Большая книга ужасов-10. Месть крысиного короля. Доктор-мумия. Костыль-нога. Вечеринка для нечисти

Я вскочил на ноги, опрокинув стул и Серегу. Что, все? Получилось?

Серый лениво пнул меня в ответ и встал, отряхиваясь:

– Радуйтесь, семейка придурков. Кажись, справились.

– Кто здесь? – В кабинет ворвалась мать, за ней ввалились Ван и Кирюха.

– Мама! – Танюха повисла у нее на шее.

– Ой, простите, Геннадий Львович, мы не знали, что вы переодеваетесь! – выдал Ван и потянул Кирюху обратно.

Но я его перехватил:

– Как ты?

– Нормально. А мы разве знакомы?

Я отпустил его и махнул рукой: парень и правда в норме, бес из него ушел вместе с доктором. И Кирюха вот уже две минуты таращится на нас и не пытается оторвать свою голову. И мать удивляется:

– В чем дело, Татьяна? Я всего лишь ходила лечить зубы. С чего такой бурный восторг?

– Просто мы соскучились, – нашлась Танюха.

– А уроки сделали?

Геннадий наконец-то сообразил сдернуть с вешалки запасной халат доктора Дупло и одеться. Сойдет. В конце концов, здесь все свои. Серый энергично отряхивался так, что вся пыль летела на меня. Танюха, услышав об уроках, поспешила замять разговор и подошла ко мне:

– Как ты?

– Нормально. А где Дупло? Он что-то говорил насчет острова Бартоломея...

– Угу, – подтвердила Танюха. – На этот остров во времена Римской империи отправляли умирать безнадежно больных рабов. Твой Дупло зря кичился: не благородных он кровей, а раб презренный.

– Почему он сразу «мой»?

Суперконструктивный диалог прервал Федор. Он стоял в дверях и сердито звенел ключами:

– Клиника закрывается. Попрошу вас...

– Идем-идем!

Я подхватил под руку мать, Танюха – на руки Егорку. Серый, Кирюха и Ван подхватились сами. Федор и Геннадий отконвоировали нас до середины коридора, затем, убедившись, что идем мы правильно, к выходу, куда-то ретировались.

Егорка у сестры на руках пытался завязать знакомство с вновь прибывшими в нашу компанию Кирюхой и Ваном:

– Ы здесь вете, да? (Вы здесь живете, да?)

А я шел и думал. Радоваться надо бы, но что-то не радовалось мне совсем. Наверное, не лучшее это место на свете – тот остров Бартоломея, куда так спешно ушел доктор-мумия. Во времена Римской империи туда отправляли умирать безнадежно больных рабов...

Я представил, как на искрящемся песке под жгучим солнцем лежат сотни и сотни тел. Одни уже давно не стонут, и некому их похоронить. У их живых пока соседей слезятся глаза от удушающего смрада. Море так близко, но попить из него нельзя: вода соленая. Да и не сможешь, потому что уже нет сил, чтобы тебе добраться до воды. И тебе хочется не домой, дом остался далеко, в прежней жизни. Тебе хочется отсюда. Но отсюда только одна дорога: туда, где твои товарищи, которые уже никогда не прогонят приставучих мух. Им хорошо: они всего этого не видят...

Справился, Алексей Иванович, да? Справился со стариком, который вообще-то пытался тебя лечить... Уж как мог, так и лечил. Дрянь победа! Да, я сам хотел отправить на покой давно уставшего доктора и спасти всех, кого он по невежеству своему мог долечить до беды. Но я не хотел, чтобы так...

В коридоре Танюха хлопнула меня по плечу:

– Чего задумался, Леш?

Голос у нее был такой радостно-беспечный, что я обозлился:

– Сама-то что думаешь? Неужели тебе его не жалко?

– Дупло? С чего бы?

Я рассказал ей, с чего. И про соленую воду, и про мух. Танюха выслушала и выдала:

– Дурак ты, брат. Так было много веков назад. А теперь на этом острове – один из самых крутых курортов. Спорим, твой Дупло сейчас под пальмой балдеет и потягивает коктейль через трубочку?

– А болезни?

– Какие болезни, когда мы здесь, а он – там? Он теперь, небось, с одними солнечными ожогами мается.

