Боги и человек (статьи)
Шрифт:
Я сжимал и сдавливал пинцетом головные узлы, и эфиппигеры быстро впали в состояние, схожее с состоянием жертв сфекса. Однако они звучат своими цимбалами, если я покалываю их иголкой, да и лапки сохраняют способность неправильных и вялых движений. Несомненно, так было потому, что я не поражал их грудных узлов, как это делает сфекс. Признаюсь, я гордился тем, что сумел проделать эту операцию почти так же хорошо, как и оса. Так же хорошо? Что я там говорю! Подождем немного и тогда увидим, что мне еще долго нужно посещать школу сфекса.
Проходит несколько дней, и мои эфиппигеры умирают, они по–настоящему умирают: через четыре–пять дней перед моими глазами два гниющих трупа. А эфиппигера сфекса? Она и через десять дней после операции была вполне свежа. Больше того, всего через несколько часов после операции сфекса к ней вернулись все ее прежние
Во–первых, вы должны еще помнить, как каликург успокаивал эпейру, вернее ее страшные и ядовитые крючки – уколом в рот, во второстепенную систему управления крючками, а потом атаковал главный и единственный центр, управляющий всеми остальными мышцами. И там же упомянуто об аммофиле, мнущей мозг. И здесь вновь, уже сфекс, тоже мнет мозг. Значит, это не индивидуальный прием, а нечто похожее, например, на апперкот, каковой можно применить в любом из единоборств и в любой расе и нации. То есть, это система приемов. Поэтому гипотетический бог должен вкладывать эти методы в машины по своему выбору, вернее без разбору, а как придется.
Во–вторых, я ведь недаром приводил эту длинную цитату со всевозможными подробностями. Это дает мне право сказать, что без обратной связи, осуществить эту операцию невозможно. То есть, по сложности эта операция приближается если и не к пересадке сердца, то к коронарному шунтированию – точно. А такие операции, знаете, как происходят? Там же вокруг больного дюжина высококлассных узких специалистов, больной весь опутан проводами, а на стенках висят экраны с жизненными показателями, на которые вся дюжина врачей то и дело поглядывает. И специально для этого предназначенная медсестра не успевает им вытирать пот со лбов. Конечно, главный командир тут есть, только и второстепенный командир может прошептать ему на ухо: «Поспеши, больной уходит». Тут что главное? Непрерывная и многофакторная обратная связь. Иначе получится не операция вперемешку с реанимацией, а прозекторский стол во главе с одним–единственным патологоанатомом. Каковым и оказался сам великий Фабр. А эта всеобъемлющая обратная связь преследует единственную цель – не навреди! И вся эта дюжинная орава врачей непрерывно прокручивает в своих головах разумных бесконечную вереницу информации, и непрерывно принимает все новые и новые решения. И каждое из них – верх интеллекта.
А теперь подумайте, возможно ли все это записать в виде какой–либо неизменной цепочки действий на бумаге или на диске, и не отступать от нее никогда и ни при каких обстоятельствах? Ведь это и будет инстинкт дюжины смелых! И это будет абсурд.
Как съесть в одиночку слона в жару так, чтобы не дать ему протухнуть?
Вы хоть можете себе это представить, не заглядывая, как школьник к соседу в тетрадку, на ниже приведенную цитату? Парализованная дичь не протухнет и два месяца кряду. Если ее не трогать, не есть. Но она же для того и предназначена, чтобы ее личинка ела медленно, недельки две, а на термометре – под сорок. Объем парализованной личинки бронзовки, которую предстоит съесть личинке осы сколии в шестьсот – семьсот раз больше ее самой. Передаю слово Фабру.
