Богатый мыслитель

– Ну уж нет! – обиженно завелся парень. – С какой стати? Вы, старики, такие пессимисты, потому что у вас уже все было! А у нас, у молодежи, все впереди. Вот вы и завидуете! Надо мечтать по-крупному. Целься в Солнце и попадешь в Луну!

– Хо-хо-хо, – скрипуче рассмеялся старик, будто заглох старый двигатель. – Ну да, ну да. Малыш, мне жаль, но я не тот, с кем тебе нужно спорить. Дело в том, что я уже все знаю, знаю все, что тебя ждет: начиная от твоих бесплотных огненных мечтаний и фантазий, жгучих желаний все исправить и изменить, и заканчивая тем, к каким разочарованиям и провалам они приведут! Я знаю, как все будет, не спорь со мной. Просто выслушай. Сначала ты молод и все тебе кажется простым. Все кажется возможным. Ты тратишь много сил на то, чтобы развлекаться – потому что юность прощает все. Море энергии, море возможностей, твое тело здорово, а твои нервы еще пока не знают устали. Сначала ты экспериментируешь, пробуешь, учишься, работаешь, гуляешь, не спишь несколько ночей подряд, и при этом спокойно возвращаешься в строй и продолжаешь работу. Вино, женщины, влюбленность, радость жизни во всех ее проявлениях – это настоящий допинг, дружок. Но потом, со временем, действие энергетика заканчивается. Так уж заложено природой. Если ты не задумываешься раньше о своем здоровье и режиме дня, о своих возможностях и в целом о целях и планах на жизнь, то годам к тридцати твой мотор начинает барахлить. Я имею в виду мотор, который двигает всю твою жизнь. Тебе уже приходится тратить больше усилий на то, чтобы поддерживать привычный образ жизни. И наконец, если ты не дурак, то начинаешь замечать, что ресурс твой иссякает, тебе меньше хочется работать, потому что не хватает сил, и привычный отдых уже не доставляет удовольствия, а то и вовсе радость исчезает из твоих повседневных понятий. И главное: отношения становятся не источником удовольствий, а скорее причиной для расстройств, бездонной черной дырой, откуда ты получаешь недовольство и претензии. Так же дела обстоят и с твоим бизнесом, и с твоим здоровьем, а вот мечты и планы и вовсе тускнеют и превращаются в пепел. И это затухание длится до тех пор, пока ты не сдаешься и не принимаешь к сведению, что ты сдулся. Может, тогда тебе становится чуть легче и не так горько глотать эту пилюлю правды жизни. К сорока годам ты ненавидишь себя, свою работу, семью, а то, что дает тебе мнимое мимолетное ощущение свободы – это или алкоголь, или адреналиновые виды спорта. Если, конечно, здоровье и финансы тебе позволят. И все, что тебе остается – это полагаться на милость судьбы, смириться со своим бессилием, терпеть проблемы со здоровьем, безразличие близких и цинизм бывших друзей, которые забудут тебя сразу, как только ты им станешь не интересен, и ждать пенсии. Хотя сейчас на пенсию особо рассчитывать не стоит, и вряд ли к моменту, когда тебе стукнет шестьдесят пять, что-то изменится в лучшую сторону. Если только метеорит не упадет на землю, или тебя не заберут инопланетяне, ха-ха-ха-ха.

Старик закашлялся в истошном хохоте, в котором не было насмешки, только горечь и собственная боль.

– Откуда ты все это знаешь? – разозлился юный Джон. Ему явно не нравилось, что старик кличет ему такое неприятное будущее.

Взгляд пронзительно серых глаз, слезящихся и грустных, наполнился еще большим состраданием и любовью. Только сейчас взрослый Джон увидел едва заметное, пронизывающее до самых пяток сходство.

– Да потому что я – это и есть ты, через шестьдесят лет, дорогой мой, милый мальчик.

Он посмотрел на взрослого Джона, и тот похолодел от ужаса. Прямо в самую душу ему смотрел он сам – спустя несколько десятков лет. И Джон вдруг всем своим телом, всем существом осознал, просто это понял и увидел, что это не просто сон. И что сейчас происходит нечто действительно важное.

– Ничего не будет, милый мой. Ничего не будет из того, что ты себе обещал. Не будет ни богатства, ни исполнения твоих желаний. Не будет той свободы делать то, что ты действительно хочешь. Не будет никаких исследований Космоса, открытий в медицине, ты даже жене своей не сможешь помочь, когда узнаешь, что она больна, потому что тебе не хватит на это денег. И тебе останется только смотреть, наблюдать, за тем, как твоя жизнь, твои силы, твоя молодость, твои планы и цели, благие намерения и перспективы утекают сквозь пальцы, тают, пожираемые самым неумолимым и жестоким хищником по имени Время!.. И тебе ничего, ничего не остается, кроме как…

Джон не дослушал – не смог вынести тяжелого, исполненного скорби и сожалений об ушедшем, взгляда старика. Самого себя. Настолько он видел себя в нем и чувствовал то, что испытывал он, что ему это стало просто невыносимо. Легкие свела горячая судорога, ребра сжало до боли, и в груди взорвался пронзительный, истошный, горький плач, настолько отчаянный, что Джон не смог выдавить из себя ни звука. Он думал, что задохнется, что больше никогда не сможет дышать, черная липкая пелена охватила голову, однако, к счастью, он резко вынырнул из бескрайней бездны слишком осознанного сновидения и, оказавшись на поверхности бесконечного, серого моря, вдохнул всей грудью и проснулся. Никогда еще воздух не казался ему таким сладким, а способность дышать – таким ценным даром.

