Богач, бедняк. Нищий, вор.

— У тебя навязчивая идея… Судьба семьи! Может, тебе сходить к цыганке, выспросить ее о себе, повесить на шею амулет и наконец успокоиться?

— Мне не нужно ходить ни к какой цыганке. Если бы я не познакомилась с Тедди Бойланом и не переспала с ним, по-твоему, Том поджег бы крест на холме? По-твоему, его выслали бы как преступника, если бы на свете не было Тедди Бойлана? По-твоему, он бы стал тем, что он есть, если бы остался в Порт-Филипе и жил бы дома?

— Может быть, и не стал бы, — признал Рудольф. — Но тогда случилось бы что-нибудь другое.

— И тем не менее случилось то, что случилось. Был Тедди Бойлан, который спал с его сестрой. Что же касается тебя…

— О себе я сам все знаю, — прервал ее Рудольф.

— Так ли? Ты думаешь, ты бы окончил колледж, если бы Тедди Бойлан не одолжил тебе денег? Одевался так, как сейчас, если бы не он? И был бы так же помешан на успехе и деньгах и так же ломал бы себе голову над тем, как достигнуть вершины кратчайшим путем?

Она допила второй мартини.

— Ладно, — сказал Рудольф. — Я воздвигну монумент в его честь.

— Кстати, может быть, тебе и следует это сделать. При деньгах твоей жены ты вполне можешь это себе позволить.

— Это уже удар ниже пояса, — сердито сказал Рудольф. — Ты ведь знаешь, что я и понятия не имел…

— Об этом-то я и говорила. Твое вечное везение превратило твое джордаховское уродство во что-то другое.

— А как насчет твоего собственного джордаховского уродства?

Гретхен вдруг переменилась: ее голос утратил резкость, лицо стало печальным, мягким и молодым.

— Когда я была с Колином, я не была чудовищем, — сказала она. — Мне никогда уже не найти второго Колина.

Он ласково дотронулся до ее руки — весь гнев Рудольфа улетучился, стоило ему почувствовать, как безутешна сестра в своем горе.

— Ты ведь не поверишь мне, если я скажу, что найдешь?

— Не поверю.

— А как же ты собираешься жить дальше? Сидеть дома и всю жизнь носить траур?

— Нет.

— А что же ты решила делать?

— Пойду учиться.

— Учиться? — поражение переспросил Рудольф. — В твоем-то возрасте?

— Поступлю на вечерние курсы Калифорнийского университета, там же, в Лос-Анджелесе, тогда я смогу жить дома и приглядывать за Билли. Я уже заходила туда, разговаривала. Меня примут.

— И чему же ты будешь учиться?

— У Билли в классе есть один мальчик. Его отец психиатр. Он-то и подал мне эту идею. Несколько раз в неделю он по совместительству работает в клинике с непрофессиональными психоаналитиками. У них нет диплома врача, но они прослушали курс по психоанализу, сдали экзамен и имеют право браться да случаи, не требующие слишком глубоких знаний психиатрии. Они применяют групповую терапию, занимаются детьми, почему-то не желающими учиться читать и писать, детьми, ведущими себя намеренно агрессивно, замкнутыми детьми из распавшихся семей, негритянскими и мексиканскими детьми, которые начинают ходить в школу позже других, не могут догнать остальных учеников и теряют веру в себя…

— Короче говоря, — нетерпеливо прервал ее брат, — вооружившись клочком бумаги, который тебе выдадут после окончания университета, ты собираешься в одиночку решить целую кучу проблем: и негритянскую, и мексиканскую, и…

— Я буду пытаться решить хоть одну проблему или, может быть, две, может, и сотню, — сказала Гретхен. — И при этом я буду решать свою собственную проблему. Я буду занята и кому-то полезна.

К отелю «Алгонквин» они подъехали в начале восьмого вечера. Гретхен и Билли остановились там, потому что в квартире Рудольфа, где его ждала Джин, была только одна спальня.

Томас вылез из машины следом за Билли, обнял мальчика за плечи.

— У меня тоже есть сын, Билли, — сказал он. — Гораздо младше тебя. Если он вырастет хоть в чем-то похожим на тебя, я буду им гордиться.

Впервые за эти три дня мальчик улыбнулся.

— Том, я еще увижу тебя когда-нибудь? — спросила Гретхен.

— Конечно, — ответил он. — Я знаю, как тебя найти. Я позвоню.

Гретхен и Билли вошли в гостиницу, носильщик нес за ними два чемодана.

— Я поеду дальше на такси, Руди, — сказал Томас. — Ты наверняка спешишь домой, к жене.

— Я бы не прочь чего-нибудь выпить, — сказал Рудольф. — Давай зайдем в бар и…

— Спасибо, мне некогда, — отказался Том. Через плечо брата он поглядывал на поток машин, двигавшихся по Шестой авеню.

— Том, мне надо с тобой поговорить, — настаивал Рудольф.

— По-моему, мы уже обо всем переговорили. Ты уже все мне сказал.

— Да? Ты так думаешь? — со злостью сказал Рудольф. — А если я скажу, что у тебя сейчас есть около шестидесяти тысяч долларов? Может, тогда передумаешь?

— Ты большой шутник, Руди, — ухмыльнулся Томас.

— Я не шучу. Зайдем в бар.

Томас пошел за ним следом.

— Ну что ж, послушаем, — сказал Том, когда официант подал им виски.

— Помнишь те злосчастные пять тысяч долларов, которые ты мне тогда дал? — спросил Рудольф.

— Те проклятые деньги? Конечно, помню.

— Ты тогда заявил, что я могу распоряжаться ими как захочу. Я даже помню твои слова: «Спусти их в сортир, просади на баб, пожертвуй на благотворительность…»

— Да, это на меня похоже, — снова ухмыльнулся Томас.

— Так вот, я вложил их в акции моей компании. На твое имя. Теперь твой пай стоит приблизительно шестьдесят тысяч долларов.

Томас залпом выпил виски, зажмурился и потер глаза. Рудольф продолжал:

— Два последних года я регулярно пытался связаться с тобой, но в телефонной компании мне сообщили, что твой телефон отключен, а письма возвращались обратно со штампом «адресат выбыл». Мама же, пока на попала в больницу, не говорила мне, что вы переписываетесь. Я просматривал в газетах спортивные разделы, но о тебе нигде не было ни слова — ты словно провалился.

— Я выступал перед избирателями западных штатов, — сказал Томас, открывая глаза. Все было как в тумане.

— Вообще-то я был даже рад, что не мог найти тебя, — продолжал Рудольф.

— Я знал, что курс наших акций будет подниматься, и не хотел, чтобы ты, не удержавшись, продал их до времени. И, кстати говоря, я считаю, что сейчас тебе тоже не следует их продавать.

— Ты хочешь сказать, что, если завтра я пойду и заявлю, что у меня есть акции, которые я хочу сбыть, мне дадут за них шестьдесят тысяч долларов наличными.