Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Большая Охота. Разгром УПА

Санников Георгий Захарович

Шрифт:

Шепотом вели короткие переговоры, типа: «Новости какие-нибудь есть? Хлопцы не приходили? Что слышно в селе?» И, как правило, такой же короткий ответ: «Не-а, ничего не слышно». И очень редко: «Говорили соседи (называлось имя), что в селе «А» на прошлой неделе тетка «У» слыхала на базаре от знакомой, что у такой-то сын в лесу видел вооруженных людей, не похожих на военных. Наверное, хлопцы из леса». На этом встреча заканчивалась. Иногда агенту давали, без расписки конечно, немного денег. Немного, потому что дали бы и больше, да как он эти деньги легализует, когда кругом сплошная бедность и безденежье. Я часто вспоминал двух красавиц сестер в одном из сел Дрогобычской области. Обе были в прошлом любовницами Игоря и обе честно и откровенно дали в свое время показания о нем и закрепили свои отношения с органами, отдав госбезопасности нескольких оуновцев. У этих девчат был свой счет с подпольем. Отца их лучшей подруги, пришедшего с войны с двумя орденами Славы и первым записавшегося в колхоз, повесили бандеровцы во дворе собственного дома. Дядька этот, когда остались сестры без родителей, помогал им выжить в лихое время то хлебом, то куском сала, то дровами, то деньгами. Любили и уважали его, как отца родного. Вот и мстили повстанцам. Правда, выборочно, не всем. Игоря уважали, он тоже когда-то помогал им да и спал с ними по очереди. Сестры не обижались. Мужиков все равно нет, а

этот хоть изредка, да приласкает. Сильный мужик был, мог их всю ночь любить, по очереди, обеих.

Я несколько раз встречался с ними, темной ночью постучав условно в окно, вместе с Лихоузовым проходил в хату, и плотно занавесив окна старыми, рваными одеялами, мы вели короткие беседы. Жалко было этих красивых, еще совсем молодых, но уже обездоленных женщин. На голове вместо платков крашенные вафельные солдатские полотенца, вместо пальто ватники, на ногах — сапоги старые, тоже солдатские. От денег и дров отказывались — что соседи подумают, если что-то заметят. Единственная радость для них была — консервы мясные из погранпайка приносили с собой работники. Банки от них сестры глубоко закапывали потом на огороде, с которого в основном и жили. В колхозе на жалкий в те годы трудодень не прожить было.

Передали как-то мне на связь старого и опытного агента, проживавшего на хуторе, недалеко от крупного села. А у соседа его кобель здоровенный рыжий появился. Хозяин псину эту уже взрослым щенком из Львова привез. Собак тогда, по ночам гавкающих, в селах, и тем более по хуторам, почти не было — всему ночному лихому люду, как подполью, так и госбезопасности мешали спокойно работать. Несколько месяцев не проводились встречи с этим агентом. Сбежались накоротке обусловленно в Ходорове, что было небезопасно для него, а он и говорит, что щенок превратился в громадного злого пса, который за километр чует чужого и так лает, что все на хуторе просыпаются. Как быть? Убить бы надо. Я и говорю вознице, чтобы тот пристрелил пса. Возница ни в какую: «Я собак люблю, стрелять не буду, просите другого». Я — к одному из оперработников, убей, мол, собаку. Тот отвечает, да в присутствии других сотрудников, что это не его участок и стреляйте собаку сами. Показалось мне, что смотрят на меня сотрудники насмешливо — что будет делать «представитель» центра. «Ладно, сам пристрелю пса», — сказал я и вышел из комнаты. Велел вознице бричку снарядить и срочно, пока светло, выехать на этот хутор. Поехали. Проезжаем по пыльной дороге рядом с хутором, пес и выскочил. Лает остервенело, мчится за бричкой в клубах пыли, норовит за колесо или подножку брички ухватить зубами. Глаза ярко желтые, злобные, пасть от ярости в пене, клыки здоровенные. Такой порвет до смерти человека чужого. Передернул я затвор своего ППС, почти ко лбу норовившего ухватить меня в бричке пса приставил. Щелкнул звонко выстрел, погашенный огромным вокруг пространством, и пыль поглотила мгновенно замолкнувшую и исчезнувшую в ней собаку. Сейчас, видя на московских улицах больших собак — бомжей, я с болью в сердце вспоминаю эту кому-то преданную псину и сожалею о том выстреле и собачьей, никому не нужной смерти. Боялся, что подумают обо мне коллеги как о мягкотелом работнике, характер нерешительный боялся показать. С тех пор, если найдется в кармане завалявшийся кусочек чего-то, а иногда и специально взятый с собой, дам собаке, особенно большой и рыжей. Бередят старую душевную рану мою многочисленные московские собаки — бомжи, не имеющие ни дома, ни хозяина, но всегда делающие вид, что кому-то принадлежат, что у них тоже есть хозяин, и спешат куда-то по одним им известным собачьи делам…

