Боги и человек (статьи)

Однако только что рожденные гусеницы не только расползаются, они – сползаются вновь. Зачем? ведь для питания им надо расползаться. Затем, что им нужен дом, притом летний как у нас дача и зимний, где тепло. Затем, что родились они из яичек в гнезде – полной аналогии кукурузному початку или сосновой шишке, где яички сидели точно в таких же индивидуальных ячейках, прикрытых как зернышки кедровых орехов чешуйками. И это есть чистейший инстинкт, только не надо забывать, что он был достигнут кучей элементарных размышлений за тысячи лет наподобие раскачивания передней частью тела. Особенно принимая во внимание летний и зимний дом. Вот как это описан у Фабра летний дом.

«Но вот солнце засветило. Гусенички отодвинулись к основанию иглы. Сбившись в кучку, они начали прясть из тончайших шелковинок крышу, опирающуюся на несколько соседних хвоинок. Под этой прозрачной палаткой гусенички скрываются во время сильной жары и яркого света. После полудня солнце скрылось, и гусенички выползли из своего убежища. Они избегают света при питании, и будут кормиться только ночью. Молодые гусеницы грызут и грызут хвоинки, между которыми протянуты шелковые нити их гнезда. Их постройка — спальня и столовая сразу, она избавляет их от далеких прогулок, столь опасных в детстве. Иглы, служащие опорой постройке, высыхают, опадают, и ветер начинает разрушать шелковую хижину. Гусеницы переселяются на другое место, обзаводятся новой палаткой, такой же недолговечной. Они много раз строят эти временные жилища и с каждым разом поднимаются по дереву все выше и выше. Начав с нижних ветвей, гусеницы достигают наконец самой верхушки сосны» (конец цитаты).

Тут, конечно, действует машина инстинкта. Только я бы обратил внимание на месте Фабра на два обстоятельства: на то, что гусеницы расточительны в смысле стройматериала, и на то, что примерно на половине пути к вершине сосны они уже – взрослые. Так что инстинкт их не совсем рациональный в смысле стройматериалов, чего с инстинктом никогда не бывает. Значит, тут несколько иная причина. Однако продолжим о зимнем доме. Что касается взросления, то даже наши дети во взрослом состоянии совсем не те, что в пеленках. И это предельно ясно видно на прошедших специализацию муравьях (см. другие мои работы). Именно поэтому я остановил ваше внимание на еврейских древних школах и на заповеди быть грамотным, что в наши дни равнозначно обязательному университету.

«Наступают ноябрьские холода. Пора строить зимнее жилье. На верхушке сосны гусеницы ползут на конец ветки с густой хвоей. Они опутывают ветку редкой сетью, пригибающей немного иглы. В конце концов иглы оказываются вплетенными в ткань. Так получается покрышка наполовину из шелка, наполовину из игл. В начале декабря постройка заметно увеличивается. Совсем законченная к концу зимы, она становится еще крупнее. Это сооружение яйцевидное или шарообразное вверху, сильно суженное внизу, где оно охватывает поддерживающую его ветку. Происхождение узкой нижней части гнезда таково. Каждый день, между семью и девятью часами вечера, если позволяет погода, гусеницы выползают из гнезда. Они ползут на обнаженную часть ветки, медленно и безо всякого порядка. Ветка покрывается сплошным слоем гусениц, и все они выпускают шелковые нити. Мало–помалу гусеницы разделяются на отряды и расползаются по соседним ветвям, чтобы кормиться. И все время каждая гусеница выпускает нить. Широкая дорога, по которой гусеницы ушли из гнезда, оказывается покрытой множеством нитей, превращается в сплошной чехол. Чехол этот укрепляет гнездо, связывая его множеством скреп с неподвижной веткой. Иглы нетронуты и совершенно здоровы. В своих временных гнездах молодые гусеницы объедали иглы, окутанные шелковой тканью. Таким способом они добывали еду внутри гнезда: не покидали его в плохую погоду. Для маленьких слабых гусениц такие кладовые были очень важны. Теперь, выросшие и окрепшие, они не трогают хвою внутри зимнего гнезда. Почему? Ответ прост. Если бы хвои, входящие в состав постройки, были объедены, то они быстро засохли бы, и гнездо развалилось бы. Свежие иглы — прекрасная опора для гнезда. И как бы ни была голодна гусеница, этих хвоинок она не тронет».

