самая особа, — произнесла она спокойно, — о чьем приезде граф фон Эбербах предупреждал вас в своем письме.

— Ах! — вскричала Фредерика. — Так это, сударыня, вы приехали, чтобы отвезти меня к нему?

— Да, это так.

— Так добро пожаловать! Господин граф мне писал, чтобы я слушалась и почитала вас так же, как его самого. Но как он себя чувствует? Почему он сам не приехал?

— Ему лучше, а когда приедете вы, станет совсем хорошо. Но он должен закончить одно крайне важное дело, оно и помешало ему приехать. О, если б не это, ни усталость, ни болезнь не удержали бы его вдали от вас. Но так как он не может покинуть Париж, он попросил меня отправиться сюда вместо него.

— Простите мне мою нескромность, сударыня, — продолжала Фредерика, — но граф в своем письме забыл сообщить мне, кто вы. Я теперь даже не знаю, с кем имею честь говорить.

— Мое имя… Меня зовут Олимпией.

— Олимпия! — воскликнула Фредерика. — Так вы та самая знаменитая певица, о которой мне не раз говорил господин Самуил Гельб?

— Действительно, это я самая.

— Еще раз прошу прощения, сударыня, но если так… ну, в общем, господин Самуил Гельб говорил мне, что граф фон Эбербах любил вас.

— Возможно, когда-то и любил, — отвечала Христиана. — Но это было так давно! — прибавила она, взглядом, полным печали, обводя стены маленькой гостиной.

— Господин граф любил вас всего за несколько месяцев до нашей свадьбы, — возразила Фредерика, и ее лицо вдруг приняло стесненное, озабоченное выражение.

— Что вас беспокоит? — спросила Христиана.

— Извините меня, сударыня, я молода и не искушена в светских условностях. Но не покажется ли свету странным, что господин граф выбрал именно вас, чтобы отправиться за его женой и привезти ее к нему?

— А, так вы во мне сомневаетесь? — воскликнула Христиана, задетая до глубины сердца.

В душу Фредерики действительно проникли смутные подозрения. Ей вспомнилось странное впечатление, которое она испытала утром, читая письмо графа, где он в первый раз назвал ее на «ты». Сначала это обращение, в котором, как она боялась, могла проявиться уже не отеческая, а супружеская фамильярность, потом появление женщины, если и не любовницы графа, то, по меньшей мере, некогда им любимой, да притом еще актрисы, — все это, смешавшись в голове у Фредерики, внушало ей чрезвычайное беспокойство.

— Вы молчите? — вновь заговорила Христиана. — Стало быть, вы мне не доверяете?

— Простите, сударыня, но, увы, кто может мне за вас поручиться? — пролепетала бедная Фредерика.

— Я, — выступила вперед Гретхен, до сих пор безмолвная свидетельница этой тягостной сцены.

— Вы? — переспросила Фредерика с облегчением, но и с испугом.

— Да, я, — продолжала Гретхен, возможно понявшая ее опасения. — Я, оберегавшая вас с тех пор как вы появились на свет, я, проделывавшая пешком столько долгих льё, чтобы на несколько минут повидаться с вами, я, знающая, кто вы и кто эта госпожа.

— Что ж! — произнесла Фредерика. — Если вы это знаете, Гретхен, так скажите мне, я прошу, я умоляю вас об этом.

— Не могу, — отвечала Гретхен.

— О, так значит, вы ничего не знаете, — отвечала Фредерика, грустно качая головой. — Или для вас обеих не так уж важно, чтобы я вам поверила, ибо вы могли бы убедить меня одним словом, но не желаете произнести его.

— Бывает, что знаешь тайну, но она тебе не принадлежит, — сказала Гретхен. — Ради вашего счастья, поверьте мне без объяснений.

— Но в конце концов, если вы не доверяете мне, почему я должна вам верить?

— А как же письмо господина графа фон Эбербаха? — напомнила Христиана.

— Бог мой, но там же ничего определенного не сказано, в этом письме! — отвечала Фредерика. — К тому же откуда мне знать, насколько велика ваша власть над ним? И разве я знаю, куда меня хотят отвезти? Ох, поверьте, я страдаю от своего недоверия еще сильнее, чем вы. Подозрительность совсем не в моем характере, и мне ужасно жаль, сударыня, если я вас этим оскорбляю, но я ведь совсем ничего не понимаю в этом мире. Мне говорят, будто у меня есть враги, я здесь одна, совсем растерянная, вдали от всех тех, кто меня любит и оберегает, вот и приходится остерегаться, когда ко мне вдруг приходят и говорят, что я должна сделать то или это.

Христиана была ошеломлена. Она чувствовала, что ее надежды рушатся, радость умирает.

— О, — произнесла она глубоким голосом, — не думала я, что мы вот так встретимся. Мне казалось, стоит вам только увидеть мое лицо, услышать мой голос, как что-то отзовется в глубине вашего существа, сердце безотчетно затрепещет, а руки сами потянутся обнять меня.

Могла ли я подумать, что подарив нам эту встречу, сотворив ради этого чудо двойного воскресения, отвалив могильный камень, чтобы мы могли увидеть друг друга, небесное Провидение воздвигнет между нами стену недоверия, более жесткую и неколебимую, чем гранит надгробий?

— Что вы хотите этим сказать? — пробормотала Фредерика, смягчившись от тона этих слов, но совершенно не поняв их смысла.

— Так слушайте же, — сказала Христиана, устремив на Фредерику глаза, полные слез и затуманенные нежностью.

Для ее бедного сердца это испытание оказалось непосильным. Ей и без того уже было достаточно больно видеть, пожирать глазами свое дитя, но не иметь права обнять его. Но допустить, чтобы ее дочь подозревала, презирала, возненавидела ее, — нет, этого она стерпеть не могла.

— Слушайте, — заговорила она. — Да, я все скажу. Тем хуже! У меня сердце разрывается. Я не вынесу, чтобы вы меня подозревали, это было бы слишком жестоко; потом, когда вы меня выслушаете, вы сами поймете, насколько это немыслимо. Фредерика, вы усомнились в слове Гретхен, а между тем она ведь наверняка говорила вам, что знала вашу мать и говорит с вами от ее имени.

— Моя мать… — прошептала Фредерика. — Но ведь Гретхен никогда не хотела даже назвать мне ее имя.

— А если бы ваша мать сама к вам пришла?