Богатырь сентября

– Так где же твоя белка? – Салтан огляделся, ожидая обнаружить веселую зверюшку-плясунью где-то на ветвях сосен.

– Не знаю… Она со всем дворцом пропала…

– Значит, она была здесь! – Елена схватилась за его руку, в которой он держал скорлупу.

– Но как она бы сюда попала? – Гвидон тоже огляделся.

– Твой хвостатый приятель сказал, – вспомнил Салтан, – мол, в траве найдешь следы…

Все трое посмотрели друг на друг.

– Выходит, – Гвидон крепко сжал половинку скорлупы в ладони, – это тот самый след и есть!

Но вот корабельщики развели костер, набрав плавника, повесили котел. Когда пламя заиграло языками, темнота вокруг сделалась непроглядной. Поев, выставили дозорных и легли спать. Елена, не привыкшая ночевать под открытым небом, долго не могла уснуть. За спиной у нее лежал Салтан, обнимая ее сзади для надежности и укрыв своим плащом; он легко заснул, привыкнув за время войны к походным условиям, и тревожился лишь о том, чтобы ночью не пошел дождь. Но Елену тревожило все: и слишком жесткое ложе, и ветер с моря, и крики птиц в лесу. Гвидон тоже спал, как дитя, приложив к груди зажатую в кулаке скорлупку.

И снова, как в той запечатанной бочке, что носилась по волнам, Елена не переставала дивиться чуду: в темноте все тело ее сына, лицо с закрытыми глазами источало тихий свет, а светло-русые кудри сияли солнечным золотом…

Глава 4

Отец и сын покинули морской берег совсем рано, едва рассвело.

– Сколько ждать-то тебя повелишь, государь-батюшка?

Вопрос задал Салтану кормщик Трофим, и Елена, с обиженным видом сидевшая на песке, повернула голову. И Салтан, и Гвидон решительно отказались взять ее с собой в поход – почти в один голос. Да, все так: она не умеет ходить по лесу, и туфельки у нее парчовые, и платье для дворца, а не для леса, и опасно это, и не привыкла она к дальним переходам… Однако тягость ожидания страшила ее сильнее любой опасности. Как долго придется ждать? Никто и гадать не брался, что там обнаружится в лесу и сколько времени придется это нечто искать. Управятся до вечера? За три дня? За три года? Однако идти надо: золотая скорлупа была слишком ясным знаком, что именно здесь будет разгадка. Утром Гвидон еще походил по опушке и нашел едва заметную тропинку – скорее простую прогалину, где деревья стояли чуть менее плотно, и вдоль нее шагов за сорок нашел еще три осколка золотой скорлупы. Теперь он притоптывал на песке от нетерпения, пока Салтан спорил с обиженной Еленой. Впрочем, недолго: с семи лет сидевший на царском троне, Салтан умел поставить на своем без лишних слов, и даже любовь не могла его смягчить. Скорее наоборот.

Отец и сын переглянулись, но ответа ни у кого не нашлось.

– Ждите… пока не надоест! – Салтан махнул рукой. – Три дня – мало, три месяца – много. Пока припасы не кончатся. Если не вернемся – просите о помощи Понтарха, он вас назад домой сумеет доставить. Только за нами вслед не ходите. – Он строго посмотрел на Елену, потом на Трофима. – Где мы не управимся, вам не по силам будет помочь. Такое мое вам царское слово!

– Правь бог тебе путь, государь!

Кормщики поклонились на прощание, отец и сын по очереди обнялись с Еленой и тронулись, не оглядываясь, в глубину леса. Елена смотрела им вслед, утирая белым шелковым платочком слезы…

Царь оглянулся. В том нарядном платье, в каком сидела на последнем пиру: нижнее золотистого цветочного атласа, верхнее – бледно-лиловой парчи, с золотыми узорами и оплечьем, расшитым жемчугом, яхонтами и аметистами, с широкими рукавами с разрезами от самого плеча, – Елена казалась дивным цветком, драгоценным украшением, невесть кем оброненном на этом диком берегу. Сердце защемило: только встретились, и снова он ее покидает в одиночестве! Салтан еще раз махнул рукой – я вернусь! – и поспешил догнать сына. Если Гвидона жажда вновь увидеть собственную жену неудержимо гнала вперед, то Салтану те же чувства спутывали ноги.

