Больно берег крут

— С того бы и начинал! — загремел Бакутин. — Вывеска — крик, а за вывеской — фиг? Ни оснастки, ни колес. Навеса не можешь себе построить. Техника под открытым небом. Чертовы временщики!

— Кто из нас временщик — спорный вопрос. Я с женой по телеграфу не общаюсь. Сразу с семьей сюда. И не в особняк. Десять месяцев в балке кантовался. И сейчас ни водопровода, ни канализации, ни газа. А о бедах наших знают и трест, и главк, и обком.

Бакутин смешался. Черкасов поспешил на выручку.

— «SOS» кричать — не хитрое дело. Кукарекай «караул!» и сиди, ножки свеся.

— Да я в свой трест…

— Вот-вот, — резко перебил Черкасов. — Свил гнездышко из заявок да докладных и подремываешь. Тронет кто, сразу — «я просил», «я требовал»…

— Если с этой меркой подойти к вам, — саркастически отчеканил дорожник, — так и вы в таком же гнездышке покоитесь. Пожалуй, еще моего поглубже, потеплей и помягче…

— Да ты что? — снова ринулся в атаку Бакутин. — Новый метод критики утвердить желаешь? «Сам ошибаешься — других не критикуй!» — такую платформу подвести хочешь?..

И наверняка быть бы тут жестокой сече, да Черкасов перехватил инициативу.

— Выдвигать проблемы, поднимать вопросы, ставить задачи — этому мы теперь научились, — с приметной горчинкой заговорил он. — А вот решать… То ли не умеем, то ли не хотим. Прячемся за разглагольствованиями о парадоксах и противоречиях. Очертили себя заколдованным кругом: видим — понимаем — хотим — но не можем! А не можем ли? И хотим ли?

Как видно, эти мысли глубоко волновали Черкасова. Порывисто пересел к столику, возле которого все еще стоял встопорщенный дорожник. Жестом усадил его и продолжал:

— Ведущей осью всякого дела — великого и малого — является человек. И только от того, каков он — революционер иль обыватель — зависит успех. Нет ничего неодолимого, невозможного. Все от человека, все в нем. Но люди разные. Иному не по уму и не по силам. Такой должен уйти, уступив руль более сильному, более отважному…

— А-а!.. — начальник СУ пренебрежительно махнул рукой.

Наступила провальная тишина. Стало отчетливо слышно нудное жужжанье зависшего в оконном проеме комара. Это небрежное «А-а!» и отмашка больно зацепили Черкасова, отбили охоту продолжать разговор, и он вдруг ощутил тягостный прилив усталости. Как мог, спокойней и миролюбивей сказал дорожнику:

— Ну что ж. Спасибо за информацию. До свиданья…

Вспыхнув как от пощечины, пружинно поднялся начальник дорожно-строительного управления. Молча подал руку, молча вышел.

Снова стал слышен въедливый комариный писк. С оглушительным треском вспыхнула спичка в руке Бакутина. Черкасов вздрогнул. Выудив сигарету из протянутой пачки, ткнулся концом в крохотное пламя. Глубоко, до колик затянулся.

Они курили, не глядя друг на друга, Недовольные собой, раздраженные и взвинченные. Этот нахал походя сунул обоим под дых. И что самое обидное — поделом.

«Во работенка, — думал Черкасов. — Костьми ляг. Состарься до сроку. Сгори на корню — все равно сделано будет и мало, и плохо. И любой смеет кинуть в лицо тебе ком грязи. А ты — утрись и не мяукай!.. Мало результатов. Обидно мало. И цена за ту малость непомерно высока… За ценой мы не стоим. Главное — расшевелить, увлечь, поднять. Чтоб разом тысячи рук…»

«Сволочь! — негодовал про себя Бакутин. — Знает, что Ася сбежала. И особняк приплел… С чего я наскочил на него? Если б от него зависело. Можно гвоздем в стенку по самую шляпку, а все равно — ни с места. По себе знаю. Глотку надорвал криком о попутном газе. Мозоли на руке от докладных — и что? Румарчук рычит, клыки кажет, зевнешь — глотку порвет. Боков думает… А время прет. Вот тебе революционер или обыватель. Мало хотеть. Надо еще мочь. Вот если бы все… всем миром…»

— Всем бы миром… — негромко выговорил Бакутин и остолбенело замер, захваченный этой мыслью.