А ведь она права... Ну и хорошо! Ну и замечательно! Пусть живет бессмертный доктор Дупло на древнейшем острове Бартоломея. Пусть потягивает коктейль через трубочку и врачует солнечные ожоги рыбьей мочой. Пусть! Лишь бы сюда не вернулся: здесь у него поликлиника, здесь к нему обращаются с болячками посерьезнее ожогов. Здесь он может натворить дел...

Девушка на «ресепшн» улыбалась нам, как ни в чем не бывало:

– Всего доброго! Ждем вас через полгода на бесплатную консультацию.

Опаньки! Либо она робот, либо дура, либо Дупло вернется к нам через полгода. Первые два пункта предпочтительнее.

Вы думаете – это все? Я вздрогнул, и Серега тоже. Танюха с матерью вообще завизжали – еще бы, они это увидели в первый раз. В вестибюле чинно расселись наши благородные предки. Серегина прапрабабушка Софья одернула остатки юбки и подошла к нам:

– Сергей, по-моему, вам пора нанести ответный визит. Нельзя забывать приличия! Сегодня мы ждем тебя с друзьями на обед. Не опаздывать!

Костыль-нога

Глава 1 Кошмар поселка Деревянный

Ненавижу родственников! Родственников терпеть не могу! Я не про маму с папой, а про тех двоюродных дядь, теть и полубабушек, которые живут у черта на рогах, а о себе напоминают исключительно открытками. В открытках они пишут, что страсть как хотят тебя увидеть, хотя ни разу не видели. Они понятия не имеют, каково это – наблюдать твою физиономию! Вдруг ты им не понравишься?! Может, у тебя стеклянный глаз, или третье ухо на лбу, или нос на ладони и при этом насморк, чтобы пачкать всех при рукопожатии?! Они ж не знают! Но все равно пишут, что хотят тебя увидеть, такие уж они люди.

Терпеть не могу родственников! Нет, когда они прислали открытку не на Новый год, а в конце лета, я терпел. Когда мама решила, что пора бы им все-таки предъявить меня («Поезжай, Игорек, хоть отдохнешь по-человечески»), я терпел. Я терпел, когда шестнадцать часов трясся в поезде, где пятьдесят четыре человека и один туалет, терпел, хотя сил моих уже не было. А когда доехал до своей станции (поселок «Деревянный»), то поблизости не оказалось ни одного куста – терпел, что было делать?! Я стерпел, что у тети Нюси (родственницы) оказался сын – Пашка, с которым я был обязан теперь дружить. Терпел, когда Пашка назвал меня москалем и предложил покорить Эверест на спор. Терпел, потому что Эверестом здесь называется крыша коровника – самого высокого здания в поселке. Терпел, когда свалился с этого Эвереста и потом целый день прождал «Скорую». Когда меня закатали в гипс и поставили на костыли, я тоже терпел. Но когда по дороге в поселок ко мне подбежал полоумный старикашка, отобрал костыль и сказал: «Для музея», – я уже не стерпел!

На одном костыле я подскочил к Пашке и прозрачно намекнул ему, что мы-москали привыкли, что Эверест – это гора, а не крыша коровника, что «Скорая» приезжает через час, а не через восемь. А еще мы привыкли, что вода в туалете спускается, а старички на улицах не отбирают у подростков костыли, пусть даже для музея.

Про костыли я намекнул особенно прозрачно, так, что Пашка с минуту катался по земле, держась за ушибленную ногу, потому что отстаивать свою точку зрения мы-москали тоже привыкли. Пашка проорался, вдоволь покатался по земле и сразу зауважал москалей. А потом все объяснил. Лучше бы он этого не делал, потому что мне в сто первый раз за последние сутки захотелось домой.

Мы уже лежали в кроватях в Пашкиной комнате, под самой крышей бревенчатого сельского дома (вот куда могут выслать горячо любимые родители!). В окошко светила луна (и ни единого фонаря!), на улице выли собаки, в общем, обстановочка располагала. Пашка сказал:

– Ты только не думай, что мы здесь все психи.

Начало было многообещающим, тем более что именно так я и думал. Впрочем, если Пашка хочет переубедить, пускай попробует.

И Пашка попробовал:

– Это был не костыль!