Первые шагов сто шли молча: Гвидон смотрел под ноги, выискивая новые куски скорлупы, Салтан оглядывал лес по сторонам. Чаща была густой и совершенно дикой: громоздился бурелом, давно упавшие стволы заросли мхом. Хорошо, что подлесок был невелик и состоял больше из черничника и папоротника, а не кустов и травы по грудь, как бывает близ низких болотистых мест.

Вот Гвидон наклонился и подобрал еще один сверкающий в лесном полумраке кусочек. Обернулся и показал отцу.

– Где вы для белки золотые орехи-то брали? – Салтан взял кусочек в руку и повертел.

– Мы брали! Ей обычные орехи возили корзинами, с любой лещины. А как она в лапки возьмет, разгрызет – скорлупа золотой делается, а ядрышко – изумрудным. Сыскался бы где такой умелец, чтобы изумруды в золотые орехи сажать и закрывать, будто так и было!

– Стало быть, чудо-то было в самой белке?

– Ну да. Где же она теперь, моя белочка? – Гвидон вздохнул.

– А ее как звали?

– Звали? – удивился Гвидон. – Белка и звали. Зачем ей имя?

– У всякой скотины, лошади, кошки и собаки имя есть, даже если та кошка ничего не приносит, кроме мышей задушенных. Тебе белка изумруды носила – а ты ей имя пожалел! – усмехнулся Салтан. – Она и говорить могла человеческим голосом.

– Говорить не могла, я пробовал – не отвечает. Пела только. Белке – имя! – Гвидон насмешливо фыркнул. – Авдотья? Глафира? Хоть Милитрисой буду звать, лишь бы сыскалась! – Он вздохнул со страстной тоской. – Лишь бы Кика моя воротилась, а белка что… Пусть бы даже город весь пропал, только бы лебедь моя со мной была. Если она с городом вместе похищена, стало быть, она в плену? У кого? Кто тот гад ползучий? Уж я его найду да с ним переведаюсь! – Гвидон сжал скорлупу в кулаке. – Уж ему не поздоровится, только бы мне на след его напасть!

Салтан молча кивнул, но промолчал и знаком предложил сыну идти дальше. Все случилось слишком быстро: и обретение чудес, и их исчезновение. Гвидон, сам будучи ходячим чудом, принимал появление волшебных даров как должное, а их пропажу – как гнусную несправедливость и чей-то злой умысел. По-иному на дело смотрел Салтан. Он был хоть и молод, однако свои двадцать лет прожил день за днем. С семи лет он остался без родителей и с той же поры учился царствовать, рассчитывая каждый свой шаг и чужой ответ на него. Лучше всех он знал: ничто не берется из ниоткуда. И если полный богатств и чудес город сначала появился, а потом исчез, стало быть, все сложнее, чем кажется его юному властителю, который ничего другого на свете и не видел.

Они все шли, пробираясь через чащу, обходили топкие места, а небо все светлело, и солнечный луч уже золотил верхушки елей. Вот вышли в хороший бор: меж рыжими стволами могучих сосен темнела зелень более низких елей, несколько берез оттеняли ее тусклой белизной, а под ногами был твердый ковер зеленого мха. Упавшие стволы были одеты сизым лишайником и серебристой паутиной. Впереди было видно, как солнечные лучи падают почти отвесно вниз; проходя через стволы деревьев, они сами приобретали вид туманных, чуть серебристых прямых колонн. Салтан и Гвидон оба разом приостановились, любуясь этим зрелищем и заодно переводя дух.

Они смотрели как завороженные и вдруг заметили, что между колоннами лучей стоит нечто… некто… конь… всадник… Туманное облако сгустилось, прояснилось, и оба путника обнаружили, что прямо перед ним, шагах в десяти, высится всадник на белом, как туман, коне, хвост и грива коня спускаются до самого мха… И туда же сбегает через грудь всадника длинная тяжелая коса…

– Девка… – ошарашенно шепнул Гвидон.

Это был всадница: рослая, крепкая девушка, одетая в короткий кафтан и мужские портки. Все в ее облике было смутно-белым, как туман: лицо, волосы, одежда, шкура и грива коня… и длинное копье в руке, опущенное наконечником к земле за пару шагов перед конской мордой. Вид у всадницы был неприветливый, и конь красноречиво преграждал путникам путь. А стоило вглядеться, и жуть дрожью пробежала по спине: у девы был всего один глаз посреди лба.