Большая расплата

Может быть, ей удастся когда-нибудь заполучить власть. И пистолет.

А потом пошли отказы. Первым ей отказал полицейский колледж Монреаля. Затем колледж полиции Шербрука. Колледж городской полиции Квебека. И даже крохотный частный колледж, наверное, учрежденный в каком-нибудь амбаре в Ривьер-дю-Лу, отказался принять ее в свои ряды.

А Академия Сюртэ вообще не посчитала нужным ответить.

Амелия вернулась к помывке полов, к очистке сливных отверстий. Одной стылой ночью обнаружила себя на Сент-Катрин. И там, за углом стрип-клуба, она совершила все те вещи, которые клялась себе никогда не совершать. И ещё кое-что похуже.

На вырученные деньги купила кокаин. А потом героин.

За два дня у нее случилось два прихода. Это испугало ее, но цель была не в получении удовольствия. Целью было прекращение боли.

Еще разок, и не будет пути назад. Нет места, куда бы она могла вернуться, так или иначе. Пути вперед тоже нет.

А потом, с первым снегом, пришло письмо.

Академия Сюртэ приглашала ее на первый семестр. И приписка, что Амелия будет получать стипендию. За знание латыни.

Всё было оплачено.

— Futuis me, — пробормотала она, сидя на краю своей кровати, сжимая письмо и уставившись взглядом в пространство.

Она опустила письмо в карман и не расставалась с ним, пока чистила и мыла. Не решалась перечитать, боясь, что всё неправильно поняла. Наконец, в мужской душевой, она перечитала послание и, упав на колени, заплакала, а слёзы её текли в сливное отверстие.

* * *

И вот конец января. Она здесь. Играет сережкой в языке, скрестив на груди руки, и наблюдает за профессором из-под полуопущенных ресниц. Симулирует скуку, а сама внимает каждому слову. Каждому слову и каждому жесту.

Шустрый парень по соседству, с ярко-рыжими волосами и такой гомосексуальной энергией, что даже классная доска это почувствует, цыкает на нее.

— Хочешь такую же сережку? — подначивает она его на английском.

Когда он поворачивается к ней, красный как рак, Амелия задумывается: чего он стесняется больше — того, что он гей или что он англо.

Парень ей нравится. Он такой необычный, хотя изо всех сил старается быть как все.

— Туда смотри, — кивает она ему в сторону доски, чем злит еще больше.

Курс вел глава Академии собственной персоной, и было до сих пор не совсем ясно, о чем вообще этот курс. Очевидным было лишь, что это нечто малоприменимое на практике. Оружия в руках они пока не держали, хотя коммандер Гамаш несколько раз коснулся темы «прицельного слова».

— Я не чувствую, как прицельное слово бьет, — отвечал он на вопросы студентов о получении ими оружия. Голос профессора звучал глубоко и спокойно. — Мягкой пулею входит в тело моё.

Он улыбнулся им, а потом повернулся и написал фразу на доске.

Так было в первый день. И ежедневно он писал на доске новую фразу, стирая предыдущую. Кроме той, первой. Эта фраза оставалась на самом верху доски, она и сейчас была там.

Этот седеющий человек с задумчивым взглядом даже не предполагает, что цитирует стихотворение ее, Амелии, любимого поэта.

Меня повесили за то, что я жила одна,

За синий взор и смуглость кожи.

Амелия помнила все стихотворение наизусть. Лёжа в постели, она вспоминала его. И когда долбанная квартирная хозяйка испугала ее, внезапно открыв дверь тогда, в первый вечер, Амелия спрятала книгу под кровать.

Не еду, не наркотики, не какой-то украденный кошелек.

Кое-что более ценное и опасное.

Книга стихов присоединилась к другим, спрятанным там же. К латыни и греческому, к книгам по философии и поэзии. Она самостоятельно изучала мертвые языки и запоминала стихи. В грязи, под хлопанье дверей и звуки секса, бормотания и крики других обитателей дома. Под шум канализации, брань и зловоние.

Все стиралось поэзией.

О да, ещё за груди

И грушу сладкую, что в теле моем скрыта.

Как только разговор о демонах заводят

Всё это в ход идёт.

Квартирная хозяйка боялась крыс и полицейских.

Но более всего она боялась слов и мыслей. Амелия это знала. Еще она знала, почему так опасны наркотики. Потому что они выхолащивают сознание. Не сердце, именно сознание. Сердце следует потом. А за ним и душа.

Амелия склонилась над партой, и, пока профессор стоял к классу спиной, быстро записала фразу дня.

Главный момент счастья — быстро писала она, пока коммандер не видел — когда человек готов стать именно тем, кем является.

Амелия перечитала фразу, почувствовав на себе взгляд, подняла глаза и увидела, что профессор изучает ее.

Высунув язык, она покачала сережкой вверх-вниз. Специально, чтобы он понял, с кем имеет дело.

Он кивнул и улыбнулся. Потом снова повернулся к классу.

— Кто из вас знает девиз Академии?

— Когда нам дадут пушки? — крикнул мальчишка с дальнего края аудитории. Потом, разглядев выражение лица коммандера, добавил: — Сэр.

Амелия фыркнула. Хочешь дерзить — дерзи. Но не делай этого, если кишка тонка. Это выглядит жалко. Или жги, или затихарись.

— Я дам вам оружие, — сказал коммандер, и Амелия снова фыркнула, громче, чем хотела.

Коммандер снова обратил на нее свое внимание.

Он походил на огромный корабль во время шторма. Устойчивый, сильный, спокойный, он спасся не потому, что стоял на якоре, как раз наоборот. Он выверял свой путь. В этом спокойствии было безмерное самообладание. А следом, как она понимала, приходит власть.

Он был самым могущественным из всех, с кем она сталкивалась, потому что жил не по воле стихии.

Он смотрел на нее в ожидании и ей было ясно, что ждать он может вечно.

— Velut arbor aevo, — выговорила Амелия.

— Верно, кадет Шоке. И знаешь, что это означает?

— Словно древо сквозь века.

Это была самая длинная фраза, сказанная ею с момента поступления.

— Oui, c’est ca. Но знаешь ли ты, что она означает?

Амелия хотела придумать что-нибудь этакое. Сказать что-нибудь умное, на худой конец, грубое. На самом деле, она не знала ответа, и ей стало интересно.