Возница после этого случая с собакой несколько дней избегал разговоров со мной. Потом отошел.

В начале осени 1953 года в селе Черче на Станиславщине силами Ходоровского мотомехдивизиона проводилась операция по захвату двух связников, следовавших от Шувара к Игорю. Сведения о их появлении поступили в ходоровский райаппарат совершенно неожиданно. Начальник Рогатинского райотдела по телефону сообщил в Ходоров, что один из его агентов задействовал «Тревогу», а это означало, что он применил к посетившим его бандеровцам спецпрепарат «Нептун-47», после чего и включил это устройство. Местные органы были готовы к появлению людей Шувара или Игоря, но кто именно пришел к их человеку и сколько, пока не было известно. Оперативного состава в это время в Рогатине было немного, помощь из Ивано-Франковска явно не успевала. Действовали с Ходоровом по заранее подготовленному плану. Буквально за час оперативная группа и рота солдат были на машинах доставлены в район проведения операции. Боевики проделали большой путь и решили на пару дней остановиться на отдых, как они полагали, у надежных людей, оказавшихся в действительности давно сотрудничавшими с органами госбезопасности. После стыковки в обусловленном месте рядом с селом с оперативниками из рогатинского райаппарата весь состав прибывшей из Ходорова группы выдвинулся к уже известной хате и блокировал ее. С момента поступления сигнала «Тревоги» прошло почти три часа. Действие препарата заканчивалось. Ждали появления хозяина, который должен был, как его ранее инструктировали, выйти из хаты на дорогу и идти в сторону леса. Хозяин не появлялся. Как выяснилось позже, он боялся выйти на улицу и ждал развязки событий у себя в доме. Ни офицеры-войсковики, ни солдаты тем более не были вообще посвящены в применение сильнодействующего на организм человека специального препарата. Парадоксальная ситуация: все местные жители знают, что чекисты используют для захвата живыми оуновцев «отруту», а наши военные спецподразделения не знают, так как это мероприятие являлось сверхсекретным. Во всяком случае никто из участвовавших в данной операции военных не знал об этом. Хата была окружена плотным кольцом автоматчиков, перекрыты все возможные пути отхода, на самых опасных, граничащих с лесом участках установлены пулеметы. В нужных местах расставлены и проинструктированы ракетчики…

Громко стукнула дверь, раздался слышный в ночи стон, и сразу же в небо ушла осветительная ракета, заливая мертвым, голубоватым светом окрестность. Четко высветились от ракеты две согнутые фигуры, стоящие со свисающими с плеч автоматами. Бандиты! Длинная автоматная очередь разодрала тишину ночи. Погасла ракета. Чернильная темнота и свистящий злобный голос офицера солдату: «Ты что наделал, сволочь! У тебя была команда стрелять?» «Я испугался, товарищ капитан». Со всех сторон ударили лучики карманных фонариков. Офицеры-оперативники и войсковики подбежали к лежавшим посредине двора, почти касаясь друг друга, двум мужским телам. Один явно мертв. Несколько пулевых отметин на спине и голове. Второй без признаков ранения лежит на спине, широко раскинув руки и ноги. Он тяжело и надсадно стонет. «Препарат действует, живой, наверное», — думаем мы.

