Боги и человек (статьи)

Осталось обрисовать последствия создания религий. По самой постановке вопроса «родственных душ», рассмотренных выше, любая из религий объединяет людей в толпу, о качестве которой я уже сказал выше. И старинный, «намоленный» храм даже в своих кирпичах ее представляет, и не только представляет, но и действует. И люди это замечают. Поэтому конфессия как единое целое, и я уже сказал, что это извращенное целое, имеет немалое значение. Беда в том, что конфессий – много, и все они – извращенные. Именно поэтому между ними – вражда, тщательно прикрываемая доброжелательностью на словах. Самое главное при этом, что даже не иерархи тут превалируют, а общественное сознание толпы. И это намного хуже.

Идеологическая диссоциация разума

(Аналогии из Жана–Анри Фабра)

Введение

Эта статья недаром находится в той же папке что и статья «Бог», и папка даже называется «Бог». Дело в том, что приведенные здесь данные, если их принимать узколобо, прямо свидетельствуют, что бог в виде седого дядьки на небесах, раскрутившего мир, есть. И я очень удивляюсь, как это церковники преминули использовать эти данные для доказательств своей идиотской цели. Ведь в десять раз более идиотские применения математики для доказательства существования ихнего бога Николаем из Кузы (Кузанским), каковые смешны даже для нынешнего семиклассника, они с удовольствием использовали. Притом эти доказательства получены спустя тысячу с лишком лет после Аристотеля, истинного гения, которого и сегодня читать интересно. Я думаю, потому, что пути науки, сначала вытекающей из трудов по религии, в конечном счете разошлись с самой религией и церковники раз и навсегда предали любую науку анафеме. Но не в этом дело.

Что касается Бога с большой буквы, то я его представляю себе так, как описал в упомянутой статье. Но между ним и нами – такая пропасть, что он может вам представиться с моих слов более гипотетическим, чем это есть на самом деле. Поэтому я наш разум и разум высших животных (млекопитающих и даже приматов), якобы живущих целиком и полностью по инстинктам, все–таки поставил почти на один и тот же одинаковый уровень, и большую часть их якобы инстинктов перевел в наш в вами разум. Это сделать нетрудно, я кое–что повторю, и вам станет понятно, что так оно и есть.

Я прямой свидетель, что лошадь, прожившая безвылазно в шахте лет пять, отлично умеет считать до пятнадцати и никогда не ошибается. Лошади в шахте на заре моей горняцкой юности возили по рельсам вагонетки с углем и прочими грузами. Норма у них была 15 вагонеток, иначе они быстро надрывались, даже на овсе. А вы все знаете, что сдвинуть с места железнодорожный состав, если все вагоны находятся врастяжку, не под силу даже тепловозу, так как этот гигантский груз надо целиком стронуть с места. А инерцию покоя вы и без меня проходили в школе. Поэтому машинист сперва сдает состав немного назад, чтобы большинство вагонов стояли впритык друг к другу, тогда у каждого вагона в сцепках есть зазор, позволяющий не весь состав сразу тянуть, а – по одному вагону: стук–стук–стук. И пошло – поехало.

Лошадь в шахте делает то же самое, сперва естественно по воле коногона, но уже на пятый день своего шахтерского труда лошадь так поступает даже в случае, если коногон пьян или заснул. Она быстро соображает, что так состав стронуть с места в 15 раз легче. При сдаче назад хоть железнодорожного, хоть подземного состава вагоны стукаются буферами и раздается стук–стук–стук, ровно 15 раз. Если, конечно, правила выполняются, но они зачастую не выполняются. Стуков вагонеток либо меньше, и тогда лошадь это отлично чувствует, либо – больше, что тоже не обходится без ее внимания, у нее начинает вылезать наружу прямая кишка, совершенно как у человека, поднимающего непосильный груз. Но недаром же выбрано именно 15 вагонов, это как раз составляет умеренную тяжесть, притом средне статистически именно так и происходит. Поэтому любая подземная лошадь, живые еще коногоны не дадут мне соврать, внимательно считает стук буферов, и больше 15 вагонов (по ее понятию 15 стуков) не повезет, хоть ты ее запори кнутом. Встречаются, конечно, и глупые лошади или малообразованные, но в 85 процентах случаев происходит именно так.

Перейдем к собакам. Собака моей тещи знала в лицо всех своих свиней, а они ведь ежегодно меняются, и никогда не подпускала к тещину корыту, стоящему на улице у забора, всех прочих свиней, будь они даже председателевы. Другая собака, тестя, как только он выходил зимой на крыльцо, выскакивала из будки и начинала облаивать весь белый свет, стесняясь, что греется там и не сторожит двор как следует.

Остановлюсь на тещиной корове и, думаю, достаточно, а то у меня подобных примеров – пруд пруди. Так вот, корова эта очень любила погулять по деревенской улице после возвращения стада в деревню. И никак не хотела как все прочие, сразу заходить в специально для нее открытую калитку. Это сильно напоминает детей, которых в дом с улицы не загонишь. И теща вынуждена была каждый день выходить на деревенскую улицу, благо она в деревне была одна, и загонять ее силой, причем это была целая комедия. Корова отлично знала, что ее выйдут загонять. Знала она и то, что если теща и она сама вместе войдут в калитку, то ей не миновать наказания, теща огреет хворостиной, которая больше напоминает черенок от лопаты. Поэтому корова, искоса поглядывая на тещу, выманивала ее подальше от калитки, а потом неслась мимо нее стрелой и подняв хвост трубой. Теща оставалась посреди улицы и пока шла до калитки, успокаивалась, а корова ее встречала посередь двора с таким видом, будто она тут стоит не только после пастбища, а вообще никуда не выходила со двора с вчерашнего дня.

