Богема с Невского проспекта
Шрифт:
Я родился в двух шагах от Невского — в Снегирёвке, вырос на Невском, где у моих родителей была квартира. Мне очень нравился Елисеевский магазин, особенно шикарная люстра в нём. Она была огромной, шириной чуть ли не с весь потолок и низко свисала полушарием, вся из извилистых узоров и висюльках. В каком-то 70-м году в магазине проходил какой-то ремонт, и люстра исчезла. Я стал расспрашивать у родителей, куда делась люстра. Я учился в СХШ в одном классе с сыном Родиона Станиславовича Гудзенко, художника, друга и одноклассника моего отца. Я часто бывал в гостях в этой семье. Родион Станиславович был очень элегантным художником, он ходил по Невскому со своей бородкой и с трубкой, знал в совершенстве французский язык, из-за чего даже сидел в тюрьме в 60-е, как ненадёжный элемент. От Гудзенко старшего и удалось узнать историю исчезновения люстры. Так как он знал французский язык, ему удалось пообщаться с одним из потомков
В детстве мне очень нравился Строгановский дворец. Он был зелёненький, с белыми скульптурами и украшениями, с позолотой. Когда мы с мамой ехали по Невскому на троллейбусе мимо дворца, я всегда начинала её дёргать и громко спрашивать: «Мама! Это Эрмитаж, да? Такой красивый дворец, это же Эрмитаж, правда?». Тут поднимался шум, все старушки, ехавшие с нами в троллейбусе, громко начинали мне объяснять, что это не Эрмитаж, что Эрмитаж в другом месте. Так было несколько раз, каждый раз мне казалось, что это и есть Эрмитаж. Теперь Строгановский стал каким — то совершенно чужим, у его входа зачем то стоит негр в ливрее, на первом этаже торгуют матрёшками, во дворике сделали дорогой ресторан для того, чтобы побольше денег вытрясти из туристов-иностранцев…
Я как то шёл по Невскому со своим отцом, который приехал ко мне из Николаева. Вдруг мы увидели идущего навстречу нам поэта Михаила Дудина. Он шёл в своём добротном, шикарном пальто, его голубые глаза важно и проницательно скользили по прохожим. Мой отец воскликнул: «Какой ты, Феликс, счастливый! Ты живёшь в городе, где можешь встречать на улице самого Михаила Дудина!». Тогда Дудин имел всесоюзную известность, сейчас его редко вспоминают.
В 1978 году я был первокурсником архитектурного факультета. Я делал зарисовки архитектурных деталей в альбом на Невском проспекте. Вдруг ко мне подошёл странный человек в шикарной джинсовой тройке. Он стал заглядывать в мой альбом, потом вдруг заговорил сл мной. Нёс он что-то несусветное и непонятное — о том, что он иностранец русского происхождения, живёт в гостинице «Европейская», что он слишком много выпил бренди и разбил китайскую вазу, и вот теперь, пока он не заплатит за неё, жить ему будет негде, он будет изгнан из отеля и ему нужно ровно 40 рублей, которые ему негде взять. Но что если я дам ему эти 40 рублей, то тем самым спасу его, а он мне за это даст точно такую же джинсовую тройку, как на нём самом. Я подумал, подумал, а потом рванул к себе домой на Чёрную речку, дома у меня лежала моя первая стипендия — ровно 40 рублей. Через полтора часа я вернулся на Невский, странный человек тут же будто из какой щели появился, я протянул ему свои 40 рублей. «Неужели это вы!», — воскликнул он. «Эти деньги будут жечь мне руки! Честное слово, эти деньги будут жечь мне руки, если я обману вас!». Он взял 40 рублей. Я ждал его час, два, три часа, весь продрог, но джинсовую тройку так и не дождался.
Однажды в Питер приехал мой друг из Перми, фотограф Капышко. Первым делом он прошёлся от Московского вокзала до Адмиралтейства, потом — обратно. Ему захотелось поесть, он зашёл в гастроном и купил себе кефира и хлеба, но при этом глаза его блудливо бегали по портвейну «777». Его взгляд заметил какой-то странный субъект без возраста, с башмаками, надетыми на голые ноги, в какой-то телогрейке, но с интеллигентным лицом. Он сказал Капышко: «Покушать собрались? Давайте с вами культурно разопьём портвейн у меня дома, в нормальных условиях, а то, я вижу, вы собрались делать это во дворе, или, не дай Бог, в парадняке!». Капышко согласился и отправился следом за субъектом. Через некоторое время они поднимались по лестнице огромного дома на Невском проспекте на последний этаж, и тут Капышко был потрясён открывшемуся ему неизвестному, чудесному, таинственному миру ленинградской коммуналки площадью метров 800. Это были какие то коридоры, ходы, лазы, витражи и ниши, колонны
и лепные потолки, по этим лазам сновало человек 100 жильцов, среди них удивительные старушки в шалях, странные мужчины, женщины и дети. Портвейн «777» распивался в огромной комнате примерно в 50 квадратных метров. Капышко так был потрясён увиденным, что достал свой фотоаппарат и снимал, снимал окружающее, пока хватило сил и плёнки. Теперь он мэтр фотографии в Перми.На Старо-Невском, в глубине дворов, когда-то жила замечательная ленинградская писательница Алла Драбкина. У неё уже давно другой адрес, но в 80-е это был центр андеграундной культуры. Там осуществлялось руководство борьбой за последнее спасение поэта Олега Григорьева от преследований милиции, там бывали Андрей Битов и Резо Габриадзе, выступали рок-музыканты. Однажды я там заночевала. Ко мне в комнату забежали ночью домашние животные талантливой писательницы. Это была такса Клавка, пожилая болонка и кот. Все эти звери ночью вдруг полезли ко мне под одеяло, разлеглись возле меня и даже отвратительно захрапели. Особенно поразила меня такса Клавка, которая храпела как пьяный мужик.
