Больно берег крут

Вчера выдалось первое за лето незанятое воскресенье и он весь день провел на берегу глухого лесного озера. Наловили большущих жирных карасей и линей, сварили отменную ушицу, настояли чай на смородинных листьях, до ломотного гуда в ногах налазались по чащобам, лакомясь малиной да костяникой, набрали по ведру ядреных белых грибов. Словом, провели день на славу, и, несмотря на долгую ночную обратную дорогу, на короткий сон, на тяжесть в ногах, отвыкающих от перегрузок, настроение у Георгия Павловича было отменным.

Как и всегда, в восемь он появился в своем кабинете. Не успел устроиться поудобней в кресле, вошел помощник — молодой, поджарый и смуглолицый, с живыми веселыми глазами. Тусклым от курева голосом он стал докладывать о письмах, поступивших на имя первого секретаря обкома. Писем было много. Больше всего с жалобами на плохую квартиру иль на отсутствие таковой.

— И письмо начальника Турмаганского УБР Гизятуллова, — сказал помощник, заканчивая доклад и закрывая папку. — Жалуется на Черкасова. Тот под угрозой исключения из партии заставил Гизятуллова и других руководителей строить кольцевую бетонку.

Боков взял гизятулловское заявление, быстро прочел. Возвращая, сказал:

— Оставь пока у себя. Немедленно проверь: есть ли решение бюро горкома об этом месячнике? Как строится бетонка? Много ли таких, кого пришлось принуждать?

Едва затворилась дверь за помощником, в кабинете зазвучал не сильный, но сочный женский голос:

— Георгий Павлович, к вам Сурмин из…

— Просите…

Начался обычный рабочий день секретаря обкома, заранее расписанный до минуты на приемы, встречи, совещания. А сколько этого уже расфасованного, хотя еще и непрожитого времени съедят непредвиденные телефонные разговоры. Через два часа начнется рабочий день в Москве, тогда еще гуще и настойчивей станет рой телефонных звонков и придется потратить немало невозвратимой нервной энергии на объяснения, убеждения и оправдания перед вышестоящими. Их было много. Очень много. Ведь на обкоме замыкалось все, чем жила область, и первому секретарю приходилось быть последней инстанцией в переговорах с министерствами и комитетами России и Союза. Разные там попадались люди. Были и такие, кто принимал в ответ только «сделаем», «ясно», «хорошо», а иного ничего слышать не хотел. Скрепя сердце, отворотясь от расчетов, зажав в кулак самолюбие, Боков выговаривал эти слова, думая попутно о том, с кем и как сподручней пересмотреть вынужденные обещания и заверения. Это взвинчивало, появлялось саднящее душу желание разрядки, к горлу подступала ярость, леденели живые искры в глазах, мертвели живые нотки в голосе, и требовалось большое усилие воли, чтоб заставить себя разговаривать с людьми ровно, спокойно выслушивать мнения и даже возражения.

Во второй половине дня снова появился помощник и доложил:

— Решение о бетонке принято на бюро официально. Построили больше километра. Выпускают листовку. Вымпела и знамя — лучшим. Никого из хозяйственников не наказывали. Ограничиваются, как сказал Черкасов, стружкосниманием…

— Гизятуллов строит?

— Скрипит, но строит. Заканчивает выторфовку своего участка.

— Значит, к распутице в Турмагане будет кольцевая бетонка?

— Наверняка.

С точки зрения буквы партийного устава и закона, Черкасов не прав, но без бетонки Турмагану не жить, а законным путем ее будут строить еще пять лет. За своевольство следовало бы Черкасова отстегать, за отменно найденный выход — пожать руку. Стегать он его не станет, славословить — тоже, но в случае нужды — поддержит. А вот с чего кинуло поперек Гизятуллова?..

Тут позвонил Румарчук.

— Я только что получил копию заявления Гизятуллова. Дошел ли до вас подлинник?

— Дошел.

— Как вы оцениваете действия Турмаганского горкома?..

— Так же, как и вы. Вынужденная, явно несовершенная, но единственно возможная и оттого верная линия.

— М-м… Кхм… В таком плане я и хочу разъяснить Гизятуллову…

— Разъясните, пожалуйста.

Глава девятая

1

Самосвал тянул на крайнем пределе всех своих двухсотпятидесяти лошадиных сил. Надорванно грохоча перегретым мотором, скрежеща сцепленьями и содрогаясь, могучий КрАЗ еле вытаскивал огромные шипастые колеса из вязкого торфяника. Каждый миг машина могла осесть на раму, и тогда на невидимой под грязью лежневке образуется затор, и, чтоб снова восстановить движение, потребуется бог знает сколько усилий и времени, которого и так катастрофически не хватало всем: промысловикам, дорожникам, энергетикам, трубоукладчикам, строителям.

