Большая книга перемен

Так они беседовали и дальше: говоря одно, подразумевая другое и прекрасно понимая друг друга.

Максим уже подумывал, не углубить ли отношения вопреки своему правилу не трогать за вымя, как он говаривал, деловых партнерш: они, заразы, тут же начинают требовать льгот и скидок.

Но тут раздался звонок, чей-то голос сказал:

– Максим Витальевич, вы назначали. Это Шмитов.

Максим вспомнил: вчера зачем-то позвонил Шмитов из общества глухих, попросил о встрече. Хочет, наверное, поклянчить или поторговаться. Хватит, надоело, надо будет ему ясно показать, что или он в ближайшее время сдается, или его уничтожают. То есть просто выкидывают к черту со всей его глухонемой оравой.

Максим глянул на часы: время пока обеденное, на службе можно еще час не появляться, да никто и не спросит, все знают, что Максим Витальевич постоянно проводит важные выездные мероприятия.

– Знаете мой ресторан на Дольской? – спросил он Шмитова.

– Да, конечно.

– Приходите, я тут.

– Это удачно, я рядом, через пять минут буквально могу.

– Ну, через пять так через пять.

Максим извинился перед Надеждой и продолжил разговор.

Вскоре вошел Шмитов, увидел Максима, направился к нему.

Бесцеремонно (или от стеснительности, или от провинциальной простоты) протянул руку.

– Здравствуйте!

– Извините, я обедаю, а перед этим руки мыл, – сказал Максим не строго, но с легкой укоризной: нельзя же совсем не знать правил хорошего тона!

Шмитов убрал руку и сел за столик. Еще одна бестактность. Максим помолчал, думая: сказать ему, чтобы отсел, или сам догадается?

Шмитов догадался:

– Я вам помешал?

Максим кивнул:

– Подождите несколько минут.

Шмитов вскочил, отошел в угол, уселся там за стол, к нему тут же подлетел официант, но Максим сказал ему:

– Это ко мне.

То есть: поить-кормить будешь, когда он окажется за моим столом. Чтобы он потом не тащился со своими тарелками через зал. Официант поклонился и исчез.

Разговор был, в сущности, закончен, но Максим не торопился, спрашивал еще о телекомпании, о канале, о Москве, о том, давно ли Надежда работает на телевидении, нравится ли ей. Признался, что когда-то сам мечтал стать диктором или ведущим. Ему никогда это в голову не приходило, и Надежда, похоже, это сразу поняла, но сочувственно улыбнулась, одобряя мечту, пусть и не реализованную. Умная все-таки женщина, совсем во вкусе Максима, он любит умных, надо будет ее стимулировать, чтобы приезжала почаще.

– Вы где, кстати, остановились? – спросил он.

– В гостинице, в «Волге».

– Там грязища и кухней воняет.

– Ничего, дали люкс с окнами во двор. Кухней не воняет, правда, во дворе какие-то грузчики все время грохают и матом ругаются. Да не страшно, я завтра уезжаю.

– До завтра много времени, мы вам экскурсию еще устроим. Вот что, вы пройдите по Дольской вниз, на втором перекрестке сверните направо и сразу увидите такой старый купеческий дом, за оградой, весь в деревьях. Там никакой вывески, только звонок. Позвоните, скажите, что я направил. Если захотят вдруг проверить, пусть свяжутся со мной, только вряд ли. Поверят на слово. Это наш губернский гостевой дом. Потолки пять метров, ковры, кондиционеры, естественно. И полная тишина. Вам понравится.

– Спасибо, – сказала Надежда с такой тонкой интонацией, одновременно и деловитой, и почти интимной, что Максиму захотелось вместе с нею сейчас же отправиться в этот гостевой дом.

Но сдержался.