Во–первых, сам Фабр пишет, что эти гусеницы – прекрасные барометры, чувствующие приближающийся циклон. Только они от барометра отличаются тем, что чувствуют приближение циклона, а не сам циклон, как барометр. Ибо барометр не понижается, когда находится вне циклона. Подошел циклон к барометру, захватил его краем, и начинается понижение, все большее, когда барометр оказывается в эпицентре циклона. На гусениц же понижение давления в циклоне еще не действует, он еще километров за сто и подойдет вплотную к гусеницам только завтра или даже послезавтра, а они уже знают о нем, и не только знают, но и принимают соответствующие меры – не покидают гнезда. Значит, циклон действует на какие–то чувства гусениц не напрямую, скорее всего, комплексно и как–то опосредованно. Примерно так, как близкие люди за тысячи километров чувствуют, что с родней произошла беда. Или даже вот–вот наступит. Конечно, это – инстинкт, причина и действующие силы которого для людей пока недоступны. Но дело не в этом, а в том, что приближение зимы осязаемо. Тогда симптомы приближения зимы надо отличать от симптомов летних похолоданий. Я примерно об этом писал со слов Фабра в другой работе о преднамеренном замедлении развития куколки какого–то насекомого, непривычное для меня название его я сейчас уж забыл. Это вот различение истинных и кажущихся симптомов как раз и требует проблеска интеллекта. Хотя бы на первом этапе, чтоб затолкать его позднее в инстинкт как повторяющееся непременное событие.

Во–вторых, перестать поедать иголки внутри домика с целью его зимней стойкости взаимосвязано с пунктом во–первых. И это есть уже комплекс, в который входят другие комплексы, как уже отмечено. И все они должны сравниваться в «оперативной памяти», последовательно один за другим или разом как в суперкомпьютере. Но, именно это и есть интеллект. И если его задать на жестком диске на все случаи жизни, то все равно получится интеллект, ибо без сравнения вариантов поведения с помощью одного жесткого диска, без чувств невозможно. То есть, без самой оперативной памяти и процессора никак не обойтись, что и есть интеллект.

В третьих, гусеницы очень любят порядок (об этом – ниже). Поэтому «медленное, без всякого порядка выползание гусениц из гнезда» есть аномалия. Зависящая от того, «совы» или «жаворонки» эти червячки? И еще от лени, либо от аппетита. Примерно как мы появляемся на собрании или на избирательном участке. Так что гусеницы эти почти как человек в этом отношении. И если мы сами себе не отказываем в интеллекте, запаздывая на работу или свидание, то кто нам дал право отказывать в таком же точно случае червякам. Посмотрите на себя в большой конторе, работающей с 9–00. Смотреть и примечать надо с 8–45 и до 9–15. Тут такое «медленное и без всякого порядка» увидите, что описывать это нужно будет полдня, начиная с подкрашивания губ, подтягивания чулок и поправок галстуков до «забежал» за хлебом, ребенком, очередью в парикмахерскую и «вообще плохо себя сегодня чувствую». Вот если бы гусеницы «выползали из гнезда» примерно как вскакивают солдаты с двухярусной кровати при команде «подъем!» за 45 секунд уже одетые, тогда – другое дело, тогда – инстинкт, выработанный в течение двух лет при пяти «подъемах» — «отбоях» утром и вечером ежедневно. Ах, я и забыл, гусениц ведь не тренируют. Но тогда позвольте им быть с разной степенью разгильдяйства, чего не может быть с компакт–дисками, выскочившими из–под одного штампа, называемого инстинкт.

