Большая Охота. Разгром УПА

Супрун многозначительно улыбнулся, покивал головой и молча ушел в свой кабинет…

Олена сидела на раскладушке, накинув на плечи полушубок. Я подошел к ней и увидел, что ее бьет лихорадка. Прикоснулся к ее покрытому испариной лбу. «У нее явно высокая температура, — подумал я, — не умерла бы вот тут, в райотделе, во время моего допроса. Разбирайся потом, кто прав, кто виноват».

— Олена, вы себя плохо чувствуете?

Девушка медленно подняла голову и впервые посмотрела мне в глаза. Я не увидел в них ни ненависти, ни злости. Но глаза, казалось, говорили: «Вы видите, мне плохо. Не мучьте меня, отпустите».

— Пан офицер, отпустите меня домой. Сегодня вечером тетка из села должна приехать и, если меня не будет дома, она уедет обратно. Я уже говорила вашему начальнику, что ничего о хлопцах не знаю, никогда с ними не встречалась, не видела и в лес к ним не ходила. Ничего я не знаю.

— Олена, давайте поговорим откровенно. Мы многое знаем о вас. Нам абсолютно точно известно не только о вашей многолетней связи с подпольем ОУН, но и те причины, по которым вы в свое время не ушли в подполье, а остались здесь, в Ходорове для выполнения заданий службы безопасности, с которой вы были связаны долгие годы. Здоровье вас подвело, а так были бы вы вместе с хлопцами в лесу. Мы знаем, что вы не только самым активным образом помогали хлопцам из леса разведывательной информацией, но среди своих доверенных людей организовывали для подполья сбор продуктов питания, медикаментов. Знаем мы и о вашей любви с Игорем. Олена, будьте благоразумны. Если удастся уговорить Игоря сдаться органам госбезопасности, выйти с повинной вместе со своими хлопцами, мы сделаем все возможное, чтобы помочь ему обрести новую жизнь. Дело ОУН проиграно. В лесах Украины их осталось несколько десятков. Все они в ближайшее время будут уничтожены, если не одумаются и не сдадутся властям. Мы, органы, делаем все возможное, чтобы эти люди были возвращены к нормальной жизни, остались живы, смогли иметь семьи и вернуться в семьи, к своим матерям. В случае выхода с повинной их родственники и все те, кто оказывал им помощь в прошлом и был за это сослан в Сибирь, будут возвращены домой. Конечно, некоторым из них придется по приговору суда отсидеть положенное за их преступления в прошлом. Это касается и Игоря. Он много крови, пролил, Олена. Он многих убил и повесил лично, а еще больше убили и повесили по его приказанию подчиненные ему люди. Передайте ему, что с вами разговаривал представитель МВД Украины, специально приехавший сюда, в Ходоров, по поручению министра Строкача, с тем чтобы установить контакт с Игорем и его группой. Если Игорь и его хлопцы сдадутся и помогут органам захватить или уничтожить Шувара, о котором вы тоже знаете, ни Игорь, ни его люди не понесут никакого наказания. Мы можем дать письменные обещания, гарантирующие жизнь и свободу Игорю, но, естественно, при условии честного и откровенного поведения при контактах с нами. Другого пути и выхода у него нет. Рано или поздно мы установим его местонахождение и ликвидируем всю группу. Согласны со мной, Олена?

— Я уже отвечала начальнику и вам, пан офицер, я ничего не знаю и с хлопцами никогда не встречалась. Я всех этих хлопцев, может, там был и Игорь, как вы его называете и фотографию которого показывали, видела, как и все селяне, несколько лет назад, когда жила у тетки в селе. Больше я ничего не знаю. Отпустите меня, мне плохо.

И еще несколько часов я уговаривал Олену, зная от надежнейшей агентуры все детали ее встреч с Игорем и не имея права называть эти детали, потому что расшифровывался источник, а результаты были бы нулевые. Даже ее чистосердечное и откровенное признание в близких отношениях с Игорем не имело бы тех результатов, которые были нам нужны. Нужно было ее согласие на сотрудничество, на откровенную помощь госбезопасности. Позже, вспоминая этот допрос-беседу, я посмеивался над своими словами, я тогда был, наверное, похож на молодого парня, ухаживающего за желанной девушкой, который безумно хочет ее, готов на все, чтобы угодить ей, беспредельно изворотлив в своих мыслях и обещаниях, коварен и лукав, мудр и настойчив, лишь бы она отдалась ему. А она не хочет — и все тут. И вся тебе любовь.