* * *

Когда он проснулся, память на время дала ему передышку, отключив травмирующее воспоминание. Мужчина вздохнул, осознав, что это был сон во сне, все было настолько реальным, что тот продолжал видеть свои глаза в облике старика, и эти чувства продолжали будоражить все его нутро.

Как только Джон вошел в сонную утреннюю кухню, пространство включило ассоциативный ряд, и все события навалились на него молниеносной вспышкой осознания.

Два часа спустя Джон стоял перед огромным каменным прямоугольником небоскреба, угрожающе нависшим над ним, маленьким, слабым и бессмысленным куском биомассы. Так он себя чувствовал сейчас, здесь, глядя на ярко освещенные, блестящие золотом рамы стеклянных дверей. Вычурные, украшенные вензелями надписи на массивных бронированных стеклах нулевого этажа приводили его в трепет. Разум сжался до размера суетливой точки и попытался спрятаться в пространстве небытия, отчего все происходящее казалось нереалистичным. Слишком красивые, с бесцветными отстраненными лицами, спрятанные в коконах и защитных капсулах камуфляжей стильных образов, люди проходили мимо. Пригрезилось, что они проплывают в другой реальности, чудом видимые Джону. Его телу явно хотелось сбежать отсюда, следуя естественному рептильному порыву – укрываясь от неизведанного, непонятного, чуждого и странного.

Глава 3. Усилием воли

Усилием воли Джон сделал несколько шагов навстречу суровому зданию, пристально смотрящему на него вертикальными зрачками тонированных окон. Запас его воли оказался уже на исходе, потому что ему приходилось тратить его весь день, что было непривычно и малоприятно. Джон бы и не стал напрягаться, будь у него возможность пойти по накатанному – по инерции поддаться слабости и внутреннему нытью, которое ежедневно сопровождало его последнее время. Однако странное внутреннее жужжание, будто осенняя муха, проснувшаяся между оконных стекол, не давало отвлечься и успокоиться. Обычно Джон не придавал своим снам никакого значения, но сегодня мысль о том, чтобы продолжить жить так же, как и раньше, причиняла ему больше тревоги и беспокойства, чем обычно, и даже пересилила страх и ступор.

Нервно теребя в кармане плотный бархатистый картон дорогой визитки, Джон, будто в тумане, заставил себя сделать несколько шагов на ватных ногах и толкнул непривычно горячее, тающее под пальцами стекло двери фешенебельного здания.

– «Странно, – пришла в голову дурацкая мысль, – такое дорогое и современное здание, а владельцы почему-то не установили автоматические двери».

Этой же мыслью он вслух поделился с Ричардом, когда вошел в его огромный до непристойности президентский люкс, находящийся над пятьдесят седьмым этажом в пентхаусе, куда он поднялся на лифте, в котором от скорости и волнения заложило уши и затошнило.

Поделился больше на нервной почве, чтобы скрыть свое волнение. Джону было до одури непривычно находиться в таком шикарном помещении. Все в нем самом ему казалось неуместным и недостаточно хорошим, не соответствующим обстановке. Мерещилось, как стены коридора, украшенные искусной японской мозаикой из ценнейших пород мрамора, настенные хрустальные светильники и панели мореного дуба высокомерно закатывают глаза и воротят носы, разглядывая его деловой костюм и ботинки «на выход». А ведь прежде предметы собственного гардероба казались Джону достойными восхищенных взглядов окружающих. Хорошо, что он не додумался надеть галстук, а вместо него натянул английскую кашемировую жилетку поверх рубашки, отчего складывалось впечатление, что он выбрал непритязательный и небрежный стиль «кэжуал». Но тогда кстати пришлись бы какие-нибудь «ролексы», или что там в тренде у богатых людей…

– «Господи, зачем я только на это согласился», – проносились в голове Джона лихорадочные мысли, в суматохе наступая друг другу на пятки. Поэтому он даже не заметил, как оказался в номере шестьсот девять.

– Да, Джон. Я не захотел ставить новые двери. Этому зданию более ста лет, и я решил отдать дань традициям. Ты обратил внимание, как органичны соотношения и пропорции величин в старинных постройках? Они наиболее гармоничны и естественны, поэтому находиться в таких зданиях намного приятнее, чем в новоделе, созданном по прихоти современных доморощенных архитекторов, которых хлебом не корми – дай разрушить естественные меры. Не во всем хороши новации, как ты считаешь?

Джон потерял слова на полпути между речевым центром и языком, собираясь с мыслями, чтобы ответить. Его ошарашил факт, что именно Ричард и является безраздельным владельцем целого здания в центре мегаполиса, и еще труднее ему было соотнести этот факт со вчерашней встречей с ним в кафе, и предложением, плавно вытекающим из этой встречи.

– Да, прости, я тебя смутил. Не буду томить, расскажу сам. Причина того, что в старых зданиях приятно себя чувствуешь – именно в соблюдении меры. Я имею в виду то, что меры длин и расстояний были взяты из пропорций и размеров человеческого тела. Понимаешь, метры, килограммы – это все выдуманные, искусственные понятия, не то что футы и фунты.

Ричард подошел к великолепному журнальному столику цвета слоновой кости, насыпал лед в низкие пузатые бокалы, налил из запотевшей бутылки содовую, взял бокалы в руки и протянул один гостю. Лед призывно и отрезвляюще зазвенел, Джон сделал пару глотков, едва удержавшись от желания выпить залпом. Кусачий напиток скользнул по горлу и упал в желудок колючим комком.

– Ну что же, перейдем к делу? – спросил Ричард. – Пожалуйста, присаживайся, – непринужденным жестом он указал Джону на одно из кресел с высокими спинками.