Большая грудь, широкий зад

В восторге от только что увиденных чудес сёстры даже про мороз забыли. Им никак было не насмотреться на проруби: они переводили взгляды с треугольной на овальную, с овальной на квадратную, с квадратной на прямоугольную… Ноги промокли и вскоре обледенели. Лёгкие переполняла поднимавшаяся из прорубей речная свежесть. Все трое исполнились благоговейного преклонения перед Сыма Ку. Перед глазами стоял славный пример старшей, Лайди, и в ещё не сформировавшемся сознании второй сестры зародилась смутная мысль: «Хочу замуж за Сыма Ку!» — «У него три жены!» — прозвучало холодным предупреждением. — «Тогда буду четвёртой!»

— Сестра, тут мяса дубина целая! — испуганно воскликнула Сянди.

«Дубиной» оказался здоровенный угорь, всплывший из мрака речного дна и неуклюже ворочавший серебристо-серым телом. Угрюмые глаза на большой, с кулак, голове напомнили о змее, страшной и безжалостной. Голова пускала пузыри у самой поверхности.

— Угорь! — восторженно воскликнула Чжаоди. Схватив бамбуковый шест с крючком на конце, она ударила по этой голове, вспенив воду. Угорь ушёл вниз, но тут же всплыл опять. Удар пришёлся ему по глазам. После второго сокрушительного удара он стал двигаться всё медленнее и медленнее и наконец затих совсем. Сестра отбросила шест, ухватила рыбину за голову и вытащила из воды. Угорь тут же закоченел на морозе и действительно превратился в настоящую дубину.

Набрав воды, сёстры еле добрались до дому: третья и четвёртая несли бочку, а вторая сестра одной рукой тащила молот, а другой, под мышкой, — угря.

Матушка отпилила угрю хвост и разрезала тулово на восемнадцать частей — они со стуком падали на землю. Угря из Цзяолунхэ сварили в воде из Цзяолунхэ, и суп получился — пальчики оближешь. С того дня матушкина грудь вновь обрела молодость, хотя морщинки, как замятины на книжной странице, остались.

После того как мы вволю наелись этого чудесного рыбного супа, улучшилось и матушкино настроение. Её лицо вновь сияло добротой, как лик Девы Марии или бодхисатвы Гуаньинь. Облепив её, как листочки лотосового трона, сёстры слушали матушкины рассказы о дунбэйском Гаоми. В тот уютный вечер в доме царила любовь. На Цзяолунхэ завывал северный ветер, печная труба выводила трели что твой свисток. Во дворе потрескивали, раскачиваясь под ветром, обледенелые ветви деревьев; на камень, где отбивали бельё, с крыши упала сосулька и со звоном разлетелась на мелкие кусочки.

— В правление под девизом Сяньфэн [44] династии Цин, — рассказывала матушка, — здесь ещё никто постоянно не жил. Летом и осенью сюда приходили ловить рыбу, собирать лекарственные травы, тут разводили пчёл, пасли коров и овец. Откуда взялось название Далань? [45] Говорят, ветви деревьев переплелись между собой и образовали изгородь, поэтому здесь останавливались пастухи со стадами овец. Зимой здесь охотились на лис, но все охотники, слышала я, умирали не своей смертью. Если не замерзали в пургу, то заболевали дурной болезнью. Позже — в каком году и месяце, неведомо — обосновался здесь один человек могучей силы и великой храбрости. Звали его Сыма Да Я, это дед братьев Сыма Тина и Сыма Ку. Да Я — его прозвище, а настоящего имени никто не знает. Хоть его и прозвали Да Я — Большой Зуб, — передних зубов у него не было вовсе, и говорил он пришепётывая. Да Я построил себе шалаш на берегу реки и добывал пропитание острогой и ружьём. Рыбы в те времена было хоть отбавляй — в реке, в вымоинах, в низинках — наполовину вода, наполовину рыба. Однажды летом сидел он на берегу с острогой. Глядь — по течению плывёт большой глазурованный чан. Пловец Да Я был отменный и мог провести под водой столько, сколько надобно, чтобы трубку выкурить. Нырнул он в реку и вытащил чан на берег. А в чане — девушка в белом платье, слепая. — При этих словах мы все повернули головы к нашей слепой — Юйнюй. Она слушала, склонив голову набок, на больших ушах чётко проступали кровеносные сосуды. — Девушка эта была просто красавица, — продолжала матушка. — Если бы не слепота, хоть за императора выдавай. Потом родила она мальчика и умерла. Да Я выкормил ребёнка рыбным супом и дал ему имя Сыма Вэн. [46] Это был батюшка Сыма Тина и Сыма Ку.