— Заноси обоих в хату, — командует кто-то из офицеров солдатам.

Те берут тела и несут их к хате.

— Этого осторожно, он живой, — продолжает командный голос. — Рацию сюда, и быстро.

Солдаты вносят тела в большую светлую комнату, на голубоватых от синьки

стенах — раскрашенные по трафарету листья клена зеленого цвета. В комнате остаются только офицеры и запыхавшийся от быстрого бега военный фельдшер, прибывший на операцию, как и положено, вместе с солдатами. Он поднимает веко одного из лежащих на полу и коротко бросает: «Мертв, можно было и сразу сказать, что мертв, вон сколько в нем дырок, только в голове две». И сразу начинает заниматься раненным. Тот лежит на полу, вытянувшись во весь рост. Здоровенный красивый парень с золотистым, потемневшим от пота кудрявым давно не стриженым чубом. Волосы на затылке намокли от крови. Фельдшер прощупывает голову и говорит, что голова целая ран на ней нет. Откуда же кровь? Он осторожно с помощью офицеров переворачивает тело на живот и разрезает своими ножницами из медицинской сумки грязную и намокшую со спины от крови гимнастерку. Вот оно ранение.

— Пуля прошла по касательной у основания шеи, там, где шейные позвонки переходят в позвоночник. Крови немного, но, видимо, пуля задела позвоночник, зацепила что-то важное. Может быть, разрушила часть позвонка, — говорит фельдшер. — Необходимо срочное хирургическое вмешательство в стационарных условиях, а пока я смогу только перевязать его.

Он ловко и быстро делает раненому укол и перевязку. Связь по рации уже задействована. Об исходе операции сообщили во Львов, Дрогобыч и Ивано-Франковск. Спрашивают, как быть с врачом. Сохранить жизнь, в общем-то, случайно раненному оуновцу крайне важно для выхода на действующий канал связи. Тем более что в кожаном футлярчике старой офицерской портупеи, предназначавшемся для командирского свистка, обнаружен и изъят «грипс» — прошитая белой ниткой и залепленная с концов записка на вощеной бумаге. Пока не ясно, кто именно убит и кто этот оставшийся в живых. Портупея принадлежит раненому, всем понятно, что «грипс» имеет какой-то конечный пункт назначения и без живого «почтальона» заполучить адресат практически невозможно. Запищала рация — это Львов. На связи сам начальник управления — генерал Шевченко. Он говорит, чтобы приняли все меры к сохранению жизни раненого, что через час в село Черче вылетит санитарный четырехместный самолет. По авиационной карте посадка в это время года возможна рядом с селом у реки. Пусть люди проверят еще раз луг на предмет надежности посадки. В самолете будет врач, оперработник и агент — в прошлом один из руководителей СБ, который в лицо должен знать этих двух, если они боевики Шувара. За окнами сереет. Часть офицеров выходит, чтобы организовать прием самолета. Тело убитого выносят и кладут во дворе на брезент. Небо на востоке начинает светлеть и почти сразу же слышен стрекот санитарного «кукурузника». Еще через полчаса в комнату входит врач, сразу же склонившийся над раненым. Он тихо о чем-то переговаривается с фельдшером. Рядом стоят львовский оперработник и агент. Агент, внешне солидный и представительный мужчина с протезом вместо левой руки (позже я узнал, что этот довольно известный в подполье руководитель попал в плен без сознания, с ним долго работали, и в конечном итоге склонили к сотрудничеству, вернув ему за это жизнь и семью из Сибири), наклонился над раненым, который, придя в себя, осматривал из-за полуоткрытых век комнату и столпившихся вокруг него людей.

— Вы узнаете меня, друже Сирко? — спрашивает лежащего на полу раненого агент из Львова.