И тогда я пошел на последнее, о чем жалел потом всю жизнь, удивляясь своей подлости и жестокости. А может, я ошибался, ведь я действительно желал Олене добра. В то же время я знал, что самым важным для меня была не жизнь этой девушки, а выполнение задания, что было для меня святым и непререкаемым, выше и значимее всего святого на земле. Я выполнял свой долг и следовал своей морали, своему уставу и воинской присяге.

— Олена, мы с тобой погодки, — переходя на «ты», говорил я девушке, — мы оба молоды и нам еще долго жить. Мы и не жили еще с тобой в этой жизни по-настоящему. У тебя нет семьи, нет детей.

И тут я стал рассказывать Стасуле о своей любви к девушке-невесте, о своей жизни. Что готов я все отдать за любовь свою, и знаю, что такое любовь. И был я искренен и откровенен с Оленой. Может быть, она и поверила мне.

— Ты еще имеешь шанс на жизнь и любовь, на семью и детей.

Я раскрыл пакет, вынул оттуда рентгеновские снимки и протянул их Стасуле, держа в руках так, чтобы видно было обоим.

— Посмотри, это твои легкие и каверны. Врачи мне сказали, что ты обречена, ты умрешь. Это произойдет в конце года при плохой погоде с дождями или ранней весной. Эти же врачи мне сказали, что тебя может спасти очень дефицитный препарат ПАСК, которого нет у вас в районе, да и в области он тоже ограничен и дефицитен. Я буду просить свое начальство сегодня же разрешить приобрести это спасительное лекарство и направить тебя в туберкулезный санаторий на несколько месяцев в Крым. Но это при условии твоего согласия на сотрудничество с нами, имея в виду захват Игоря. Ты сможешь сделать это. Я клянусь тебе, что он будет живым. Если мое начальство откажет в лекарстве и лечении, я на свои деньги куплю тебе ПАСК и путевку в Крым. Только помоги мне. Я даю тебе слово коммуниста и офицера. Тебе по вашему подполью известно, что такое честь и совесть. Эти понятия есть и у нас, у коммунистов, и ты должна мне поверить.

Олена Стасула подняла голову и посмотрела мне в глаза: «Что ты мне поешь, пан офицер. Если ты действительно любишь свою любовь, то должен понимать меня — я никогда, даже ценой жизни своей не отдам любимого» — так говорили ее глаза.

— Отпустите меня домой, пан офицер, тетка из села, наверное, уже приехала. Она долго ждать не будет, уедет обратно. Меня сутки нет дома. Плохо мне, я сейчас упасть могу, — сказала дивчина и снова пристально посмотрела мне в глаза.

Я уловил в выражении ее глаз смешинку и какое-то подобие возможного человеческого контакта. «Боится, что сутки отсутствует. Соседи и тетка из села могут почувствовать неладное. Значит, не хочет, чтобы знали об ее аресте и конспиративном пребывании в райотделе. А вдруг Стасула поверила мне и захочет сдать банду, свяжется с Игорем, уговорит его на контакт через нее с органами. Вдруг получится. Если так, то ее надо немедленно отпускать», — подумал я.

— Вот что, Олена, идите домой. Я договорюсь с местным начальством. О вашем задержании советую никому не говорить, кроме Игоря.

Олена снова посмотрела на меня, и мне показалось, что глаза девушки выражали понимание и благодарность.

Коротко переговорив с Червоненко и доказав ему, что смертельно больная Стасула не подлежит аресту и дальнейшее ее задержание чревато неприятностями, я вернулся к девушке и объявил ей об освобождении.

— Я дам вам номера телефонов дежурного райотдела и заместителя начальника майора Супруна. Можете с нами связаться в любое время суток. Мои условия вы знаете. Рассчитывайте на мою помощь всегда, — и я протянул Олене сложенный в несколько раз тетрадный листок с телефонами.