44

1850–1861 гг.

45

Далань — букв. большая изгородь.

46

Вэн — букв. чан.

Далее матушка рассказала, как власти переселяли в дунбэйскую глубинку народ, поведала о дружбе Сыма Да Я со старым кузнецом Шангуанем, нашим прадедом, о том, как тогда в Дунбэе началось движение ихэтуаней, [47] как Сыма Да Я вместе с нашим дедом устроили с германцами, которые прокладывали железную дорогу, яростное сражение при Дашалян — большой песчаной гряде к западу от деревни: вспоминая о нём, не знаешь — плакать или смеяться. А дело было так. Прослышали они, что у германцев нет коленок и ходят они на негнущихся ногах. Ещё прознали, что германские черти чистюли страшные и больше всего боятся испачкаться в дерьме: от него их воротит так, что могут и дуба дать. Ещё заморских чертей называли ягнятами, [48] а ягнята больше всего боятся тигров и волков. Вот эти два первопроходца из Гаоми и сколотили из любителей вина и мацзяна, [49] а также из другого отребья отряд «Хулан» — «Тигры и волки». Все, ясное дело, молодцы хоть куда: и смерти не страшились, и воинскими искусствами владели отменно. С этим отрядом Сыма Да Я и наш дед Шангуань Доу задумали заманить германских солдат на большую песчаную гряду, чтобы их несгибающиеся костыли-ноги увязли в песке. Бойцы отряда раскачают подвешенные на ветках чаны с дерьмом и бутыли с мочой и окатят чистоплюев-германцев. Тем станет так худо, что они тут же и окочурятся. В исполнение этой задумки «тигры» и «волки» под водительством Сыма Да Я и Шангуань Доу целый месяц собирали дерьмо и мочу, наполняли ею оплетённые бутыли из-под вина и отвозили на Дашалян. Место, где прежде разносился аромат цветущих софор, так провоняло, что пчёлы, прилетавшие туда каждый год за нектаром, дохли тысячами…

47

Восстание ихэтуаней (букв. отрядов гармонии и справедливости) против иностранного вмешательства в жизнь Китая (1898–1901). Подавлено войсками восьми европейских держав и Японии.

48

Кит. сяо ян — «ягнёнок» — звучит так же, как «презренный иностранец».

49

Мацзян — азартная игра.

В тот чудный вечер, когда мы, погрузившись в распалявшую воображение историю дунбэйского Гаоми, пытались представить себе эту великую битву, родной внук Да Я, Сыма Ку, проезжал по льду под железнодорожным мостом через Цзяолунхэ в тридцати ли от деревни — здесь и проходила построенная германцами железная дорога Цзяоцзи, [50] — готовясь открыть новую страницу в истории нашего края. Героическая борьба с германцами отряда «Хулан», бойцы которого сражались, не жалея жизни и используя самые невероятные способы, на какое-то время задержала её строительство. Но потом эта железная полоса всё же рассекла мягкое подбрюшье дунбэйского Гаоми на две половины. Как выразился по этому поводу Сыма Вэн, «это всё равно, мать их, что животы нашим женщинам вспороть». И вот огромный железный дракон, изрыгая густой дым, покатился по Гаоми, как по нашей груди. Сейчас тут хозяйничали японцы. Они отправляли по этой дороге наш уголь и хлопок, чтобы потом обрушить всё это на наши же головы в виде пуль и снарядов. Задумав разрушить железнодорожный мост, Сыма Ку, можно сказать, продолжал дедовские традиции во славу нашего края. Вот только средства у него, ясное дело, были совершеннее, чем у предков.