Когда для первой ДНС (дожимной насосной станции) пришло наконец долгожданное оборудование, оказалось, что его некуда ставить: ни стен, ни крыши у будущей станции не было потому, что не было в Турмагане кирпича. Его везли сюда на баржах, за тысячу километров, теряя добрую треть на перевалках-перегрузках. Бакутин засыпал телеграммами директоров кирпичных заводов-поставщиков, послал туда толкачей, и вот кирпич прибыл. Тогда обнаружилось, что лежневка-времянка еще не дотянулась к месту будущей ДНС, и Бакутин насел на того самого дорожного бога, с которым столкнулся однажды в кабинете Черкасова. Верный своей методе, начальник дорожного СУ сыскал десяток объективных прорех и… пошло-поехало. «Как в сказке, — зло шутил Бакутин, — чем дальше, тем страшней»… Наконец лежневка была готова. Глянул на нее Бакутин — под ложечкой захолодало. Хлюпает и бурчит под бревенчатым настилом бездонная топь. Под первым же грузовиком бревна просели, скособочились, взломав ровную шеренгу, и смрадная жижа разлилась поверх настила.

Бакутин собрал водителей новых машин.

— Ребята! На вас вся надежда. Надо немедленно перекинуть к ДНС кирпич. Ждать холодов — нельзя. Без дожимной промыслу не жить. Лежневку дорожники накидали. Хреновую, но все же. Рискнем?

— Какой разговор, — уверенно и неколебимо откликнулся тут же Иван Василенко.

Скользнув взглядом по литой, могучей фигуре парня, Бакутин обрадовался:

— Решено! Ты — за старшего…

Самосвал тянул на крайнем пределе всех своих двухсотпятидесяти лошадиных сил. Вслед за КрАЗом Ивана по танцующей лежневке медленно катила колонна из шести грузовиков. И полпути не одолели, как нежданно сыпанул мелкий редкий дождичек и пошел сеять, не густо, но до одурения занудисто. И от этой стылой мокрети за стеклами кабины, от зыби под колесами, от нутряного натужного рева мотора Ивану вдруг стало зябко и неуютно, словно бы потерял он верное направление в жизни и двигает совсем не туда, а куда? — не знает. «Выскочка. Выслужиться захотел. Напросился в ведущие. Хоть бы со своей-то машиной не кувыркнуться, а тут за целое отделение отвечай. Чертова непогодь». Разместил на мягком сиденье большое сильное тело поудобней и потверже, раскрылил руки, пригнулся — весь напряженное целенаправленное внимание, — включил «дворники» и вслушался в перестук мотора, карауля малейший крен, едва приметный самовольный поворот тяжелой машины.

Казавшийся поначалу непрочным, влажный, колышущийся под колесами бревенчатый настил лежневки все же выдержал караван «под завязку» груженных машин, и шофера сделали в первый день не одну, как предполагали, а две ходки.

Воротился Иван домой к полуночи, измученный, голодный, и спал так крепко, что не слышал короткого ураганного ливня, который обрушился на предрассветный Турмаган. Огромные вмятины в лежневке оказались под водой, иные же участки так затянуло грязью, что колеса пробуксовывали, бревна под ними угрожающе проседали и крутились. К концу первой ходки Иван Василенко скинул куртку, расстегнул ворот рубахи и даже рукава закатал по локоть. Он уже не раскаивался, не казнил себя за то, что напросился в старшие. Ребята слушались, советовались, и работы оставалось — максимум на два дня.

На строительной площадке было пусто. Заглянули в теплушку — и там никого. Распаренные, злые шофера обступили растерянного Ивана. Кто-то шало присвистнул, кто-то замысловато матюгнулся, и закружилось потревоженным шмелиным роем:

— Какого… горячку пороли?

— Ради чего до свету подымались, месили грязюку?

— А может, нас по совместительству и в грузчики Иван запродал?

— Они чаи гоняют, а мы тут… так-распротак…

— Пускай сам Бакутин разгружает.

— Разворачивай, ребята, айда назад…

Понял Иван: еще миг промедленья, и с таким трудом прорвавшийся сюда караван повернет обратно. Еще не зная, что и какими словами скажет, резкой отмашкой руки Иван оборвал воркотню и твердо выговорил:

— Кончай базар! Разуйте глаза. Вчера тут только фундамент, а теперь гляди, какие стены. За день выкинули, наверняка и ночью вкалывали…

— Мы вчера тоже уделались, будь здоров…

— И сегодня чуть свет…

— Хватит митинговать! — возвысил голос Иван. — Надо чокнуться, чтоб назад с грузом. Мало ль чего случилось. Сами разгрузим. Не рассыпемся. Чего уставились? Давай за дело!