Бог войны и любви

А маркиза, вмиг почуяв это замешательство, тут же перешла в наступление:

— Я прошу вас… умоляю не отказать, поддержать нас всех! Предавшись всею душою России, мы хотим снять с себя позорное клеймо пособничества — пусть невольного! — нашему общему врагу. Прошу вас быть на балу во имя милосердия, во имя исполнения клятвы Марии, наконец!

— Клятвы Марии? — вскинула брови Елизавета. — О чем вы?

— Однажды ваша дочь дала мне слово исполнить всякую мою просьбу. Это было давно, более двадцати лет назад, но ни разу я не напоминала о том обещании… напоминаю только сейчас!

Она умоляюще сложила руки, обжигая княгиню взором.

Елизавета невольно потупилась. Как ни много рассказывала ей дочь о жизни во Франции, в этих откровениях оставалось еще много темного, неясного. Непросто даже и матери разобраться в отношениях Марии с мужем — их можно было бы определить как любовь-ненависть; неохотно упоминала дочь и о своей дружбе с каким-то красавцем венгром — их объединяла сперва страсть, потом смерть… еще была какая-то сестра венгра, вспоминая о которой Мария всегда бледнела, словно видела страшный призрак. Потом еще какой-то Вайян, и Жако, и «тетушка» Строилова — нет, понять тут ничего невозможно! Кто знает, чем была некогда Мария обязана этой загадочной маркизе, какую клятву могла ей дать!

— Будь по-вашему, — сказала Елизавета, устремляя взор своих холодноватых серых глаз в пылающие очи мадам д'Антраге. — Мы примем приглашение!

Если князь и хотел поспорить с женою, то не успел: маркиза набросилась на них с такими бурными изъявлениями благодарности, так заговорила, заболтала, так ловко перевела беседу в иное русло, поведав о своем намерении скоро, уже скоро быть в Лондоне, увидеть Марию, что Измайловы думали теперь уже только о дочери и о том, какие слова привета передаст ей от них маркиза и как будет рада Мария.

Ангелина тоже участвовала в общем разговоре, тоже радовалась, тоже чувствовала облегчение, что не придется наносить тяжкую обиду мадам Жизель и Фабьену, однако ее не оставляло ощущение, что маркиза д'Антраге достаточно ловко обвела их всех вокруг пальца… а зачем ей это понадобилось — Бог весть.

* * *

Ангелине не дано было узнать, какие поводы или причины побудили столь многих именитых нижегородцев принять приглашение графини де Лоран, однако собрание в ее доме оказалось весьма оживленным, тем паче что почтенных лиц явилось весьма мало: все больше молодежь, как если бы все родовитые горожане откупились сыновьями и дочерьми, соблюдя и милосердное приличие и в то же время не нарушив патриотического долга, подобно Измайловым, которые не нашли в себе сил быть у француженки, однако Ангелину отпустили беспрекословно.

…Боже мой, что за тьма народа вокруг, что за жар и духота! Танцы следовали один за другим беспрерывно, и ни одна из жриц Терпсихоры не хотела сойти с паркета, как если бы пропуск одного танца вызвал страшные злоключения в их судьбах. Никакого бостона, никаких пустых разговоров для мужчин! Все танцевали как ошалелые — чему во многом способствовало шампанское, щедро разносимое лакеями. В Нижнем такого прежде не водилось, но сегодня все с удовольствием отдали должное европейским обычаям. И веселье взыграло еще пуще.

Фабьен сбился с ног, пытаясь оказать равное внимание всем дамам, но чаще прочих танцевал все-таки с Ангелиной, и она видела, как все нежнее от танца к танцу сияют его глаза, крепче сжимают ее талию его руки — от бокала к бокалу. Его возбуждение росло, и как-то раз, оказавшись прижатой к нему в сумятице котильона, Ангелина ощутила бедром его напрягшуюся плоть.

