Бог всегда путешествует инкогнито

Ну, давай!

Я скинул джинсы и бросил их на полу возле двери. Нет, Дюбре точно спятил.

— Откройте дверь!

Голос звучал властно и злобно. Я сделал еще несколько шагов, отделявших меня от этой чертовой двери. Меня охватил жуткий страх.

И тем не менее…

Затаив дыхание, я сбросил плавки и откинул их подальше. Вот ужас-то, появиться в голом виде в такой ситуации…

— Я знаю, что вы меня слышите, месье Гринмор!

Смелее!

Я протянул руку к дверной ручке. Никогда бы не поверил, что способен на такие подвиги… Нет, я явно не в себе…

Три последних удара раздались, когда я уже опускал ручку. У меня было такое ощущение, что я привел в действие собственную гильотину. Я потянул дверь на себя, и струя холодного воздуха обдала мне яйца, напомнив, что я совсем голый. Ну что ж, казнь так казнь.

Я широко распахнул дверь:

— Мадам Бланшар! Какая радость видеть вас!

Видимо, такого шока она в жизни не испытывала. Вся в черном, с седыми, забранными в шиньон волосами, она согнулась, как аркбутан, возле двери, чтобы легче было по ней молотить. Когда же дверь распахнулась, она сразу потеряла равновесие. Поначалу отпрянув, она застыла с вытаращенными глазами и разинутым ртом, а лицо медленно заливала густая краска.

— Заходите, мадам Бланшар, вы желанная гостья!

Она словно окаменела, разглядывая в упор мою наготу, не в силах издать ни звука. Конечно, это было жестоко: предстать голышом перед престарелой соседкой, но ее реакция подействовала ободряюще, и меня охватило чувство опасной игры.

— Заходите, пропустим по стаканчику!

— Я… я… нет… я не… ме… ме… месье… но… я…

Так она и стояла, как статуя, с багровым лицом, бормоча нечто несвязное и не сводя глаз с моего члена. Чтобы прийти в себя, ей понадобилось несколько минут, и наконец, хрипло извиняясь, она удалилась восвояси.

Больше она никогда не приходила и не жаловалась на шум.

21

Воскресенье, шесть утра. Звонок выдернул меня из глубокого сна. Нет ничего хуже, когда ты так хорошо разоспался, а тебя будят. На меня навалилась страшная усталость. Уже третья эсэмэска за ночь… Пощадите! Я больше не могу! У меня больше нет сил вставать. Я полежал немного, силясь разлепить глаза и не заснуть. Вся эта затея — сплошной кошмар!

Встать сейчас с постели — хуже смертной казни. Сон сковал меня. Я не могу курить каждый час денно и нощно. Это просто Голгофа какая-то. Раздосадованный, я повернул голову и взглянул на ночной столик.

Нет большей гадости, чем эта красно-белая пачка. Она так мерзко воняет…

Я протянул руку, порылся в пачке и вытащил сигарету. Встать и подойти к окну не было сил. Черт с ним, с дымом. Заверну окурок и пепел в носовой платок, чтобы, засыпая снова, не чувствовать мерзкого запаха остывшего табака.

Я достал коробок спичек. У меня очень красивый коробок, с Эйфелевой башней. Первая спичка сломалась пополам в моих занемевших пальцах. Вторая с треском загорелась, распространяя характерный запах. Это был единственный миг радости перед отбыванием наряда вне очереди. Спичка поднесена к сигарете, огонек коснулся ее кончика… Я потянул дым в себя, чтобы ее раскурить. Нёбо, гортань и язык как огнем обожгло. Табак оказался терпким и крепким. Слишком крепким. Я постарался скорее выдохнуть ядовитый дым. Но противное ощущение вязкости во рту осталось. Фу, какая гадость!

Я затянулся во второй раз. Дым обжег трахею, за ней жаром вспыхнули легкие. Я закашлялся, и сухой кашель только усилил противный привкус на языке. Мне захотелось плакать. Я так больше не могу, это выше моих сил. Хватит. Пощадите…

Я растерянно огляделся, ища глазами, что могло бы облегчить мои страдания, и взгляд мой упал на мобильник. Вот он, вестник всей этой мерзости, проклятых эсэмэсок от Дюбре… Дюбре! Я нервно протянул руку и схватил мобильник. Быстро пробежавшись по кнопкам, перелистал журнал входящих сообщений… Глаза слезились, и я с трудом различал буквы. Наконец номер, с которого посылали эсэмэски, нашелся. Несколько секунд поколебавшись, я нажал на зеленую кнопку, поднес телефон к уху и с бьющимся сердцем стал ждать. Два гудка, три… Трубку сняли.

— Здравствуйте.

Голос Дюбре.

— Это я, Алан.

— Знаю.

— Я… я больше не могу. Перестаньте все время посылать мне эсэмэски. Я сдаюсь.

Молчание. Он не отвечает.

— Умоляю вас. Дайте мне передышку. Я не могу столько курить, слышите? Я видеть не могу ваши сигареты. Позвольте мне не курить…

Снова молчание. Он хоть понимает, что со мной творится?

— Умоляю вас…

Он наконец произнес очень спокойно:

— Хорошо. Если ты сам этого хочешь, я разрешаю тебе бросить курить.

Я не успел даже спасибо сказать, как он отсоединился.

У меня вырвался вздох облегчения, я был счастлив. Теперь можно было дышать полной грудью, и воздух казался мне сладким и легким. И я улыбался ангелам, один, в шесть утра, лежа в постели. И сердце мое наполнилось радостью, когда я загасил последнюю в жизни сигарету прямо о журнальный столик.

22

Дюбре начал с того, что отказался помогать мне подготовиться к назначенной встрече с Марком Дюнкером.

— Я понятия не имею о твоем офисе, так что ты хочешь, чтобы я посоветовал ему сказать? — заметил он.

Однако, уступив моим настойчивым просьбам, все-таки дал несколько подсказок.

— А в чем трудность? — спросил он.

— Дюнкер — человек непорядочный и злобный, он всегда готов тебя несправедливо упрекнуть. Если его о чем-то спрашивают или буквально пальцем тычут в недочеты, он нападает, только бы его не призвали к ответу…

— Понятно… А как вы, ты и твои коллеги, реагируете на упреки?

— Сопротивляемся, доказываем, что это все неправда и его нападки несправедливы.

— То есть вы пытаетесь оправдываться?

— Конечно.

— Ну, тогда вы получаетесь ишаки!

— Не понял…

— Никогда нельзя оправдываться, если к тебе кто-то несправедлив, иначе тебе сразу сядут на шею.

— Так-то оно так, но что вы предлагаете взамен?

Он хитро на меня взглянул:

— Подвергнуть его пытке.

— Очень смешно.

— Я вовсе не шучу.

— Вы забываете одну маленькую деталь…

— Какую?

— Я не хочу потерять работу.

— А ты поступай, как инквизиторы в Средние века. Как они говорили, когда применяли к кому-нибудь пытку?

— Не знаю…

— Он был подвергнут допросу с пристрастием.

— Допросу с пристрастием?

— Да.

— А при чем тут мой шеф?

— Он тебя несправедливо отчитывает, а ты подвергни его допросу, засыпь вопросами…

— А конкретнее?..

— Вместо того чтобы оправдываться, назадавай ему кучу вопросов, и пусть оправдывается он! И не отставай от него. Это он, а не ты должен доказать, что его упреки обоснованны. Проще говоря, пусть он побудет ишаком…