— А что? — встрепенулся Черкасов. — Именно так…

— Только так, — подтвердил уверенно Бакутин.

Черкасов снял телефонную трубку, назвал номер, сказал кому-то:

— Набросай живенько списочек руководителей предприятий города… Конечно. И тресты, и СУ, и СМУ… Сразу и заходи. — Положил трубку. — К вечеру соберем сюда…

— Зачем сюда? На дорогу. К первому колышку.

— Пожалуй, — согласился Черкасов. — Колышки за тобой. Сам и вобьешь первый.

2

Когда члены бюро городского комитета партии и приглашенные тесно расселись в кабинете, Черкасов сказал:

— А не пойти ли нам на чистый воздух? Там и позаседаем.

Все последовали за секретарем горкома, который первым вышел в парную духоту июльских сумерек. За спиной перешучивались:

— НТР в партийной работе…

— Свежий воздух и горкому не во вред.

— К такому воздуху шашлычку бы с пивом.

— Согласен на строганину.

— Под строганинку-то…

— Само собой.

Их сразу облепило комарье. Зазвучали шлепки. Кто-то приглушенно ругнулся, кто-то выдал анекдот по поводу. Потом не заметно разбились на двойки и тройки, завязался деловой разговор. Вот так на ходу решались спорные вопросы, принимались и давались обещания.

Сгрудились на полянке, в сажени от кольцевой дороги. Черкасов протиснулся в середину, подождал тишины. Заговорил негромко, но с нажимом:

— Что предстоит нам в будущую зиму — известно всем. Десять миллионов тонн должны мы дать в будущем году вместо полутора нынешних. Соответственно и проходка, и длина трубопроводов, и все прочее — в три с лишним раза. Помех на пути — тьмы. Самая страшная — бездорожье. Кольцевая бетонка нужна нам больше, чем воздух. Так или нет?

— Эту истину своими боками усвоили, — подал голос Бакутин.

— Возражающего за баранку и круг почета…

— Чего время тратим? — недовольно проворчал Гизятуллов.

А со всех сторон неслось:

— С бетонки надо было и начинать…

— Полсрока машина не выдерживает…

— Тягачи в распутицу не проходят…

— Завидное единомыслие, — улыбнулся Черкасов. — Потому бюро горкома решило — мобилизовать коммунистов, поднять комсомольцев и методом народной стройки до осенней распутицы проложить здесь кольцевую бетонку. Пять с половиной километров…

— Ого!

— Это ж не тротуарчики подмести…

— Бюро решило, а выполнять…

— Выполнять будем мы! — поднялся над толпой бакутинский голос. — Дорожникам это колечко и на шею велико. Пусть хоть лежневки гонят на промысел. Плиты и гравий завезли, песок — рядом…

— Давай, Гурий Константинович, — перебил Черкасов, — от слов к делу. Бей первый колышек. Тебе, как закоперщику, самый большой отрезок — триста метров.

И вот в руках Бакутина толстый полутораметровый кол с затесом наверху. Кхакнув, всадил с размаху острие в податливую землю. Тремя ударами обуха вогнал кол чуть не до затеса. На нем Черкасов написал: «НПУ» и пошел широкими шажищами вдоль дороги, отмеряя обещанные триста метров. Следом двинулись примолкшие хозяйственники. Верили и не верили в реальность происходящего, но уже обеспокоились: взвалить на плечи даже полсотню метров бетонки — не пустяшная нагрузочка. Однако первым возразить, воспротивиться никто не хотел. Мог бы Бакутин заартачиться, так он сам плечи подставил. Надеялись, что взбрыкнет Гизятуллов. Но и тот даже взглядом не поперечил. Улыбаясь полногубым ртом, легонько и бесшумно забил кол. Черкасов вывел на затесе «УБР», и шествие по кругу продолжалось.