В четвертых, мне очень нравятся слова очевидца–Фабра: «мало–помалу гусеницы разделяются на отряды и расползаются по соседним ветвям». Эта точная копия все той же конторы, «мало–помалу разделяющейся и расползающейся» от лифта и раздевалки по служебным кабинетам. Именно «мало–помалу». И если бы при этом люди не «заскакивали на секунду» не в свой кабинет «по крайней необходимости» я бы принял то, что они тоже это делают по инстинкту. Ибо инстинкт тянул бы их именно в свой кабинет, но они «заскакивают». И именно так же поступают гусеницы, но доказательства – ниже.

В пятых, Фабр как бы не замечет того, что гусеницы стали взрослыми не тогда, когда они добрались до вершины сосны, предварительно объев почти всю сосну, «как пожар», и начав строить зимний дом, а намного раньше, еще тогда, когда объели ее лишь на треть, или еще меньше. Ибо детство не бывает до старости. Им ведь надо еще сочетаться браком, отложить яички, построив для них очень сложный по конструкции домик – початок кукурузы или что–то вроде искусственной кедровой шишки. И не есть хвоинки внутри зимнего домика, разумеется, – инстинкт. Только как он достигнут? Дураку понятно, исключая верующих в седого бога–дядьку с бородой в белой хламиде до пят, что из опыта проб и ошибок. А из проб и ошибок без анализа этих проб интеллектом, наперед все знающий жесткий диск инстинкта не запишешь. А вдруг окажется, что наступает зима, а до вершины еще грызть – не перегрызть хвоинок, еще полсосны не обглодали. Что? гусеницы и не подумают домика строить? Тогда ведь их уже не было бы на Земле. Но в том–то и дело, что угадать приближающийся циклон труднее, чем предсказать осень. У осени знамений несравненно больше.

Вместо всего этого Фабр задает сам себе «риторический» вопрос: «Почему гусеницы, не видевшие зимы, так старательно работают над своим зимним жильем? Неужели они способны предвидеть будущее? Конечно, нет. В течение своей коротенькой жизни они узнали вкус съеденной пищи, познакомились с дремотой на пригретой солнцем площадке гнезда. Откуда знать им о холодных дождях, о морозах и снеге, о суровых северных ветрах. И все же они сооружают теплое зимнее гнездо». Инстинкт, разумеется. Но я Фабра в этом не виню. Он делал свои незабываемые наблюдения как раз в период, когда разные там корифеи только что разделили инстинкт и интеллект примерно как белое и черное. Более того, отправив их в разные галактики. А Фабр всего лишь – скромный учитель сельской школы, которого только теперь узнал весь мир. Поэтому дуть против ветра – было свыше его сил, хотя, и я уже отмечал это, из его утверждений, что инстинкт есть, как раз можно понять, если внимательно его читать, что надо бы сделать некие выводы и о наличии интеллекта у насекомых. Но это так, между строк, примерно так же делали совестливые писатели и журналисты в сталинские времена.

Чтобы не ходить «ночью с фонарем к соснам, иной раз в холод или под дождем» Фабр «поместил полдюжины зимних гнезд в теплицу, маленький застекленный сарай». «В темноте гусеницы выползают из гнезда, спускаются, добираются до ближайшего пучка свежих веток. Они выстраиваются по две, по три в ряд на каждой хвоинке, головами в одну сторону и грызут, грызут… Вниз сыплется град мелких крупинок — испражнений гусениц. Пир продолжается до глубокой ночи. Наконец сытые гусеницы ползут обратно в гнездо. Иной раз они немного попрядут по дороге, а уж по белой скатерти своего гнезда они никогда не проползут, не прибавив к ней нескольких шелковинок. Мои обязанности просты: нужно доставлять гусеницам пучки свежей хвои. Я угощаю гусениц елью, тисом, туей, можжевельником, кипарисом — всеми хвойными, растущими в моем саду. Они отказываются и скорее умрут от голода, чем дотронутся до такой еды. Лишь одно хвойное составляет исключение: хвою кедра гусеницы едят без заметного отвращения».