Богатые - такие разные

— Капитан говорит, что мы можем сойти с судна первыми, сэр, — прозвучал за моей спиной голос О'Рейли.

Я сошел по трапу и шагнул в хаос таможенного зала, но ждать очереди мне, естественно, не пришлось. О багаже должен был позаботиться Доусон.

Я глубоко вздохнул. Решения были приняты. Теперь остается только их осуществить. Расправив плечи, я стряхнул пыль с манжет, поправил галстук, надел на лицо самую очаровательную из своих улыбок, чтобы скрыть чувство огромной вины, и пошел через таможенный зал навстречу жене.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

РОМАНТИК СИЛЬВИЯ

1922—1925

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Океанский лайнер «Аквитания» компании «Кьюнар» прибыл в Нью-Йорк в пятницу, во второй половине дня, и я была на пятьдесят четвертом пирсе Норс Ривер, когда Пол вышел из таможенного зала, улыбаясь и смотря мне прямо в глаза, как всегда, когда у него было что скрывать. Подтянутый и загорелый, он выглядел превосходно, и, когда снял шляпу, чтобы помахать ею мне, я увидела, что его жидкие каштановые волосы стали намного светлее, как у человека, который провел долгие летние дни под палящим солнцем. Одет он был безупречно, и я не сомневалась — каждый стежок его одежды сделан руками английского портного. При этом я подумала: стараясь одеваться так, чтобы его невозможно было отличить от англичанина, Пол кажется немного смешным. Англичанам привычка быть безукоризненно одетыми была свойственна органически и не требовала усилий. Пол выглядел слишком уж изящным, как-то подчеркнуто выхоленным.

Я видела, как все головы повернулись к Полу, когда он шел мне навстречу, и уже на расстоянии пяти десятков футов я ощутила его знакомое притяжение. Походка его создавала впечатление, что он шагал по мраморному полу в подбитых гвоздями башмаках, но без единого звука, и его изящество атлета создавало иллюзию не меньше шести футов роста, что он всегда и утверждал. К недостававшему дюйму с половиной он относился так же болезненно, как и к своим редевшим волосам, и хотя кое-кто считал эти его огорчения не заслуживающими внимания, я-то знала, что это идет у него от отвращения к несовершенству.

У него был высокий лоб, глубокие насмешливые складки около рта и темные блестящие глаза.

«Сильвия! Вы прекрасно выглядите!» — я ожидала его обычного восклицания с английским акцентом, который он порой любил подчеркнуть, но этого не последовало. Голос его легко обволакивал самые обычные слова, наполняя их теплом и искренностью.

— Как вы поживаете?

У меня было подготовлено несколько ненавязчиво откровенных ответов, но я словно потеряла дар речи. Так мне было стыдно. Когда он обеими руками взял мою, лицо мое автоматически поднялось и он порывисто поцеловал меня в губы. В этот же момент налетели восторженные репортеры, и я кое-как выдавила улыбку в камеры, и, хотя я оперлась на руку Пола в поисках поддержки, он уже смотрел в сторону, заметив своего любимого партнера.

— Стив!

— С возвращением, Пол!

Они обменялись рукопожатием. Я стояла одна, надеясь на то, что он не задержится с репортерами, но когда они засыпали его вопросами, ему, естественно, пришлось остановиться и ответить им. Пол был большим мастером в создании собственного обаятельного имиджа для газет.

— Господин Ван Зэйл, верно ли, что вы намерены навсегда уехать в Европу?

— В моем-то возрасте? Ведь я едва начал свою карьеру!

— Что вы можете сказать нам о перспективах рынка?

— Он будет колебаться.

Все рассмеялись. Десяток подобострастных лиц пялились на него с нескрываемым восхищением, завороженные его аристократическим изяществом.

— Господин Ван Зэйл, как вы чувствуете себя снова...

— ...На родине? Джентльмены, вы же знаете, я коренной житель Нью-Йорка! Может ли быть что-нибудь лучше возвращения в громаднейший город в мире... — рука Пола снова плавно обвила мою талию — к прекраснейшей в мире женщине? А теперь извините меня, я много месяцев не виделся с женой и, естественно, хочу наверстать упущенное...

Репортеры угодливо рассмеялись, восхищенно поглядывая на меня, а фотографы наперебой защелкали затворами своих камер.

— Сюда, дорогая, — проговорил Пол.

Едва мы дошли до автомобиля, как Пол сказал Стиву Салливэну:

— Поезжайте в офис, иначе вы рискуете быть третьим лишним при моей встрече с женой.

