Большая книга перемен

Перестань, урезонивал себя Немчинов, не строй версий на пустом месте. Как бы то ни было, причин у Костяковых поступать так неразумно нет. Даже безбашенный Петр на это не решится.

Но покой не приходил.

Разумно не разумно, безбашенный не безбашенный – это всё его рассуждения, а они рассуждают иначе. И не только они. Многие. Почти уже все. Рассуждают так: всё можно, если осторожно. Вариации: не пойман – не вор; наехал, но сумел скрыться – не наехал. Или еще веселее: пойман, но не посадили – не вор; наехал, поймали, но опять-таки не посадили – не наехал.

У Немчинова было ощущение, что смерть Кулькина ближе к нему, чем могло бы показаться. Будто машина пронеслась рядом, Немчинову повезло, не зацепило, а Мише не повезло.

Мысль о том, что он не просто живет, а выжил, не первый раз приходит в голову Немчинову. Все они, провинциальные интеллигенты, да и не провинциальные тоже, но провинциальные особенно, все, кто сейчас что-то делает и не опустил еще окончательно руки, – уцелевшие, выжившие, словно после войны. Многие погибли – не в каком-то там высоком нравственном смысле (хотя и такие есть), а физически, буквально – скосили их водка, неудачи, безработица, бедность, безнадега, разочарования… Оставшиеся поуспокоились, как-то где-то пристроились, никто не трогает – потому что не за что, потому что серьезные дела делаются не там, где они, отделили их от серьезных дел. Но если попробуют вдруг влезть, сунуть мизинчик или нос – отхватят вместе с мизинчиком руку, а с носом всю голову. Потому что на самом деле ничего не изменилось, те же волки и те же овцы, просто овец разогнали по кошарам и даже как-то кормят, и даже позволяют блеять, а волки не рыскают по лесам, а спокойно приходят в кошары и получают свою законную, как они считают, мзду, иногда грызясь из-за своих владений, но уже цивилизованно, а цивилизованность в русском варианте означает убивать и грабить не как попало, а упорядоченно. Впрочем, насколько это отличается от цивилизованности западной, Немчинов не знает. Подозревает – не слишком.

Да еще запись эта проклятая на телефоне, которую он сделал, – запись немого разговора двух братьев. Сделал – значит, будь любезен, узнай хотя бы, о чем говорили. После смерти Миши Кулькина – должен узнать!

Немчинов, преодолев отвращение к технике, изучил инструкцию к своему телефону, которая, по счастью, сохранилась в ящике серванта, куда Люся складывала все подобного рода документы. Пока искал, попалось руководство по эксплуатации утюга электрического «Сатурн» 82-го года выпуска, ГОСТ-2134, с терморегулятором. Этого утюга лет уж двадцать как нет, а инструкция, пожелтевшая, скукоженная, сохранилась. Илья хотел ее выкинуть, но передумал: пусть останется на память о времени. Всякая пустяковина становится артефактом, не привыкли мы беречь вещи, а зря. И утюг, пожалуй, стоило бы сохранить, и с каждым десятилетием он, пусть и не работающий, добавлял бы к себе благородства старины.

Выполняя по пунктам указания инструкции, Немчинов вставил в телефон проводок, присоединил к компьютеру, долго тыкал в клавиши, шарил по программам, чтобы перекачать запись, в компьютере не оказалось необходимого проигрывателя, Немчинов совершил почти подвиг, сумев отыскать его в Интернете, скачать и установить.

Несколько раз просмотрел.

Конечно, ничего не понял.

А ведь узнать несложно, есть человек, для которого это пустяковая задача, к тому же он давний знакомый Немчинова, почти приятель – заместитель председателя сарынского филиала ВОГ, то есть Всероссийского общества глухих, Леонард Петрович Шмитов.

Председателем филиала был генерал Великанов – человек заслуженный, солидный, уважаемый, как это часто бывает в общественных организациях: ему ведь ходить в кабинеты, представительствовать, ездить на пленумы и конференции, в том числе за рубеж. Инвалид по слуху из-за контузии, участник боевых действий, Герой России, награжденный многими орденами и медалями. Великий Немой, как беззлобно называют его – по созвучию с фамилией, а также за большой рост и громогласность, почти не слыша себя, он говорит оглушающе громко.

А вот заместителями таких обществ часто бывают люди полностью здоровые или частично больные: на них ведь вся практическая работа, хозяйство, финансы, ремонт, секции, кружки и т. п., им надо постоянно общаться с людьми, что при полной глухоте затруднительно. Леонард Петрович был слабослышащим, а с помощью аппарата слышал и вовсе нормально, правда, только одним ухом. Второе у него как отрезало. Работал в школе учителем математики, работу свою любил, был отличный организатор, с утра до вечера с детьми, что некоторых даже настораживало, учитывая, что Леонард Петрович жил холостяком, а развращенность воображения современных людей не знает предела; и вот не повезло, заразился от учеников свинкой, которой сам не болел в детстве, получил осложнение на левое ухо, медицински называемое неврит слухового нерва, что означает стопроцентную глухоту, а правое у него и до этого было слабоватым. Конечно, в школе работать стало невозможно: ученики, любя Леонарда Петровича, но свое удовольствие и героизм перед другими любя еще больше, стали отвечать нарочито тихо, за спиной называли Шмитова разными словами, он смутно слышал, оглядывался, но не мог определить, кто сказал.

