Большая грудь, широкий зад

— А ну поднимись, дрянь!

Цзиньтун встал. Го Пинъэнь махнул хунвэйбинам, вновь загрохотали гонги и барабаны, и процессия «уродов и нечисти» возобновила шествие по рынку. Го Пинъэнь попытался с помощью мегафона призвать народ к скандированию лозунгов. Но вылетавший из рупора странный голосок походил на ядовитое удобрение, способное отравить всех на рынке. Люди, хмурясь, терпели эти выкрики, но почти никто не поддержал их.

А Цзиньтун погрузился в фантазии. Яркий солнечный день. В руках у него легендарный меч Сокровище Лунцюаня. Всех этих — Го Пинъэня, Чжан Пинтуаня, Крысу Фана, Пса Лю, У Юньюя, Вэй Янцзяо, Го Цюшэна — выводят под конвоем на земляное возвышение, ставят на колени, а он упирает кончик отливающего синевой драгоценного меча сначала… Конечно же, сначала в горло У Юньюя. Этот плешивый тип трясётся и слёзно молит о пощаде: «Цзиньтун… Нет-нет, принц Шангуань… пощади! У меня, недостойного, дома мать-старуха восьмидесяти лет… Кто за ней будет ухаживать…» Весь в белом, принц Шангуань, благородный рыцарь, известный всей Поднебесной, держится естественно, свободно. Сверкнул меч — и У Юньюй лишился уха. Его сжирает собака и тут же исторгает изжёванное в лохмотья ухо обратно. «Пошёл вон, дрянь! — изрекает принц Шангуань. — Тебя даже собаки не жрут, жаба паршивая, катись отсюда!» У Юньюй скатывается с помоста, а его место занимает Вэй Янцзяо, он гнуснее шакала, хитрее лиса, трусливее зайца, подонок из подонков. Может прикинуться и мягким, и твёрдым; по твёрдости превзойдёт алмазное сверло, по мягкости — кучку дерьма. Он бросается в ноги принцу Шангуаню, бьёт поклоны, словно курица рис клюёт, хлопает глазами, будто монетки пересчитывает. «Господин Шангуань, отец родной…» — «Молчать, какой ты мне сын!» У принца Шангуаня стать благородного разбойника — разве может он выродить такого слизняка сопливого! Леденящее остриё меча касается вдавленной переносицы: «Помнишь иль нет, как в своё время обошёлся со мною?» — «О принц Шангуань, великий воитель Шангуань, вам ли, почтенный, помнить прегрешения недостойного! Великодушие ваше безмерно, на просторах души вашей впору пароходам ходить, и не просто пароходам, а многотонным, с громадными колёсами. Как говорится, большому кораблю — большое плаванье, такие Тихий океан пересекают, а ваша душа пошире Тихого океана будет». — «Ну и язык, чистое помело, гадость дальше некуда. А ну окоротим его злодею, дабы грязные слухи не распускал и до беды не доводил». Вэй Янцзяо зажимает рот руками и аж зеленеет от страха. Неуловимое движение принца Шангуаня, и меч с чуть слышным присвистом флейты-сяо в лунную ночь среди косых теней бамбука в один миг отрубает Вэй Янцзяо кисти рук. Лунцюань не знает преград, он рассекает всё как воздух. Принц ловко отрезает Вэй Янцзяо язык, и вот уже рот у того зияет окровавленной чёрной дырой. Затем очередь доходит до негодяя Го Пинъэня. «Что бы ему отсечь? — размышляет принц Шангуань. — Может, просто зарубить, и всё тут?» Он высоко поднимает Сокровище Лунцюаня: «За мою матушку — уничтожить отребье!» Меч опускается, и голова Го Пинъэня, отрубленная наискось со спины, катится в канаву. К ней кидается стайка костлявых чёрных рыбёшек. Виляя хвостами, они начинают обгладывать лицо. Вот оно, отмщение, свершилось. На глаза наворачиваются слёзы, меч возвращается в ножны, Цзиньтун складывает руки на груди и кланяется собравшимся. Толпа ликует, к возвышению подбегает девочка с красной лентой в волосах и подносит принцу букет свежих белых цветов. Лицо девочки кажется ему знакомым, принц внимательно всматривается: так это же девочка, которая играла на свалке военной техники в агрохозяйстве «Цзяолунхэ», оседлав, словно скакуна, ржавый орудийный ствол. Он берёт её на руки, и тут вдруг вспоминает, что ещё нужно в столовую — наказать содеявшего столько зла грязного распутника Рябого Чжана. «Надо непременно отсечь ему эту штуку в ширинке, чтобы неповадно было своей властью пользоваться…» Глядь, а Рябого Чжана уже схватили. «На колени, паршивец! — рычит принц Шангуань. — Ведаешь, зачем я здесь?» — «Недостойный не ведает, о великий воитель Шангуань…» Великий воитель указывает мечом на его ширинку: «Буду мстить за женщин». Рябой Чжан хватается за своё хозяйство, как имел обыкновение делать Пичуга Хань. Воитель Шангуань рассекает штаны Рябого Чжана и уже собирается исполнить задуманное, но тут из ивовой рощицы выходит Шангуань Цюди и загораживает его. «Что ты задумал, Цзиньтун?» — строго вопрошает она. «В сторону, Цюди, дай мне охолостить этого борова, будет у меня последним китайским евнухом в отместку за вас!» — «Эх, братик, — говорит Цюди, роняя слёзы, — ничего ты не смыслишь в женской душе…»

