Богатыриада, или Галопом по европам

Кулак Поповича мелькнул в воздухе, смачно соприкоснувшись со скулою хозяина девки. Мужика унесло в сторону, потом бросило на землю.

– Ступайте с богом, ребятушки… Ах, да! У меня же сын родился! – залившись пьяными счастливыми слезами, богатырь начал разыскивать кошель. – Выпейте за его здоровье… Тьфу, денег нет! Так вы ступайте в корчму, скажите, что за мой счет, да выпейте, сколько влезет.

С радостным галдежом стражники повалили угощаться на дармовщину.

– Ох, господине! Такой убыток! – чуть не заплакал привратник. – Они же тебя в такую трату введут…

– Ничего, не обеднею… А куда мы идем?

– Домой, господине, домой! Где тебя жена ждет с сыном рожденным! Ох, ну и достанется же мне, что такого пьяного привел…

– А тебе-то за что?! – с искренним изумлением вопросил хмельной Попович.

– Да разве эти бабы разбирают, за что! И вот еще… Ты и вправду девку хочешь у себя оставить? Ох, до беды дойдет! Получается, что беглую укрываешь.

– Не прогоняй меня, добрый человек, я из кожи вывернусь, чтобы тебе услужить! – взмолилась освобожденная. – Ты не бойся, ем я совсем мало, в траты не введу!

– Вправду! – улыбнулся Попович, осторожно погладив девку по голове. – И не трясись так. Как имя твое, девица?

– Емшан, господин. Емшан меня зовут!

– Ишь ты! Полынь, значит, по-нашему… Ну, пошли. Веди нас, добрый молодец! – Попович, не рассчитав силу, хлопнул привратника по плечу, и тот согнулся, сморщившись от боли.

– Добрый человек, а что ты делаешь? – женский голос прозвучал тихо, но разгоряченный Илья каким-то чудом отчетливо расслышал его. Несмотря на треск дерева, истошные (хоть и отдаленные) вопли Щемилы: «Воеводе черниговскому пожалуюсь! Самому князю в Киев! Виру на тебя, ирода, наложат великую!», и уважительно-испуганные комментарии односельчан, собравшихся поглазеть на расправу с корчмой.

Богатырь прервал свою разрушительную работу, утер пот со лба, озадаченно крякнул и повернулся в ту сторону, откуда донесся вопрос. На него без тени испуга, с искренним интересом смотрела Малинка – ученица местной знахарки, и заодно, по общему убеждению, «хворая на голову девка».

– Ну… Это самое… Корчму ломаю! – прогудел Муромец, почему-то почувствовав себя неловко.

– А зачем? Ей же больно! – укоризненно воскликнула Малинка. – Деревья – они ведь живые, даже если срубленные. Я слышу, как она плачет и жалуется!

По толпе пронесся испуганный вздох. Вера в стародавних богов и порядки была еще сильна, и до сих пор многие мужики, собираясь срубить дерево, сначала кланялись ему и просили прощения за то зло, которое будет учинено. Опять же, известно, что дурачки и дурочки, которые не от мира сего, часто обладают непонятными и загадочными способностями. Видят и слышат то, что другим неподвластно…

Муромец растерянно огляделся по сторонам. Укоризненно-осуждающие взгляды смутили его еще больше.

– Ну, вот зачем ты стал это делать? – не отставала Малинка.

– Так это… Щемила мне прямо в лоб ковшом запустил! Больно же! – воскликнул Илья.

– Нечаянно! Говорил же тебе, олуху, нечаянно! – возопил кабатчик. – Промахнулся!

– За нечаянно бьют отчаянно! – огрызнулся Илья, но уже чисто для порядка. Хмель понемногу улетучивался из кудлатой головушки, а уши жарко запылали от стыда.

– Не нужно так говорить, ты же не злой! – строго сказала Малинка. – Скорее, простодушный. Только вот простота-то иной раз бывает хуже воровства… Ну, а напился до непотребного вида зачем?

– От страху… Жена рожает! – выпалил Илья и тут же, испуганно охнув, зажал могучими ручищами рот.

– Уже не рожает! – покачала головой Малинка.

У Ильи подкосились ноги, все поплыло перед глазами…

– Померла?! Ой, горе мне, окаянному, горе! Ладушка!!! – завыл было он, вцепившись в волосы, но Малинка тут же привела его в чувство, топнув и нахмурившись:

– Типун тебе на язык! Это же надо, такой здоровенный, а глупый! Родила она, я это чувствую. Только вот кого именно, мальца или девку – не пойму, что-то неразборчивое.

– Неведому зверушку бы ей родить! Али ежа против шерсти! – едва слышным шепотом прошипел под нос Щемила.

– Злое пожелание обратно возвращается! – строго произнесла Малинка, повернувшись к кабатчику. Тот, охнув от испуга и изумления – как расслышала шепот, да за столько шагов?! – тоже поспешил закрыть рот.

Илья чуть не разрыдался – от неописуемого счастья и облегчения.

– Родила?! Ой, спасибо тебе за добрую весть! Да я тотчас к ней побегу…

– Сперва ко мне нужно, Илья Иванович! – послышался льстивый голос Будилы. – Такое счастье, да чтобы не отпраздновать?! Скидку сделаю! А за ту шестую кружку, что ты разлил из-за этого ирода, ничего с тебя не возьму. Уж пяточки-то обмыть младенчику – святое дело! Чтобы ходил быстро да легко! Верно, добрые люди?

– Верно!!! – отозвались сельчане согласным хором.

– А ну, живо домой! – заревел подоспевший отец Муромца, размахивая новыми ременными вожжами, сложенными вчетверо. – Уж я тебя, орясину, поучу уму-разуму! Будь ты какой угодно богатырь и женатый мужик! Ты что же творишь, отца с матерью позоришь?! Жена чуть не померла, твое дитя рожая, а ты напился как свинья и кормчу развалил! Ну, я тебя!..

– Гнев – плохой советчик… – начала было Малинка, но Иван Ильич отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, и буквально погнал сына к дому, попутно охаживая его вожжами по спине и ниже.

– Вот тебе пьянствовать! Вот тебе похабно браниться!

– Откуда ведаешь?! – взвыл Муромец, дергаясь под жгучими ударами.

– Уже донесли, не сумлевайся! А вот тебе за кормчу! Ты хоть соображаешь, какую виру платить придется?! Щемила-то своего не упустит!

– Да поправлю я его корчму, лучше прежней будет… Ой! Больно же! Чем рукоприкладствовать, лучше скажи, кто родился-то?! Сын али дочка?

– И сын, и дочка! Двойня у тебя! А ты, орясина… – Иван Ильич замахнулся снова, но тут подоспевшая Малинка выдернула у него вожжи из руки с неженской силой и ловкостью.

– Довольно! Не то беда в твой дом придет! Гнев-то, это смертный грех! – выпалила она с такой решительностью и суровостью, что папаша Муромца, хоть и свирепо набычился, но возразить не посмел.

– Ох, Соловушка… Какой же ты прекрасный! Какой сильный и красивый! Зачем, зачем только отдал меня братцу своему постылому!

– Так ведь ты шама жахотела… – недоуменно пожал плечами Мудрый Отец, по-прежнему пребывавший в мертвецки пьяном виде.

– Ах, эти мужики! – грудной голос Лебеди мог, казалось, оживить даже каменного истукана. – Никак не поймут, что у баб каждое слово по-другому истолковать можно! Хотела лишь для виду, чтобы быть к тебе поближе, Соловушка мой ясный, герой прославленный…