Я, конечно, и далее могу продолжать, но лучше вам почитать, например, «Белый клык» и кучу других гораздо более литературных произведений, чем мои, и все там – истинная правда. Потому я и заключаю, что у высших млекопитающих гораздо больше аналитического ума нежели инстинкта. При этом этот аналитический ум именно самосознание, как вы только что видели. Самосознание себя в окружении нас.

Установив, что высшие животные (читайте также мою статью «Почему ныне из обезьян не происходят люди») от нас отличаются по интеллекту только тем, что не ходят десять лет в школу, я решил спуститься немного ниже по иерархической лестнице, прямиком к насекомым. Притом не к групповым (социальным) типа пчел и муравьев, а к – индивидуалам, типа нас с вами. Поэтому я и оказался в книге гениального энтомолога позапрошлого века Жана–Анри Фабра «Осы–охотницы».

Но если уж я там оказался, то надо и о нем кое–что сказать, причем его же собственными словами. Например, он пишет: «Энтомологи обыкновенно поступают так: берут насекомое, накалывают ее на длинную тонкую булавку, помещают в ящик с пробковым или торфяным дном, прикалывают под ним этикетку с латинским названием и на этом успокаиваются. Меня не удовлетворяет такой способ изучать насекомых. Что мне из того, сколько члеников в усиках или сколько жилок в крыльях, волосков на брюшке или на груди у того или иного насекомого? Я только тогда познакомлюсь с ним, когда буду знать его образ жизни, инстинкты, повадки».

Вот почему я его так сильно полюбил. И добавлять тут больше нечего.

Зачем мы понавешали так называемые «камеры наблюдения»?

Фабр обследует норку осы вида сфекс, когда этот сфекс приносит добычу к своей норке в два раза тяжелее самого себя. («Однажды я отнял у песчаной аммофилы гусеницу, которая была в пятнадцать раз тяжелее самой осы»). Добыча эта не убита, а парализована тремя уколами жала и она будет жива, но неподвижна еще больше месяца, как раз столько времени, чтобы личинка сфекса могла питаться живой плотью, но не мертвечиной, чтобы не отравилась продуктами распада – трупным ядом. Но пока не в этом дело. Дело в том, что сфекс обязательно перед норкой сваливает со своего горба парализованного жука и идет проверять норку, оставив жертву около устья. Фабр за это время отодвигает жука от норки подальше и ждет, что будет дальше? Из норки появляется сфекс, видит, что добыча его не на своем месте, и снова подтаскивает к норке, а сам вновь ныряет в нее. Фабр полагает, что проверять, не занята ли норка паразитом, который в его отсутствие отложит свое «кукушкино» яичко, из него вылупится личинка паразита, быстрее поедающая и растущая, так что его собственная личинка погибнет от голода. Но, опять же, не в этом дело. А в том, что Фабр сорок раз подряд отодвигал парализованного сверчка, и сфекс сорок раз подтаскивая его вновь к устью норки, спускаясь в нее каждый раз на проверку. Фабр устал с ним соревноваться и бросил эту затею, решив, что сфексу «чужда способность приобрести хотя бы малейшую опытность из своих собственных действий».

Затем Фабр нашел другую колонию сфексов. И начинает вновь отодвигать от норки парализованных сверчков. «После двух или трех раз с прежним результатом сфекс садится на спину сверчка, схватывает его челюстями за усики и без задержек втаскивает в норку. Кто остался в дураках? Экспериментатор, которого перехитрила умная оса. И соседи его, хозяева других норок, где раньше, где позже, словно догадываются о моих хитростях и без остановок вносят дичь в свои галереи». Фабр заканчивает: «У сфексов как и у нас: «что город, то норов, что деревня, то обычай»».

Замечу сразу, что я не занимаюсь энтомологией как таковой, меня интересует только проявления разума и инстинкта, а также соотношения их друг с другом. В смысле, не путаем ли мы вилку с бутылкой. Что касается нежелания сфекса приобретать опытность, то я недаром употребил заголовок насчет камер наблюдения, каковые навешиваются собственно не для пользы, а для того, чтобы показать некую приверженность моде и размер кошелька. Поэтому 30 процентов камер, навешенных во всех углах, вообще не работают, в 30 процентах камер нет пленки или давно обрезаны провода, 30 процентов что–то пишут, только никто никогда не смотрит, что там написано, и только 10 процентов выполняют задачу, для которой камеры, собственно, и подвешены. Но ведь мода на камеры не проходит, она, наоборот, шествует по планете как миниюбки или мобильники. Поэтому тот упрямый сфекс, который 40 раз повторял заведомо неэффективное действие, мне сильно напоминает любителей развешивать, где надо и не надо, камеры наблюдения.