— А ну вернись! — Кулак одного из хунвэйбиновских «маленьких генералов» [181] пришёлся Цзиньтуну прямо в живот: — Смыться задумал, гад?!

Этот удар вернул до слёз растроганного привидевшимся Цзиньтуна к действительности. Она была сурова и безжалостна, а будущее — туманно. В это время разгорелся конфликт между группой хунвэйбинов, вожаком которых был Го Пинъэнь, и боевым отрядом цзаофаней [182] «Золотая обезьяна», где верховодил У Юньюй. Сначала эти двое — а они друг друга не выносили — переругивались, потом пошли в ход руки и ноги, началась настоящая потасовка.

181

Маленький генерал — хунвэйбиновский застрельщик, штурмовик.

182

Цзаофани — букв. смутьяны; так называемые «идеологически твердолобые громилы», во время «культурной революции» действовали якобы по указанию левацких лидеров.

Сначала У Юньюй пнул Го Пинъэня и получил в ответ удар кулаком. И пошло-поехало. Го содрал с головы У Юньюя жизненно важный предмет — его шапку — и расцарапал плешь, которая стала похожа на гнилую картофелину. Тот сунул за щёку Го Пинъэню большой палец и изо всех сил стал тянуть в сторону, разорвав в конце концов угол рта. Завидев, что вожаки перешли от слов к делу, их сторонники тоже принялись тузить друг друга. Замелькали палки и дубинки, полетели кирпичи и черепица, но, несмотря на пробитые головы и кровь, и те и другие демонстрировали несгибаемую решимость драться до конца. Орудуя пикой с железным остриём, увенчанной красной кисточкой, Вэй Янцзяо, подручный У Юньюя, проткнул животы двум противникам. Из ран потекла кровь вкупе с чем-то студенистым. Го Пинъэнь с У Юньюем разошлись и отступили за спины своих бойцов, чтобы руководить схваткой. Цзиньтун заметил, как рядом с Го Пинъэнем скользнула та самая, похожая на Ша Цзаохуа, молодая женщина с закрытым лицом. Казалось, она походя коснулась его щеки, но через несколько секунд Го Пинъэнь дико заорал. На щеке появился глубокий разрез, похожий на второй рот. Хлынула кровь — смотреть страшно. Зажав рану рукой, Го Пинъэнь плюнул на всё и припустил к больнице коммуны. Торговцы, видя, что дело принимает серьёзный оборот, собрали свои товары и растворились в проулках.

Победу в схватке одержали цзаофани «Золотой обезьяны» У Юньюя. Своих противников — хунвэйбинов он зачислил к себе в отряд, а «уроды и нечисть» стали трофеями. На плече у него теперь висел и мегафон Го Пинъэня.

Один из двоих хунвэйбинов, которых в свалке проткнул Вэй Янцзяо, испустил дух ещё по дороге в больницу, другого можно было спасти лишь переливанием крови. Необходимые две тысячи кубиков выкачали из «уродов и нечисти». После выписки из больницы ни одна организация «красных охранников» не захотела принять его в свои ряды, потому что в крови этого беднейшего крестьянина произошли изменения. Теперь в его жилах текло две тысячи кубиков крови помещиков, зажиточных крестьян, закоренелых контрреволюционеров и других классовых врагов. Как выразился У Юньюй, Ван Цзиньчжи теперь, как привитое фруктовое дерево, сам стал классово чуждым элементом и сочетает в себе все пять зол. [183]

183

Пять зол — предатели, штрейкбрехеры, провокаторы, шпионы и изменники.

В отряде у Го Пинъэня этот злополучный Ван Цзиньчжи занимался пропагандой. Встретив такой холодный приём и не желая пребывать в одиночестве, он создал свой боевой отряд «Единорог». Вырезал, как положено, печать, сделал знамя отряда и нарукавную повязку, а также отвоевал на радиоточке коммуны пять минут времени, чтобы вести рубрику отряда, все материалы для которой писал сам. Они включали различные сообщения — от состояния боевого духа отряда до исторических анекдотов о Далане, слухов и сплетен, амурных дел и занимательных историй. Трансляция проводилась три раза в день — утром, в полдень и вечером; к этому времени все выступающие от различных общественных организаций собирались на длинной скамейке в радиоточке и ждали своей очереди. Рубрику «Единорога» поставили последней. Как только её время истекало, звучал «Интернационал», и на словах «С Интернационалом воспрянет род людской» трансляция завершалась.

В те годы не было ни театральных представлений, ни музыки, и пятиминутная программа «Единорога» стала для жителей Гаоми неплохим развлечением. У свинарников, за столом или перед сном люди прислушивались, предвкушая что-то интересное. Однажды вечером «Единорог» сообщил:

— Беднейшие крестьяне и середняки, боевые друзья-революционеры, по сведениям из авторитетного источника, щёку бывшему командиру боевого отряда «Грозовые раскаты» [184] Го Пинъэню рассекла знаменитая воровка Ша Цзаохуа. Воровка Ша — дочь Ша Юэляна, предателя китайского народа, который немало лет бесчинствовал в Гаоми, и Шангуань Лайди, убийцы героя с наивысшими заслугами, казнённой за это преступление народной властью. В детстве воровка Ша встретила на юго-востоке Лаошань одного необычного человека и выучилась у него боевым искусствам. Она может запрыгивать на крыши и ходить по стенам, а по части ловкости рук, искусному вытаскиванию кошельков и разрезанию карманов достигла совершенства. По данным из того же источника, воровка Ша тайно вернулась в Гаоми ещё три месяца назад. Ходила по деревням и сёлам и везде налаживала контакты. Запугиванием и подкупом создала целую сеть помощников, которые поставляют ей сведения о происходящем вокруг, собирают информацию о торговле. Парень, сорвавший собачью ушанку с головы крестьянина-бедняка Фан Шисяня на рынке в Далане, один из её подручных. Ша орудует и в больших городах, совершила множество преступлений. Она известна под разными кличками, но больше всего её знают как Ласточку Ша. На этот раз Ша проникла в Гаоми, чтобы отомстить за погибших родителей, и раскроенная щека Го Пинъэня — первый шаг её классовой мести. За этим могут последовать и другие, ещё более жестокие случаи. Как стало известно, в своих преступных деяниях воровка Ша пользуется медной монетой. Монета кладётся на рельсы под проходящий поезд, сплющивается и становится тонкой, как пёрышко. Если ею порезать тело, кровь появляется лишь через десять секунд, а боль чувствуется через двадцать. Зажимая этот острый инструмент пальцами, Ша одним движением может перерезать артерию и отправить человека на тот свет. В ловкости рук воровке Ша нет равных. Во время учёбы у наставника она доставала руками дюжину монет из котла с кипящей водой, и ожогов у неё при этом не оставалось. Движения рук у неё настолько быстры и ловки, что заметить их невозможно. Боевые друзья-революционеры, беднейшие крестьяне и середняки! Враги с винтовками уничтожены, но враги с монетами в руках ещё среди нас. Они непременно будут вести с нами в десятки раз более хитроумную, в сотни раз более ожесточённую борьбу…

184

Из стихотворения Мао Цзэдуна «К Го Можо» (1963): «Дрожат от грозовых раскатов континенты. Сметём всю мразь! Не устоит пред нами враг!»

— Всё, время вышло, — неожиданно разнеслось из громкоговорителей по всему Гаоми.

— Сейчас, сейчас, заканчиваю.

— Нет, не пойдёт. Нельзя же «Единорогу» занимать время, отведённое «Интернационалу».

— Ну закончим чуть позже, что тут такого! — Но из динамиков уже полились звуки пролетарского гимна.

На следующее утро по радио прозвучало пространное обращение цзаофаней из «Золотой обезьяны». В нём подробно опровергался созданный «Единорогом» миф о Ша Цзаохуа, и вся вина возлагалась на этот отряд. Все общественные организации тоже передали совместное заявление о лишении «Единорога» эфирного времени, потребовав у её лидера в течение сорока восьми часов распустить организацию, уничтожить печать и все пропагандистские материалы.

Хотя «Золотая обезьяна» и отрицала существование суперворовки Ша Цзаохуа, семья Шангуань по-прежнему была окружена шпионами и наблюдателями из этого отряда. Лишь весной, во время праздника Цинмин, [185] когда стало тепло, распустились цветы и из уездного управления общественной безопасности приехал фургон, чтобы арестовать Цзиньтуна, этих тайных соглядатаев, шатавшихся вокруг под видом лудильщиков и точильщиков, сняли с постов по приказу У Юньюя, который к тому времени вырос до председателя даланьского ревкома.

185

Цинмин — день поминовения усопших.

Во время чистки классовых рядов в хозяйстве «Цзяолунхэ» обнаружился дневник Цяо Циша, в котором она подробно описала любовные дела Цзиньтуна и Лун Цинпин. Поэтому Цзиньтуна арестовали по обвинению в убийстве и некрофилии. Ещё до начала расследования его осудили на пятнадцать лет и отправили под конвоем в лагерь трудового перевоспитания в устье Хуанхэ.

КНИГА ШЕСТАЯ

Глава 46

Наступила первая весна восьмидесятых. Срок заключения Шангуань Цзиньтуна истёк. В полном смятении чувств он притулился в дальнем уголке зала ожидания на вокзале и ждал автобуса на Далань, главный город Гаоми.

Ещё не совсем рассвело. Светильники на потолке, похоже, висели только для украшения, тусклый жёлтый свет исходил лишь от двух маломощных настенных ламп. На длинных чёрных скамьях тут и там развалились модные юнцы, они заливисто храпели или что-то бормотали во сне. Один лежал, выставив согнутые в коленях ноги, и широченные раструбы его брюк, казалось, были вырезаны из жести. Сквозь дымчатые стёкла окон проникали первые рассветные блики, в зале постепенно светлело. В одежде спящих вповалку людей чувствовалось дыхание новой эпохи, Цзиньтун ясно ощущал это. Заплёванный пол был усыпан клочками бумаги, местами даже стояли лужи мочи, но выложен он был плитами из природного мрамора. Стены, хоть и засиженные полчищами жирных мух, радовали глаз яркими пластиковыми обоями. Для Цзиньтуна, только что выбравшегося из лагерной землянки, всё было ново, незнакомо, и от растущего беспокойства он просто места себе не находил.

Наконец солнечные лучи залили провонявший зал ожидания, и люди зашевелились. На скамейке сел прыщавый молодой парень, волосы на голове у него торчали во все стороны. Почесал ногу, прикрыл глаза, доставая раздавленную сигарету с фильтром, и прикурил от пластмассовой зажигалки. Выпустил клуб дыма, отхаркнулся и сплюнул на пол жёлтую мокроту. Потом вставил ноги в башмаки, привычным движением растёр плевок и похлопал по заду лежащую рядом девицу. Та изогнулась, потягиваясь, и что-то капризно промычала. «Автобус уходит!» — крикнул он. Та села с отупелым видом, потёрла глаза тыльной стороной красных ладоней и протяжно зевнула. Поняв, что это розыгрыш, стукнула его пару раз кулаком по спине и со стоном улеглась снова. Цзиньтун изучающе разглядывал молодое, упитанное лицо, короткий лоснящийся нос, белую складку живота, выглядывающую из-под розовой блузки. Парень без стеснения залез левой рукой, на которой красовались электронные часы, к ней под блузку и стал ласкать плоские груди.