Богемная трилогия

Старик, кривляясь, подходил к дому губернатора, он требовал освобождения сына. Куклы подвывали ему. Из дворца выбежали пионеры. У них давно были сломаны все игрушки. Они расхватали кукол и стали так размахивать ими по воздуху, что быстро разогнали всякое скопление горя.

Старик пришел не вовремя. Губернатор отсутствовал. Наверное, он умер.

12

— Я ничего не могу для вас сделать, — сказал генерал. — Это все плоды, плоды…

Он никак не мог припомнить, что за плоды, и только постучал пальцем.

Время играло против него, не историческое — конкретное время играло, потому что за это время он успел стать для старика влиятельным, сильным, почти всемогущим, и вот когда пришло время в этом убедиться, время сыграло против, вся репутация пошла насмарку. Менять законы он не мог. Он так и сказал:

— Понимаете, над законами я не властен.

Старик поднял на него огромные серые глаза.

— Но там же сидят ваши, — сказал он.

— Кто это «ваши»?

— Ну, в мундирах.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Вы можете приказать.

— Шутить изволите! — взвился генерал. — Да у нас генералов как кур нерезаных.

Старик укоризненно покачал головой:

— Кто же вам давал право командовать мной?

— Я не командовал, я хотел докопаться до истины.

— Что есть истина?

Старик не пародировал, он спрашивал совершенно серьезно, Каварадосси тоже ждал генеральского ответа.

— Годы вы чего-то добивались от меня, и вот пришло время, и вы не хотите мне помочь. Меня сажали — вы получали повышение, выпускали — у вас возникало широкое поле деятельности, а должно было быть совсем иначе хорошо мне — вас повышают, еще лучше — у вас новая звездочка, и вот пришло время, когда вы можете мне помочь и отказываетесь. Разве это справедливо, генерал?

— Я не понимаю, — сказал генерал. — Это что — претензии?

— Да, претензии. Или вам кажется, что я не имею на это права?

Ярость ведомства зажглась в глазах генерала, прыжками понеслись какие-то звери, а потом возникли кресты, кресты, кресты, их скопилось столько, что генерал стал раздирать глаза кулаками.

Старик смотрел на него и ждал.

— Не вашего друга, — сказал генерал, — вас надо было упечь в сумасшедший дом.

— Со мной была бы морока, — сказал старик. — Вам могли приписать политические мотивы.

— Знаете, кто вы? Вы старый хулиган.

— Вы тоже не помолодели за все эти годы, — сказал старик. — Не взвинчивайте себя, лучше что-нибудь сделайте.

— Кому вы в пятьдесят восьмом продали бриллианты князей Голицыных?

— Никому не продавал. Я подарил их одной замечательной своей подруге. Дело закрыто за отсутствием доказательств.

— А скрипку Лоренцо Сториони у кого купили в Ленинграде? Или вы думаете, что мы попались на эту липу мистера Тимкина, будто он привез ее из Штатов и с ней же возвращается? Мы сразу поняли, что он привез обыкновенную фабричную, с этикеткой Лоренцо Сториони, которую ему кто-то из ваших сообщников сумел передать. Привез подделку, вывезти успел настоящую. Знаете ли вы, старый человек, что целый год наше ведомство выясняло биографию этой скрипки Сториони, весь ее славный трудовой путь с того момента, как она вышли из рук мастера в восемнадцатом веке, и до того момента, когда ваш американский друг якобы вывез ее из Штатов? Мы прочертили этот путь, никогда скрипка Лоренцо Сториони не была в Штатах! Мы знаем всех вундеркиндов Европы, которые на ней играли, всех богачей, которым она когда-либо принадлежала, но в Штатах она не была! Жаль, мы закончили работу, когда Тимкин уехал с украденной вещью. Иначе вам пришлось бы сидеть очень-очень долго!

— У вас есть такое исследование? — спросил старик.

— Какое исследование?

— Ну, о скрипке.

— Восемь томов!

— И много у вас таких исследований?

— У нас все есть!

— Вот и смысл! — оживился старик. — Вы должны исследовать, да, да, вы не следователь, вы именно исследователь, вы должны восстановить истину ради самой истины, ваши фолианты надо издать, из безымянных сотрудников сделать известнейших ученых, ведь вы работаете не от случая к случаю, а изо дня в день, это не должно остаться не вознагражденным, сейчас напишу, напишу…

Но тут оживление прошло, старик захлебнулся словами, обмяк.

— Посоветуйте мне хоть что-нибудь, — сказал он. — Мальчик не виноват.

— Нет, — сказал генерал. И прибавил все резче раз от разу: — Нет, нет, нет!

— Я всегда был лояльным, — сказал старик. — В детстве, если на меня нападали, я искал глазами милиционера, я не звал прохожих, сразу бежал к милиционеру и прижимался. В моем детстве были хорошие толстые милиционеры, к ним хотелось прижаться. Ваше ведомство — другое, но вы тоже в своем роде милиционеры. Люди в форме никогда не пугали меня. Ведь эту форму кто-то сочиняет, кто-то шьет, ее не дадут каждому, согласитесь.

— Не дадут, — согласился генерал.

— Ведь она на определенный размер. Делается фуражка на атласной подкладке… Знаете, сколько труда требует даже обыкновенная фуражка, а не то что такая, как ваша, с околышем?

— Я не понимаю…

— Мир достоин уважения, любой мир достоин уважения, если он возник давно. Уважения достойны ремесла, и ваше ремесло достойно, потому что оно возникло давно. Помогите мне, — попросил старик. — Так же нельзя, у мальчика есть отец, и он ничего не может для него сделать. Для чего же нужны тогда отцы?

— Вы неправильно ставите вопрос, — сказал генерал. — Вы его, извините, как-то дико ставите.

— Я не сумел победить смерть, — сказал старик. — Это действительно трудно, и я пока не знаю как, но помочь живому… Помогите мне.

— Преступление слишком серьезно, слишком.

— Что вы называете преступлением? Несколько отколотых камешков? Земля богата, она принадлежит всем, она принадлежит и моему сыну тоже.

— Вы неплохой адвокат, но так надо защищать перед Богом, если он есть, не перед законом.

— Но закон один — Бог! — крикнул старик. — Нет другого закона, и вы здесь для поддержания этого закона, вы здесь для того, чтобы напомнить мне о Божьих законах, если я их забуду.

— Очень странное толкование функций нашего ведомства.

— Любого ведомства, — поправил старик, — любого ведомства, куда приходят утром и уходят поздно вечером. Для чего иначе вы засиживаетесь на работе?

— Я люблю свое дело.

— Вы хотите сказать — людей, — поправил старик. — Вы хотите сказать, что любите людей. Наберите номер, позвоните кому-нибудь в Москву, пусть отпустят мальчика.

— Кому вы передали бриллианты Голицыных в пятьдесят восьмом году?

— Французской писательнице Симоне де Бовуар. Она навестила меня в пятьдесят восьмом.

— Сколько она вам заплатила?

— Нисколько. Я подарил ей.

— Это звучит неправдоподобно!

— Нет, для меня нет. Я делаю своим друзьям дорогие подарки.

— Что вы просили за это у писательницы?

— На что вы намекаете? Она очень немолода.

— Но это бриллианты князей Голицыных!