«С каждым днем голова сколии все глубже погружается в брюшко бронзовки. Передняя часть тела личинки сколии вытягивается и суживается, принимая довольно странную форму. Задняя часть личинки
постоянно находится снаружи, и она имеет форму и величину, обычную для личинок перепончатокрылых. Раз проникнув в тело жертвы, передняя часть остается там до последнего глотка. Она выглядит совсем тонкой, словно странный хвостик. Такая форма тела встречается у личинок и других роющих ос, питающихся крупной парализованной дичью. Таковы, например, личинки лангедокского сфекса и щетинистой аммофилы. Но у личинок, питающихся мелкой многочисленной дичью, такого резкого сужения не бывает.С первого движения челюстей и до тех пор, пока дичь не будет совершенно съедена, личинка сколии не вынимает головы из внутренностей поедаемой добычи. Я подозреваю причины такого постоянства. Я думаю даже, что здесь требуется особое, специальное искусство есть. Личинка бронзовки — единственный кусок еды, и этот кусок должен оставаться свежим до последней минуты. А потому молодая личинка сколии должна начинать еду осторожно, всегда в строго определенной точке: входная ранка всегда проделывается там, где был прикреплен головной конец яйца. По мере того как удлиняется передняя часть туловища, и личинка все глубже погружается в тело добычи, еда производится с известной последовательностью. Сначала съедаются менее важные части, потом те, уничтожение которых еще не убивает жертвы, и, наконец, те, потеря которых несет с собой смерть и быстрое загнивание провизии.
После первых укусов в ранке дичи выступает кровь. Она легко переваривается личинкой–крошкой. Это своего рода «сосание молока». Затем поедается жировое вещество, обволакивающее внутренние органы. Такую потерю бронзовка может выдержать и не погибнуть. Потом наступает очередь мышц, и только в последнюю очередь сколия принимается за самые важные части: нервные центры и дыхательную, трахейную, сеть. Тогда жизнь угасает, и личинка бронзовки превращается в пустой мешок, совершенно целый, кроме входной дырочки на брюшке. Теперь кожица может гнить. Благодаря последовательной еде личинка сколии сохранила припасы свежими до конца, и ей осталось только окуклиться. Толстая, здоровая личинка вытаскивает свою длинную «шею» из пустого мешка и принимается ткать кокон.
Возможно, что я и ошибаюсь в последовательности поедания органов: не так просто узнать, что происходит внутри личинки бронзовки. Но главные особенности способа еды сколии очевидны: сначала съедаются органы, менее необходимые для сохранения жизни добычи. Прямые наблюдения подтверждают это только отчасти, но исследования личинки бронзовки дают много больше. Толстая и здоровая вначале, личинка бронзовки словно тает изо дня в день. Она увядает, сморщивается, обращается в конце концов в пустой мешочек, стенки которого спадаются. И все же в течение всего этого времени мясо личинки бронзовки свежо. Не говорит ли это, что главные очаги жизни съедаются последними?
Посмотрим, что случится с личинкой бронзовки, если с самого начала поразить ее важнейшие органы. Проделать такой опыт легко. Швейная игла, раскаленная и сплющенная, а потом опять заостренная, дает мне крохотный ланцет, вполне пригодный для деликатной операции. Этим инструментом я проделываю крохотную ранку и вытаскиваю через нее часть нервной системы. Все кончено! Пустяковая с виду ранка превратила живое существо в труп. Уже на следующий день личинка буреет и начинает разлагаться. И тут же рядом другие личинки, съеденные на три четверти сколиями, совершенно свежие.
Несомненно, что столь разнящиеся результаты зависят от степени важности пораженных органов. Разрушая нервные центры, я бесповоротно убиваю животное, которое завтра же превратится в кучу гнили. Личинка сколии начинает с жировых запасов, потом переходит к крови и мышцам и не убивает своей добычи до самого конца. Ясно, что если бы сколия начинала с того, с чего начал я, то ее добыча превратилась бы в разлагающийся труп.
Правда, самка сколии впустила в нервный центр личинки капельку яда, но ее операция совсем не похожа на мою. Она действовала, как деликатный физиолог, вызывающий только оцепенение, я же вел себя, как грубый мясник. Приведенный в оцепенение ядом сколии, нервный центр не может больше вызывать сокращения мускулов, но кто скажет нам, что парализованные нервные центры перестали быть полезными для поддержания скрытой жизни. Пламя потухло, но в светильнике сохранилась раскаленная точка. Я, грубый мучитель, не только тушу лампу: я выбрасываю светильню. То же сделала бы и личинка сколии, если бы она ела как придется, повреждая нервные центры.