— Да, узнаю, друже провиднык.

— Кто я и какое у меня псевдо?

— Вы, друже провиднык Дуб, — отвечает раненый оуновец, и лицо его искажается то ли от боли, то ли от подобия улыбки. Он медленно слепым движением поднимает руку, как будто хочет коснуться бывшего «эсбиста», который так же протягивает к нему навстречу руку, пальцы их соприкасаются.

— Да, я узнал вас. Это хорошо, — еле слышным голосом произносит Сирко, и глаза принимают бессмысленное выражение, взгляд становится отсутствующим.

Он снова медленно поднимает руку по направлению к стене:

— Листья, какие зеленые листья, — чуть слышно шепчут его запекшиеся губы, и он вновь впадает в беспамятство.

Дуб пытается что-то еще спросить Сирко, но тот совсем не отвечает и закрывает глаза.

— Я знаю их обоих, — обращаясь к стоящим рядом с ним оперативным работникам, говорит Дуб. — Там во дворе, убитый — Соловей, а это Сирко, оба боевики Шувара.

Не приходящего в сознание Сирко на носилках несут к самолету. В хате остается несколько оперативников Рогатинского райотдела, с ними подъехавший из Ходорова майор Червоненко, старшее начальство ходоровского мотомехдивизиона. Все ждут руководство из Ивано-Франковска. Село Черче — их район, операция проводилась на территории их области. Надо уладить кое-какие формальности с оставшимся во дворе телом, провести работу с хозяевами, их соседями, с жителями села, ставшими очевидцами происшедшего. Главное — залегендировать непричастность хозяев хаты к чекистской операции. Местные оперработники приступают к известной им работе. По сути, произошел провал операции. Речь шла о захвате связников Шувара живыми. Солдат плохо проинструктировали. Здесь была вина и оперработников…

В райотделе меня ждала телефонограмма из Львова — срочно вместе с изъятым у Сирко «грипсом» выехать во Львов, куда через несколько часов из Киева прилетает сам министр Тимофей Амвросиевич Строкач. Дана команда пока «грипс» не вскрывать — это сделают специалисты во Львове, чтобы в случае необходимости, узнав содержимое, вновь так же аккуратно запечатать и проводить нужную оперативную игру. Той же телефонограммой сообщается, что Сирко умер во время полета во Львов.

На мгновение в голове мелькает мысль: «Такой здоровый и красивый хлопец, богатырь, и такая маленькая пулька по касательной. И смерть. Он так был нужен живой. Хорошо, что от него остался этот бандитский «грипс», он, может быть, поможет что-то сделать для захвата или ликвидации банды». Я поглаживаю осторожно пальцами эту таинственную, закатанную в трубочку и слегка сдавленную, чтобы удобнее прошить ниткой, залепленную с обоих концов воском длинную полоску вощеной бумаги. «Что же там написано, кем и кому?» — думаю я и, аккуратно упаковав в конверт записку и положив ее в офицерскую сумку, спускаюсь к ожидающей меня автомашине.

Во Львове все ждут министра. Команда вскрыть захваченный у боевиков Шувара «грипс» уже получена, и специалисты из Львовского ОТО ловко и успешно, не портя, как говорится, документ, делают это. Посвященные в секретное мероприятие читают исполненный химическим карандашом и мелким почерком на вощеной желтоватой бумаге 8х20 см, сложенной в гармошку следующий текст:

«Друже Iгор! Зустрiч з Вами вiдбудеться першого понедiлка кожного мiсяця о 17 годинi за московським часом в горiлому лiсi бiля того бiлого каменi, де в 1948 роцi сл. п.д. Жук забив двох бiльшовикiв.

Шувар [122] .

122

«Друг Игорь! Встреча с вами состоится в первый понедельник каждого месяца в 17 часов по московскому времени в горелом лесу, у того белого камня, где в 1948 году славной памяти друг Жук убил двух большевиков. Шувар. (Пер. с укр. авт.).

Поделиться с друзьями: