Большая судьба

– А что, барин, это монисто первее всего сковать потребно! Без этого нельзя, - на том барская Русь держится!

Молотобоец опустил молот, обеспокоенно толкнул товарища:

– О чем молвишь, дурень? Неровен час, за такие слова и тебя заодно по сибирской гулевой пустят!

– Не я первый, не я и последний!
– не унимался смелый ковач.
– Эй, глянь-ка сюда, сколь тут припасено для нашего брата, мужика, веселых затей!
– он озорными глазами показал в угол.

Там грудой лежали тяжелые ржавые рогатки, дубовые обтертые колодки, ошейники с гвоздями, на которых засохла кровь.

При виде этих орудий, предназначенных для истязания непокорных крестьян, Аносов поморщился.

– Что, барин, не по нутру наши изделия?
– насмешливо спросил кузнец.

– Не по нутру!
– признался Павел Петрович.
– Такой мастер, как кузнец, и, помилуй бог, куда твое умельство уходит!
– сказал он с горечью, и молодой ковач уловил его тоску, понял Аносова и откликнулся сердечно:

– Это верно, на всем белом свете нет лучше нашего ремесла! Не зря кузница в селе на первом месте! Эх, барин, и мастера у нас тут - на всю Россию поискать!
– вдохновенно вымолвил он.
– Не зря о ковачах толкуют, что блоху подковать могут... Мне такое самому не доводилось, а вот скорлупу с куриного яйца, изволь, очищу молотом и белка не коснусь! Глянь-ко!
– он схватил кувалду и крикнул товарищу: - А ну, давай!

Молот описал мощный полукруг и крепко ударил по раскаленной поковке. Удар отличался меткостью и точностью. Ковач ковал, и слух его обостренно ловил звон металла; он зорко следил за движениями своего напарника. Синеватые искры метелью летели из-под молота, слепили ярким сиянием, веселили сердце игрой.

"Эх, чародеи мои, чародеи!
– со вздохом подумал Аносов.
– А что они делают? И кто в этом виновен?"

– Эй, вы, там!
– зычно крикнул в кузницу унтер, и сердитое усатое лицо его появилось в дверном просвете.
– Кончайте, что ли!

– Изволь, готово!
– брякнул цепью ковач и опустил ее в бадью со студеной водой. Миг, - и взвился пар, зашипело раскаленное железо, и снова наступила тишина.

Кузнец вынул мокрые кандалы и подал их конвойному.

– Получай монисто! Эх, служивый!
– он не договорил, безнадежно махнул рукой и отошел прочь...

Через несколько минут за стеной кузницы раздалась грубая команда, а вслед за этим загремели кандалы.

– Тронулись, родимые!
– хмуро вымолвил ковач.
– Погнали в Сибирь, на каторгу. Ух!..
– тяжко выдохнул он.
– Мне бы силу, сковал бы другое...

Он не договорил, выглянул в дверь кузницы, облегченно вздохнул:

– Ушли ярыжки!

Молодой кузнец поднял голубые глаза на Аносова, встряхнул кудрями и неожиданно запел:

Как идет кузнец

Да из кузницы...

– Слава!
– дружно подхватили мастеровые.

Что несет кузнец?

Да три ножика.

Вот уж первый-то нож

На злодеев вельмож;

А другой-то нож

На судей на плутов;

А молитву сотворя,

Третий нож на царя!

Кому вынется

Тому сбудется;

Кому сбудется

Не минуется.

– Слава!
– гаркнули разом кузнецы...

Аносов не ждал конца песни. Услышав, что третий нож готовится на царя, он опустил голову, вышел из кузницы и побрел прочь.

– Эй, барин, куда же ты?
– раздался позади встревоженный голос запевалы.

Аносов скупо ответил:

– Пора на станцию, дела ждут!

– Не обессудь, господин, что так вышло. Сами понимаем!
– простодушно извинился парень.
– Что же поделаешь, коли на душе наболело и не стерпеть...

Павел Петрович промолчал. Когда он вернулся на станцию, буяна-фельдъегеря уже не было, - ускакал дальше. За столом у ведерного самовара, пышущего паром, в распахнутой поддевке сидел купец и со свистом тянул кипяток из блюдечка. По его лицу струился обильный пот...

– Ты, батюшка, пока шатался, я сделку обладил одну!
– похвастался купец.
– Садись к столу да угощайся!

Аносов, вежливо поклонившись, отказался от чаепития.

– Гнушаешься, барин? Эх, ты, а ведь я гильдейский, не какой-нибудь! Садись, милай, я ведь мильонщик, за всё плачу!
– грубо сказал купец, нагло разглядывая бедную шинель Аносова.

Лицо и уши горного офицера вспыхнули. Он хотел осадить нахального гостинодворца, но сдержался и снова вышел на улицу. Позади, в избе, всё еще раздавался громкий гомон. Битком набитая проезжим народом, станция гудела, словно растревоженный улей. То и дело открывались и хлопали двери, пропуская в тепло подрядчиков, скупщиков, приказчиков, чиновников, торопившихся по делам в Москву.

Аносов стоял у дороги, за которой простиралось широкое бескрайное поле. Сизая дымка скрыла горизонт, а под самым небесным куполом вдруг пробилось скупое солнце и засинела полоска.

"Эх, поле, родимое поле!
– глубоко вздохнул Аносов.
– Сколько столетий лежишь ты здесь безмолвное, родное сердцу пахаря. Сколько крестьянского поту и слёз пролито над подъяремной землей! Когда же труженик русский будет избавлен от рабства и труд его из проклятия станет радостью?"

Заголубевшая полоска снова погасла. Через белую равнину потянуло поземкой. У крыльца станции появился ямщик и хриплым голосом громко объявил:

– Хвала господу, дилижанец готов. Извольте, господин, в путь!

И снова под непрестанное укачивание проплывали мимо унылые перелески, бедные поля и деревни, занесенные сугробами.

Глава шестая

В МОСКВЕ

В древнюю столицу приехали ранним утром, встреченные колокольным звоном.

– Слава всевышнему, из пепла поднимается первопрестольная! перекрестился купец.
– Кажись, и войны не было!

И в самом деле, Москва, как в сказке, вставала из руин еще краше и величественнее. На пустырях и пепелищах шла неутомимая работа: звенели пилы, стучали топоры, каменщики готовили гранит, землекопы рыли котлованы.

Аносов с тощим чемоданчиком в руке отправился в ямскую станцию и записался на отправление. До Казани и дальше на Каменный Пояс предстояло ехать в обычной почтовой кибитке. Станционный смотритель, критически оглядев форменную шинель горного офицера, укоризненно покачал головой:

– Да нешто можно в таком одеянии пускаться в дальнюю зимнюю дорогу? Замерзнете, барин!

– Что же делать, если у меня ничего нет другого, - спокойно ответил Аносов.

– За Москвой морозы не чета нашим. Дух захватит. Купите, господин, тулуп да валеные сапоги. Без них и не думайте ехать!
– настоятельно посоветовал смотритель.