Он вынужден был уйти, оформить рабочую группу инвалидности. И, когда занимался этим, пришел в общество глухих, да там и остался, потому что место заместителя было как раз свободно, а Великанов командирским чутьем угадал в нем исполнительские и организационные способности.

И попал в точку: общество и до того жило слаженно, а при Леонарде Петровиче стало процветать. Шмитов добился ремонта двухэтажного дома постройки начала двадцатого века (полгода хлопотал, ходил по инстанциям с Великановым, бряцавшим орденами и до обморока доводившим секретарш своим генеральским рыком). Затем оборудовал заново сцену и зальчик театра мимики и жеста. В пристройке, где годами скапливался всякий хлам, устроил бильярдную на два стола, со входом с улицы; инвалиды играли до шести вечера бесплатно, а после шести пускали посторонних за деньги. Естественно, весь доход шел в общую кассу: Шмитов был безукоризненно честен. Сам Великанов отметил это на годовом отчетном собрании в присущей ему несколько нелогичной манере:

– Чтобы человек столько построил и ни копейки не украл, этого я, товарищи, скажу честно, даже в армии не видел, хотя там, если кто не знает, воруют безбожно и все, кто может, исключая меня, потому что мне сами всё несли. Но успокаиваться на достигнутом не надо, Леонард Петрович. В том числе численность. Самара не намного больше нас город, а у них в обществе две с половиной тысячи членов. А у нас только полторы. Надо учесть, кто не охвачен, и привлечь. Потому что бюджетируют нас по численности, сами знаете.

Леонард Петрович за короткий срок в совершенстве овладел азбукой глухонемых и, скучая по школе и детям, устроил для слабослышащих и глухих подростков диспут-клуб «Время и мы», где обсуждались книги, фильмы, а также насущные вопросы действительности.

Но в последнее время жизнь Шмитова стала беспокойной. Первый тревожный звонок прозвучал год назад, когда дом ВОГ посетил председатель Комиссии по надзору за муниципальной собственностью (а здание принадлежало именно муниципалитету) и сказал, оглядывая блистающие новой краской и побелкой стены и потолки, а также сохранившиеся дубовые перила, мраморный пол в холле, зеркала, люстры:

– Все-таки это не дело, Леонард Петрович, больные люди, инвалиды, а ютятся в такой старине. Вам новое помещение нужно, современное, со всеми удобствами. Как вы на это смотрите?

– Нам и тут хорошо, – сухо ответил Шмитов и немедленно доложил о разговоре Великанову.

– А вот им! – мгновенно отреагировал генерал, отмеряя на своей согнутой мощной руке изрядный ломоть, не суливший посягателям ничего хорошего.

И надел свой парадный мундир, и пошел прямиком к мэру. Тот его любезно принял, заверил, что опасения напрасны, что, если инвалиды сами не захотят переехать в новое отличное помещение, их никто силой принуждать не будет. Опытный генерал выслушал, морща лоб, изо всех сил прижимая к виску слуховой аппарат, и, вернувшись в ВОГ, позвал к себе в кабинет Леонарда Петровича и сказал:

– Будут отбирать.

– Не отдадим!

– Вот именно. Войну им устроим! – грохнул кулаком Великанов, но Леонарду Петровичу послышалась в его угрозе нотка неуверенности.

И недаром: Великанов, как всякий военный человек, был реалист и понимал, что против лома нет приема. Начались проверки, пошли комиссии. Великанов возмущенно на них гремел, после чего скрывался в кабинет пить для успокоения коньяк, предоставляя вести оборону Шмитову. Леонард Петрович с трудом отбивался. Через знакомого в муниципалитете он узнал, что на дом, оказывается, претендует Максим Костяков. Хочет ли он устроить в нем небольшой банк или дорогой магазин, это уж его дело, о таких вещах Максима Витальевича никто спрашивать не смеет. Естественно, кто-то из губернских чиновников с ним в некоторой доле: Максим Витальевич умен, умеет делиться, зная, что это в итоге выгодней, чем грести все под себя. На дом, стоявший в самом центре Сарынска, и раньше поглядывали, закидывали удочки, делали намеки, но, к несчастью претендентов, руководителей ВОГ оказалось невозможно подкупить: у Великанова без того было все необходимое, а лишнего он не хотел, а Леонард Петрович впадал в благородную ярость, стоило кому-либо только заикнуться о благодарности и тому подобных вещах.