Вся кровь бросилась ей в лицо, она испуганно уставилась в темные глаза Фабьена, и в них вдруг вспыхнул такой пожар, что Ангелина опешила. По его лицу прошла судорога с трудом сдерживаемого желания, запекшиеся губы приоткрылись, и хриплый шепот:

— Je vous aime! Je vous desire! [29] — поверг Ангелину в полное смятение. Казалось, все увидели, что творится с Фабьеном, все услышали его слова. На бале столько девиц, но только к ней, Ангелине, он осмелился обратиться так неприлично, так непристойно. Опять она опозорилась, опять оказалась хуже всех!

Едва сдерживая слезы стыда, Ангелина вырвалась из рук Фабьена и, проталкиваясь меж танцующими парами, ринулась прочь.

Порыв ветра из дверей заставил ее остановиться и отойти в сторону, ибо одна из первейших бабушкиных заповедей, затверженных с детства, гласила: не выбегать после танцев, разгоряченной, на холод. Прохватит сквозняком — и все, простуда, горячка! Не одна молоденькая красавица нашла так безвременный конец!

29

Я вас люблю! Я вас хочу! ( фр.)

Какое-то время Ангелина стояла в углу, силясь отдышаться, тупо глядя на толпу танцующих и, словно что-то жизненно важное, слушая болтовню молодых людей.

— Я жил в Париже в Hotel de Perigord, rue Batave, № 18 chambre; apres de Palais Royae [30] , платил за две комнаты, в четвертом этаже, прекрасно убранных, и за белье постельное шестьдесят франков в месяц; обедал в ресторации Пале-Ройяль au quatre colonnes [31] и платил за прекрасный стол и за полбутылки вина сорок sous [32] . За кофе, порцию которого приносили мне утром, платил двадцать су. Теперь платье. Фрак, из draps — de Louvier, de couleur brun, сто двадцать франков, панталоны семьдесят франков, Redingott сто двадцать франков drap de Sedan [33] , шляпа двадцать семь франков, сапоги сорок франков…

30

Гостиница «Перигор», улица Батав, комната 18, около Пале-Ройяля ( фр.).

31

У четырех колонн ( фр.).

32

Су — мелкая монета (фр.).

33

Луврское сукно; коричневое, редингот (вид сюртука), сукно из Седана ( фр.).

Ангелина чуть покосилась на говорящих. Какой-то франт захлебывался от наслаждения, перечисляя прелести парижской жизни, и в глазах его светился фанатический пламень. Так же сияли только что глаза Фабьена, однако это был свет любви, свет страсти. На бале столько девиц, но только Ангелине, ей одной открыл он свое сердце, она одна смогла взволновать его! Почему же так испугалась Ангелина? Неужто лучше увидеть глаза мужчины, воодушевленные только воспоминанием о панталонах из drap de Sedan?!

Ее передернуло от отвращения. Приподнявшись на цыпочки, она вглядывалась поверх голов, пытаясь отыскать Фабьена, и наконец увидела, как он торопливо уходил через противоположную дверь, ведущую, как было известно Ангелине, в личные покои хозяйки.

Ни о чем не успев подумать, движимая только одним желанием догнать Фабьена и попросить у него прощения, Ангелина кинулась через зал, опять пробираясь меж прыгающими парами, провожаемая смешками и удивленными взглядами, ничего не замечая вокруг, и вот перед ней протянулся темный коридор. После сутолоки и жары ударили по глазам тишина, прохлада, мрак, и Ангелина замедлила шаги, пытаясь сообразить, где сейчас может быть Фабьен.

Ни одна портьера не шевелилась, ни одна дверь. Слабый свет просачивался из бокового окна, и, мельком взглянув в него, Ангелина увидела трех рослых баб в платках и широких юбках, с узлами в руках, которые торопливо, не глядя по сторонам, пересекли двор и поднялись по черной лестнице. Может быть, это были прачки, принесшие белье, или торговки, или поденщицы, нанятые убрать после бала? Такие-то крепкие да высокие бабы любую работу потянут!

Вдали по коридору зашаркали шаги, и сгорбленный слуга, отворив дверь, впустил теток с узлами, а потом провел их в какую-то комнату и удалился прочь, зевая и щурясь так, что даже не приметил Ангелину, которая вжалась в темный угол, не представляя, как будет объясняться, зачем оказалась тут.