50

Строилась в 1897–1904 гг., соединяет города Циндао и Цзинань в провинции Шаньдун.

Три Звезды [51] клонились к западу, над верхушками деревьев повис серп луны. Мост гудел под лютовавшим на реке западным ветром. Мороз в тот вечер был такой, что даже лёд на реке покрылся широкой паутиной трещин, и треск стоял громче ружейной пальбы. Возле моста санная колонна остановилась. Сыма Ку выскочил из саней первым. Зад болел так, будто кошки искусали. На небе тускло мерцали звёзды, чуть отсвечивал прибрежный припай, а вокруг царила кромешная мгла. Он похлопал в ладоши, и хлопки раскатились в морозном воздухе. Загадочный мрак волновал и бодрил. Позже на вопросы о том, как он чувствовал себя перед этой операцией, Сыма Ку отвечал: «Отлично. Будто Новый год праздновал».

51

Три Звезды — пояс Ориона.

Держась за руки и осторожно ступая, бойцы зашли под мост. Сыма Ку забрался на опору и, достав из-за пояса топорик, рубанул по одной из ферм. Лезвие высекло большущую искру, и стальная конструкция резко загудела.

— Бабку твою за ногу! — выругался Сыма Ку. — Сплошная сталь.

Вечернее небо с шелестом прочертила падающая звезда. Длинный хвост разлетелся красивыми голубыми искорками, которые ненадолго осветили пространство между небом и землёй, и ему удалось разглядеть бетонные опоры моста и переплетения стальных ферм.

— Цзян! — крикнул он. — Иди-ка сюда!

Под одобрительный гул товарищей Цзян забрался на опору, следом стал карабкаться его юный помощник. На опоре, как грибы, наросли глыбы льда. Сыма Ку протянул парню руку, но сам при этом поскользнулся. Парень устоял, а Сыма Ку грохнулся вниз, на лёд, причём тем самым местом, откуда беспрестанно сочилась кровь с гноем.

— Мамочки! — заорал он. — Больно-то как, сдохнуть можно…

Подбежавшие бойцы стали поднимать его, а он продолжал жалобно сетовать, и его вопли разносились далеко в округе.

— Потерпи чуток, брат, — увещевал его один из бойцов, — не то плакала наша конспирация.

Сыма Ку тут же умолк и, дрожа всем телом, скомандовал:

— Цзян, быстро за дело. Несколько разрезов — и ходу отсюда. Всё этот Ша Юэлян, мать его, со своей мазью. Чем больше втираешь, тем хуже становится, — добавил он.

— Вот ты и раскрыл коварный план этого типа, брат, — ухмыльнулся ещё один боец.

— Болячка скрутит — любому лекарю обрадуешься, — огрызнулся Сыма Ку.

— Потерпи, брат, — продолжал боец. — Вот возвернёмся, попользую тебя барсучьим жиром. Любые ожоги лечит на все сто, намажешь — и всё как рукой снимет.

Меж балок моста с шипением взметнулись голубые искры — голубые с белым, белые с голубым, — и вспыхнул такой яркий свет, что заслезились глаза. Явственно обозначились пролёты моста, опоры, балки, фермы, полушубки из собачьего меха, лисьи шапки, оранжево-жёлтые сани, запряжённые в них монгольские лошадки… Всё стало видно как на ладони. Техник Цзян и его подмастерье, пристроившись на балке, как обезьяны, резали её вырывающимся из «опиумной трубки» дьявольским пламенем. Поднимавшийся молочно-белый дым стелился по руслу реки, и вокруг разносился необычный запах расплавленного металла. Сыма Ку следил за этими искрами и за сверкавшей, как молния, аркой света будто заворожённый, даже о мучившей его боли забыл. Язычки пламени вгрызались в металл, как червячки шелкопряда в тутовые листья. Прошло совсем немного времени, и одна из балок, тяжело свесившись вниз, ткнулась под углом в лёд.