— Разумеется... — И Стив исчез, как раз в тот момент, когда к нам шагнул с широкой улыбкой наш старший шофер Уилсон.

— Добрый день, сэр, добро пожаловать в Нью-Йорк!

— Спасибо, Уилсон! Как прекрасно вернуться домой! — Голос его звучал так, словно он и впрямь был рад этому.

Я чувствовала себя смущенной, не зная что и подумать. Не произнеся пока ни одного слова, я понимала, что должна что-то сказать, когда мы остались одни в задней части машины, после того, как телохранитель Пола, Питерсон, поднял стеклянную перегородку.

— Вы выглядите потрясающе прекрасно, Пол.

— Я чувствую себя великолепно!

Я не могла взглянуть прямо ему в лицо, понимая, что и он смотрел в окно, так как ему было трудно смотреть на меня. На какой-то момент меня вдруг охватило полное отчаяние. Последние месяцы я проводила долгие часы, пытаясь решить, как мне быть с этим возрождением его старой любви к Европе, но теперь я стояла лицом к лицу с проблемой все той же своей беспомощности, что и в 1917 году, когда началось наше двухлетнее пребывание в Лондоне. Эта девушка, Дайана Слейд, меня не занимала: ему не будет стоить никакого труда отделаться от нее, как он отделывался от других привлекавших его внимание женщин, но Европа... Можно завоевать еще одну женщину, но как завоевать целую цивилизацию? Теоретически я восхищалась Европой, но жить там было для меня невыносимо. Я содрогалась при воспоминании об этом угнетающем величии, об этом давящем ощущении далеких времен, о странном чувстве оторванности от всех привычных обычаев, стандартов и мыслей. Мне было ненавистно ощущение иностранки и страстно хотелось домой. Пол же, наделенный удивительным даром растворяться в другом народе, чувствовал себя в Европе так же легко, как и в Нью-Йорке. Все дело было, как я с болью убедилась, находясь вместе с ним в Англии, в двойственности его личности. Американский Пол, снова всплывший на поверхность, когда мы в 1919 году вернулись в Нью-Йорк, был тем Полом, за которого я вышла замуж, тогда как английский Пол был иностранцем, всегда остававшимся мне чуждым.

Я спрашивала себя, думал ли он обо мне не только мимоходом в последние месяцы того лета на Норфолкском побережье, но сильно в этом сомневалась. Под влиянием очарования Европы все воспоминания об американской жизни оттеснялись у него на задний план, и он просыпался с мыслями о средневековом искусстве и архитектуре, о древних руинах и музеях, об исторических библиотеках и памятниках. Ни одна любовница не могла бы быть более требовательной, чем эта полностью окутывающая его шелковая сеть бесконечного прошлого Европы.

Он решал, что сказать, как нарушить молчание. Наконец я почувствовала — его рука властно скользнула в мою.

— Ну, вот, — проговорил он бодрым голосом, — я потерял голову и сердце, но слава Богу не инстинкт возвращения домой! Не могу передать вам, как хорошо чувствовать себя дома... Ах, я вижу, движение на Пятой авеню все такое же сумасшедшее, как и всегда! Это верно, что к Рождеству собираются установить светофоры? Это могло бы многое изменить, если бы хоть кто-нибудь имел о них хоть малейшее понятие... Много ли магазинов пооткрывалось за время моего отсутствия? Какие рестораны исчезли? «Тиффэйни» по-прежнему на месте... а вот и «Лорд энд Тэйлор...» — мы двигались от центра через Тридцатые к Сороковым улицам. — А вот Дельмонико на своих задних лапах! И «Шерри»... «Де Пинна»... «Сент Пэтрик»... и, как всегда, «Гоутик!»... «Плаза»... «Парк»...

Он смотрел на все это как на друзей, с которыми был в долгой разлуке; призвав всю свою храбрость, я взглянула Полу прямо в лицо и увидела, как искрились его глаза и какой лучистой была его улыбка.

— Я люблю все это! — со смехом воскликнул он, поворачиваясь ко мне, и я подумала: «Да, вы любите места, культуры, цивилизации, но не людей». Я никогда, ни разу не слышала от него слов «я люблю вас», обращенных ко мне или к кому-то другому.

Наши взгляды наконец встретились, и внезапно я увидела за избытком его впечатлений и чувств озабоченность и тревогу. Английского Пола с его давящим безразличием больше не было, и передо мной снова был американский Пол, так гордившийся своим браком, и так горячо желавший, чтобы между нами все было хорошо.