У меня снимал комнату один экстравагантный молодой американец. Он путешествовал по всему миру, всюду снимал комнаты, занимался преподаванием английского языка, изучал быт и нравы людей. Особенно в России ему понравился абсолютно развалившийся «Запорожец», брошенный кем-то во дворе. Алекс был в восторге от его округлых форм, и его мечтой было купить такую машину, отреставрировать её и путешествовать на ней. Однажды он откуда-то принёс зёрнышко марихуаны и зарыл его в моём цветочном горшке. Через месяц выросло огромное красивое растение с нежными листьями, просвечивающими как янтарь на солнце. Алекс подыскал себе другую комнату. Переезжать туда надо было на троллейбусе, который полз по всему Невскому. Алекс как ни в чём ни бывало прикрыл небрежно макушку растения газетой, сел на троллейбус и повёз запрещённое растение по главной артерии города. Я его убеждал, что этого делать нельзя, что за это его могут забрать в милицию. Он прикинулся наивным, и самое удивительное — никто на наркотический куст не обратил ни малейшего внимания.
Когда я учился в Духовной Семинарии, то в перерыв между занятиями и пением в хоре я любил выбежать на Невский, доехать до Сайгона и выпить там свой маленький тройной за 60 копеек. Однажды я получил свою стипендию — 13 рублей 62 копейки и отправился в Сайгон, избегая встречи с настоятелем Георгием Тельниковым, который отлавливал нерадивых семинаристов по пельменным во время поста. На обратном пути в троллейбусе я наблюдал за странной сценой — трое лиц кавказской национальности затеяли какую-то возню и обвиняли белокурую девушку в том, что она тянула у них кошелёк. Она обвиняла их в том же самом, активно призывая меня в свидетели. Когда эта компания вывалилась наконец на улицу, я обнаружил, что кошелёк пропал у меня самого — со всеми моими драгоценными 13 рублями. Я выскочил на улицу и стал приставать к постовому, чтобы он задержал мошенников, которые в это время влезали в троллейбус, идущий в обратном направлении. По странной реакции постового я понял, что все они тут заодно.
Как то в Питер приехала хореограф-гречанка Анастасия Лира. Она проводила акцию «Танцующий город». Она отобрала примерно 100 человек танцоров, попросила всех одеться в чёрно-белую одежду. Потом она собрала нас всех на Невском — напротив Казанского собора, разбила на две группы и приказала очень медленно двигаться навстречу друг другу, делая по пути танцевальные движения. Потом она приказала очень медленно падать, извиваться. Стоял тёплый сентябрьский день, и я принимала на Невском самые странные позы.
Ещё у Аничкова Дворца я наблюдала как-то забавную историю. Девочка нашла среди палых листьев странную мышку — мышка была маленькая и полосатая. Девочка стала звать своего папу. К ней подошёл её грузный папа в дорогом пальто, наклонился над листьями — это оказался маленький хомячок. Совершенно непонятно, откуда он взялся в двух шагах от Невского. «Ну что, взять, что ли?» — раздался голос папы, обращённый как бы к самому себе. Минутная пауза — девочкины глаза полны мольбы и надежды. Потом, я вижу — девочка и папа идут рядом, а между ними — большая папина ладонь, а в ней — маленькая хомячья жизнь.
Однажды ночью нас высадили из метро на пересадке — это была станция «Невский проспект». Снег тихо падал на заледеневшую улицу, и вдруг мы увидели, как на страшной скорости, на всех парах, несётся чёрный страшный Мерседес в сторону Зимнего Дворца, а в это время вдоль канала Грибоедова медленно едет маленький ментовской жигулёнок. Водитель Мерседеса ничего не мог поделать, нажав на все тормоза, он всё же стукнул в бок жигулёнок. И вот из него медленно, с очень довольным видом выходит штуки четыре милиционеров, поправляя ушанки, разводя иронически руки… Эта ночь оказалась для них удачной…