Больше, чем что-либо на свете

– Быстрее, матушка! Шибче!

Рамут пришпорила Града, и они вырвались вперёд, обгоняя Севергу с Драгоной. Дым презрительно фыркнул, а его владелица с усмешкой сказала прильнувшей к ней внучке:

– Ты смотри-ка! Никак, твоя сестрица и матушка перегнать нас вздумали! Что делают, а!

Не зря она назвала своего коня самым быстрым созданием в Нави: тот даже без понукания рванул и перешёл на быстрый галоп. А когда они с Севергой призвали себе в помощь слой из хмари, скачка ускорилась в разы.

– Ах так! – воскликнула Рамут, раззадорившись. – Ну-ка, детка, покажем им, что наш Град тоже кое-чего стоит!

Встречный ветер растрепал её косу, упруго упираясь в грудь, бешеный бег захлёстывал душу, но догнать Дыма было решительно невозможно даже такому быстроногому и охочему до скачек коню, как Град. Северга между тем направила Дыма победным полукругом, завершая это соревнование. Конь, красуясь мохнатыми копытами, вскинулся на дыбы, и Драгона взвизгнула. Впрочем, выпасть из седла ей не грозило: бабушка держала её крепко. Чёрная грива Дыма реяла на ветру, точно боевой стяг, а лицо Северги оставалось невозмутимым, только в глазах поблёскивали стальные искорки усмешки.

– Неплохая попытка, – сказала она. – Только это всё впустую: Дыма не догонит никто.

Северга соскочила с седла – гибкая, как плеть, и поджарая, как голодный волк. Впрочем, эта сухощавость была обманчива: за нею крылась несгибаемая сила безжалостного клинка. Её лицо потемнело, загорев под лучами иномирного светила, и острые льдинки глаз блестели на нём до оторопи светло. Их беззастенчивый, пристальный взор толкал в грудь, точно пружина.

Драгона между тем находилась под впечатлением от скачки: округлившимися, немигающими глазами она потрясённо уставилась в одну точку перед собой. Северга засмеялась и потрепала её по щёчке:

– Ну что, хорошо прокатились, моя радость? Так быстро ты ещё никогда не ездила, правда?

Немного придя в себя, девочка робко погладила могучую шею коня.

– Хочешь покататься на Дыме сама? – спросила Северга.

– Ой, а он меня не сбросит? – испугалась Драгона.

– Не бойся, малышка, он не посмеет этого сделать. – И Северга ободряюще приподняла личико внучки за подбородок.

– Матушка, а может, не стоит? – вмешалась Рамут встревоженно.

– Всё будет хорошо, – усмехнулась та.

Опасения Рамут оказались напрасными: Дым покорно шагал, ведомый под уздцы твёрдой и властной рукой хозяйки, и Драгоне ничто не угрожало. Она казалась до смешного крошечной в седле этого исполинского зверя. Сердце Рамут вздрогнуло, когда матушка выпустила поводья и передала их внучке; что-то шепнув коню на ухо, она отдала его под управление маленькой девочке.

– Матушка, не надо, ей ещё рано так ездить, – снова запротестовала Рамут, сдерживая поводьями приплясывающего на месте Града и прижимая к себе младшую дочку.

– Ага, да ещё на таком коне, – закончила Северга её мысль. И ободряюще похлопала по колену: – Ничего, всё будет как надо. Дым не уронит её. Я сказала ему, чтобы он берёг её как зеницу ока и слушался, как меня саму.

Чудовищный конь бережно носил маленькую наездницу на себе. Драгона в силу юности и неопытности управляла поводьями довольно бестолково, но Дым слушался Севергу, которая отдавала ему приказы взглядом и щелчками кнута по земле. Только один раз она сказала девочке:

– Не натягивай узду так сильно, крошка. Ослабь... Вот так, умница.

Драгоне так понравилось кататься «самой», что она не хотела спешиваться. Прогулочным шагом они добрались до пастбища, где кормилось стадо тётушки Бенеды. Рамут приветственно махнула рукой двум младшим мужьям костоправки, которые сегодня были за пастухов. Те приподняли шляпы и отвесили ей поклон, не сходя с сёдел.

Перед ними раскинулся Одрейн, сверкая водной гладью.

– А не искупаться ли нам? – предложила Северга. – Вон в той заводи, там течение тихое.

Волны Одрейна всегда оставались холодными, даже в самый тёплый летний день. Раздевшись донага, Северга изящным броском рассекла воду и поплыла широкими взмахами. Девочки резво устремились за ней, но Рамут велела им плескаться у берега, на прозрачном каменистом мелководье. Она и сама не устояла перед соблазном окунуться в бодрящий поток. Северга боролась с сильным течением, и Рамут приходилось удерживать дочек от повторения этих небезопасных проделок.

– Туда вам пока нельзя, крошки, река вас унесёт, – остерегала она их. – Видите, даже бабушка Северга с трудом плавает!

Они накупались до посинения. Драгона с Минушью выскочили из воды, стуча зубами от холода, и Северга закутала их обеих в свою стёганку. Они отпустили коней попастись, а сами отдыхали на берегу, обсыхая в лучах Макши.

Весь отпуск Драгона и Минушь не отставали от Северги – бегали за ней хвостиками, лезли на колени и совершенно не боялись, даже когда бабушка бывала не в настроении или выпивала лишку. Хмельная Северга делалась мрачной, молчаливой и стремилась к одиночеству, но этих двух маленьких непосед не прогоняла от себя, даже будучи в скверном расположении духа.

– Бабушка, расскажи что-нибудь! – просили девочки. – Сказку...

– Так ведь не знаю я сказок, мои кровинки, – озадаченно хмыкала Северга, прижимая внучек к себе – маленьких, ясноглазых и тёплых. – Ладно, так и быть, слушайте...

Она рассказывала им о своём военном житье-бытье, а девочки внимали ей, разинув рты. Рамут опасалась, как бы матушка не наговорила кровавых ужасов, от которых малышки потом плакали и боялись бы по ночам, но Северга знала меру и не позволяла сорваться со своего языка тому, что не предназначалось для детских ушек.

Эти дни для Рамут были наполнены горьковатым счастьем. Её собственное детство синеглазым зверьком ласкалось к ней, а губ касалась грустноватая улыбка, когда она любовалась вознёй Северги с внучками... Эти два неутомимых тёплых лучика растапливали ледяной панцирь, который та привычно носила на сердце, и Рамут было отрадно видеть, как хмурые брови матушки расправлялись, а в глубине вечной мерзлоты льдистых глаз вспыхивали ласковые огоньки. И всё-таки тревожное эхо холодило спину молодой навьи, и она не могла дать названия этому лишающему покоя, тоскливому чувству, которое то и дело подстерегало её посреди шелестящей летней безмятежности.

Отпуск Северги подходил к концу, и призрак разлуки выпрямился в полный рост и навис над ними чернокрылой тенью. Бенеда велела приготовить ужин и накрыть стол во дворе, под открытым небом, и её мужья расстарались – угощение вышло роскошным, как на свадьбу. Драгона и Минушь простодушно обрадовались, не почувствовав в этом празднике прощальной горечи, витавшей в воздухе терпким запахом дыма, но когда девочкам сказали, что бабушка Северга завтра уезжает, те расплакались. В течение всего застолья они не слезали с её колен, льнули к ней и шмыгали покрасневшими от слёз носами. В постель их уложить удалось с великим трудом.