Поговорили еще о каких-то приятных пустяках, о впечатлениях Надежды от Сарынска, Максим давал этим возможность Шмитову потомиться и заодно полюбоваться Надеждой. Пусть посмотрит на красивую женщину, с которой дружески общается Максим, пусть позавидует. Пусть оценит заодно и Максима и сравнит с собой. Хотя бы даже одежда стоит сравнения: на Шмитове джинсы, рубашонка и кроссовки, а на Максиме костюм – светло-серый с легким металлическим отливом, отлично сшитый; другой одежды, кроме костюмов (у него их две дюжины), Максим не признает.

Это не только ради официальности, это опять же из детства.

Однажды, когда Максиму было лет двенадцать или тринадцать, он пришел домой с улицы и увидел посторонних людей. Все они имели вид напряженный или испуганный, или подобострастный. Над ними возвышался, не будучи при этом высоким, человек, который сразу же заворожил Максима. Окружающие были одеты вразнобой, некоторые даже и в костюмах, но такого костюма, как на этом человеке, не имел никто. Отглаженный так, что ни морщинки, сидящий идеально, угольно-черный. И лаковые черные ботинки, аккуратные, вычищенные – хоть лизни. И белая рубашка, и галстук. Седоватые волосы были пострижены ровнехонько, такие прически Максим видел только на фотографиях в парикмахерских: волосочек к волосочку, не просто прядями, а у каждого волоска своя длина, и они в результате имели вид какой-то невероятной упорядоченности, и виски подбриты, и абсолютно ровная линия очерчивала волосы на затылке, край их не доходил примерно полсантиметра до воротника рубашки, которая, в свою очередь, выглядывала тоже на полсантиметра.

Человек этот поразил Максима, поэтому он все так подробно и запомнил. Его водили, показывали, объясняли, тыкали пальцами в потолок и на окна, оправдывались, спорили друг с другом, а он почти не говорил, только изредка коротко задавал вопросы, оглядываясь брезгливо, устало, но в то же время и со снисходительным участием. Максиму этот человек показался каким-то пришельцем, марсианином, которому показывают: да, вот так вот, извините, мы тут живем, надо что-то делать, помогите, Христа ради, своим космическим разумом.

Потом из разговоров соседей и родителей Максим узнал, что это была жилищная комиссия по поводу сноса бараков (которые впоследствии и снесли), а пришельца называли «зампред». Что это такое, Максим тогда не знал, да и неважно. Он понял, что хочет быть таким – носить такие невероятные костюмы, иметь такую невероятную прическу, а вокруг чтобы толпились люди и заглядывали в глаза.

И в общем-то, надо отдать должное своему упорству и уму, добился этого.

Наконец он распрощался с Надеждой, вежливо проводив ее до дверей, пожал ее доверчивую (с некоей, однако, твердой жилочкой: не думайте, что я вся уже в вашем распоряжении!) руку, вернулся к своему столику, позвал Шмитова:

– Присаживайтесь! Будете чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

– Обедали?

– Нет, просто не хочу.

– Бросьте. Знали бы вы, какую окрошку у меня тут делают! Из настоящего домашнего кваса по старинным рецептам!

И Максим, подозвав официанта, приказал ему принести окрошки, запеченного судака, морс – собственного изготовления.

– Выпить хотите?

– Я вообще не пью.

– Дело ваше. Кстати, вас не затрудняет, что я словами говорю?

И Максим пальцами показал, что может общаться и без слов.

– Нет, я слышу нормально, хоть и одним ухом. Аппарат хороший. Я ведь не от рождения глухонемой. И звонил вам по телефону, если помните. Следовательно, могу обычным способом.

– А, ну да, ну да. Извините.

Максим мельком еще раз оглядел Шмитова – джинсы очень уж плотно сидят на нем, рубашка меньше на размер, обтягивает худой, но стройный торс, и выбрит тщательно, и ногти ухожены – и Максим невольно вспомнил про глухие слухи, ходящие о Шмитове (ему конечно же о них доложили). И вот, оказывается, еще и не пьет. Тоже характерно.