— Спасибо вам, пан офицер — слабым голосом произнесла Стасула и, протянув руку, взяла у меня бумажку. — Я готова, я пошла, — поправляя жакет, сказала дивчина и вопросительно посмотрела на меня.

— На улице уже темнеет, фонари пока не зажгли, выходите через боковую дверь, я вас выведу.

Я поднялся из-за стола и подошел к Олене, протянув ей руку для прощания. Рука у Олены была холодной и влажной. Чувства брезгливости к больной девушке у меня не было. Были жалость и сострадание. Где-то в глубине души уважение к ее стойкости, терпению и мужеству. Молча спустились к выходу на боковую неосвещенную улицу. Я погасил свет в коридоре и открыл дверь, кивнув Олене головой на прощание. Быстро закрыл дверь и бегом поднялся на второй этаж, чтобы через окно посмотреть на уходящую в темноту улицы Стасулу. Она медленно шла вдоль забора, выделяясь светлым жакетом в сумерках. Мне показалось, что-то мелькнуло белым лепестком у ног Стасулы и осталось лежать на тротуаре. У меня заколотилось сердце: «Неужели, выбросила бумажку с телефонами?» Сейчас Стасула скроется за углом, ее фигурка еще была видна в быстро надвигающихся сумерках. Я кинулся к выходу, почти скатился с лестницы и выскочил на улицу. Олены уже не было видно, она повернула за угол. За несколько метров до поворота на тротуаре лежал скомканный и еще влажный от руки дивчины листок из ученической тетрадки…

Олена Стасула умерла в туберкулезном отделении районной больницы ранней весной 1954 года…

* * *

На пышном кусте волчьей ягоды с еще нетронутыми осенью зелеными листьями и с начинающими наливаться чернотой плодами шевельнулись ветки, и на освещенную ярким полуденным, солнцем поляну вышел вооруженный человек. Заросшее многодневной черной щетиной лицо было напряжено. Глаза внимательно прощупывали покрытое мелким кустарником в редком сосновом лесу пространство на противоположной стороне оврага. Людей там не было, а если бы они там и были в укрытии, это заметил бы вышедший на поляну человек — он и до этого из кустов довольно долго осматривал местность вокруг оврага через потертый и старый, но сохранивший свои рабочие качества цесовский бинокль. Вокруг было спокойно и тихо. Заливались лесные птахи, и это верещанье птиц радовало человека, который знал, что при появлении кого-либо птицы замолкают на какое-то время, что и произошло вблизи от него. Там, за оврагом и вокруг него, шла лесная симфония, и это успокаивало человека. Он держал в руках немецкий автомат, известный в народе как «шмайсер», палец правой руки лежал на спусковом крючке. Затвор автомата был отведен в заднее крайнее положение. Он готов был открыть огонь в долю секунды. Медленно и осторожно ступая по густой траве, человек подошел к пологому краю оврага, выдвинул автомат и заглянул вниз. Затем он, оторвавшись от автомата, поднял правую руку, что для посвященного, как и для военных любой армии по уставу означало: «внимание», и начал так же осторожно спускаться вниз на дно оврага. Он медленно подошел к огромной деревянной колоде, лежавшей внизу, у основания которой находилось выложенное серым камнем довольно большое по диаметру углубление, частично покрытое от времени зеленым бархатом мха. Вода по колоде протекала в почти незаметную для глаза и также выложенную старым серым камнем канаву, уходящую куда-то вниз по оврагу. Был полдень, и в это время дня солнце ярко освещало родник. Человек хотел пить. Он снял висевший на шее на широком кожаном ремне автомат, положил его рядом с собой и наклонил лицо к водной поверхности, глядя в нее как в зеркало. Вдруг он вздрогнул, и правая рука мгновенно ухватилась за автомат. Там, внизу, из воды на него смотрели чьи-то глаза. «Холера ясна [112] , надо же такому случиться», — тихо произнес человек и тяжело и облегченно вздохнул. Внизу, под водой, сидел тритон и, казалось, разумными глазами смотрел на готовящегося пить человека. Человек перекрестился, снял фуражку военного образца с прикрепленным в околышу трезубом, опустил вначале на несколько секунд лицо в холодную воду и только потом начал пить, медленно втягивая в себя ртом воду. Пил долго, пока не утолил жажду. Потом отстегнул с ремня добротную, обшитую темно-зеленым, местами протертым до металла сукном немецкую алюминиевую фляжку, снял стаканчик колпачок и еще выпил, а затем, чтобы не замочить сукно, этим же стаканчиком наполнил ее. Над оврагом было тихо. Человек той же дорогой медленно поднялся по склону, подошел к кусту волчьей ягоды и пощелкал языком. Из кустов ответили таким же звуком, и раздался знакомый человеку голос:

112

Холера ясна — черт возьми, черт побери (пол.).

— Друже провиднык, я готов.

— Сейчас я тебя сменю, друже Роман, — ответил человек и вошел в кусты.

Через короткое время из кустов вышел тот, которого назвали Романом, и уже не так осторожно как первый спустился в овраг, повторив ту же процедуру, что и первый. Это были надрайонный провиднык СБ Игорь и его боевик Роман. Чтобы им уйти на Запад, как обещал Игорь, нужно было установить порванные МГБ связи с другими отрядами, которые располагали каналами выхода к польской и чехословацкой границам и дальше — до Западной Германии. Игорь был уверен, что взявший на себя командование остатками вооруженных отрядов УПА после гибели генерала Чупринки полковник Василь Кук, он же Лемиш, имеет эти каналы. Еще год назад Игорь встречался со связными Лемиша, и они рассказывали ему, что у полковника есть радиосвязь с американцами, что они вооружены американскими автоматами, доставшимися им из груза, сброшенного американским военно-транспортным самолетом. Игорь своими глазами видел американские автоматы, его научили пользоваться этим оружием. У связных были иностранные продукты питания — вкусные и сытные мясные консервы, разные концентраты. Все это вселяло уверенность в Игоря и его боевиков. Игорь и часть его людей чудом уцелели. Он знал, что Шувар жив, что он имеет связь с Лемишом, что Шувар тоже ищет его, Игоря. После того страшного боя Игорю так и не удалось найти Шувара, но он сумел выйти совсем недавно на нужных и надежных людей, через которых дал знать Шувару, что жив и ждет от него указаний…

Шли ходко, чутко прислушиваясь к лесным звукам и обходя густые заросли и завалы, на всякий случай, — вдруг там засада. Хотя было маловероятным, так как о их движении и маршруте никому, даже оставшимся в бункере хлопцам, известно не было. До заката солнца надо было пройти к бункеру, где их ждал Грицько, около двадцати километров, а там до второго бункера, где был Стефко, совсем близко, пару километров. Успеть надо. Ночью тяжело двигаться да и груз у них немалый — два полных вещевых мешка продуктов. Скоро зима, которую надо пережить в бункере. Все чаще задумывался Игорь о судьбе Грицька. Хлопец давно кашлял. Недавно удалось показать его надежному сельскому фельдшеру, тот своего врача нашел. Возили Грицька в самый Львов на рентген. Туберкулез, открытая форма. Игорь знал и свято соблюдал правила подполья — береги себя и своих товарищей. Больной туберкулезом должен быть изолирован от всех остальных. Вот почему выделили ему старый, но хорошо сохранившийся и более менее сухой бункер и оставили там одного. Он в этом бункере несколько месяцев, с весны. Сколько Грицько сможет выдержать? Ну, еще одну зиму. Так и с ума сойти одному в бункере можно. А если не выдержат нервы? Нет, Грицько на предательство не способный. Он, как и Роман, кровью повязан с Игорем. Помнил Игорь, как Грицько по его команде повесил на плече на мотузке нескольких сельских активистов, люди знали об этом, видели, кто совершал «правосудие» над большевистскими пособниками и предателями украинского народа. Приговор приводился в исполнение не по его, Игоря, решению, а сам Шувар дал указание, но люди-то видели Игоря и его хлопцев. И правильно сделал — предателям собачья смерть.