Больше, чем любовница

Джейн по-прежнему смотрела на портрет.

– Ты разочарована? – нахмурился Джоселин.

Джейн наконец-то повернулась к нему лицом и покачала головой.

– Полагаю, что у тебя никогда не было учителя живописи, – сказала она, – Ведь будущему герцогу Трешему не дозволялось обучаться подобным вещам. Джоселин, ты необычайно талантлив. Ты должен попытаться быть самим собой не только здесь, не только в этой комнате. Бог одарил тебя талантом музыканта и художника, и ты должен воспользоваться этим даром. Помни о своем призвании, Не забывай о нем никогда, даже после того, как мы расстанемся.

Герцог снова нахмурился.

– Значит, ты хочешь уйти от меня? – проворчал он, – Собираешься уйти к тому, кто научит тебя чему-нибудь новенькому?

Джейн не обиделась. Она поняла, откуда такая желчь. Просто Джоселин был смущен ее похвалой.

– Зачем мне от тебя уходить? Ведь контракт дает мне огромные преимущества. Скорее ты от меня уйдешь.

– Да, вероятно… – пробормотал герцог. – Так обычно и бывает… Неделя безрассудной страсти, потом страсть постепенно угасает, а затем – скука. Сколько уже дней мы вместе?

– Я бы занялась чем-нибудь другим, – неожиданно сказала Джейн. – Устала вышивать. – Она принялась складывать нитки в корзинку для рукоделия. – В саду еще многое надо сделать. И столько непрочитанных книг… Кроме того, я хотела написать несколько писем. Когда твоя страсть станет угасать, я найду себе множество дел, можешь мне поверить.

Герцог рассмеялся:

– Я думал, в этой комнате ссор не будет.

– А я думала, – в тон ему ответила Джейн, – что герцогу Трешему сюда вход воспрещен. Не хочу видеть этого ужасного человека! Поведать мне о том, что его страсть скоро угаснет, заявить, что в дальнейшем я не смогу рассчитывать на его благосклонность, – на такое способен только несносный герцог Трешем. Если ты еще раз явишься сюда с таким видом, будто делаешь мне одолжение, я уйду отсюда на следующий же день, не сомневайся. И больше не прикасайся ко мне без разрешения.

– Так тебе понравился портрет? – спросил Джоселин. Отставив корзинку с рукоделием, Джейн взглянула на него исподлобья.

– Неужели тебе так необходимо причинять мне боль всякий раз, когда ты чувствуешь себя особенно ранимым? Мне очень понравился портрет. Понравился потому, что его написал ты. И потому, что портрет будет напоминать мне об этой неделе. А если бы я лучше разбиралась в живописи, то полюбила бы его как замечательное произведение искусства. Но я и так знаю, что ты, Джоселин, – прекрасный художник. Думаю, любой знаток мог бы это подтвердить. Значит, портрет мой? Я могу взять его себе?

– Он действительно тебе нужен?

– Конечно. Тебе, наверное, пора идти, не то ты опоздаешь на ужин.

– На ужин? – Джоселин нахмурился. – Ах, ужин… К черту! Я останусь здесь и поужинаю с тобой, Джейн.

Она подумала о том, что и этот вечер запомнит на всю жизнь.

После ужина они пили чай. Затем Джейн перебралась в кресло, и герцог продолжил чтение «Мэнсфилд-парка». Но в какой-то момент он вдруг отложил книгу и снова заговорил о своем детстве, вернее, на сей раз о юности.

– Мне кажется, Джоселин, тебе следует вернуться в Актон, – сказала Джейн. – Тебе нужно непременно туда вернуться.

– В Актон? Никогда! Только в день моих похорон.

– Но ты ведь любишь эти места. Сколько лет тебе было, когда ты уехал?

– Шестнадцать. Я поклялся, что никогда не вернусь. И действительно приезжал только дважды – на похороны.

– Но ты тогда был почти мальчиком.

– Да, почти.

Она не стала ни о чем расспрашивать. И в этом была вся Джейн. Джоселин прекрасно знал, что ей не терпится услышать продолжение рассказа. Но все-таки она молчала…

– Не уверен, Джейн, что тебе будет это интересно.

– Мне кажется, ты сам хочешь рассказать… Джоселин молча смотрел на пламя в камине, Он вспоминал день своего посвящения во взрослую жизнь, день, когда стал настоящим Дадли, настоящим мужчиной.

– Мне было шестнадцать, и я был влюблен, – проговорил он наконец. – Я влюбился в четырнадцатилетнюю дочь наших соседей, и мы дали клятву верности… Как-то раз я даже умудрился поцеловать ее. Разумеется, все это выглядело глупо, но я был настроен очень серьезно, поверь, Джейн.

– Не следует смеяться над этим, Джоселин. Даже в юности любовь – очень серьезное чувство. Пожалуй, еще более мучительное и серьезное, так как в этом возрасте у людей еще слишком много иллюзий.

– Так вот, мой отец узнал о том, что я влюблен, и решил принять меры, – продолжал Джоселин. – Хотя, наберись он терпения и пережди немного, я бы через месяц-другой с той же самозабвенностью влюбился в другую девочку. Ведь мы, Дадли, непостоянны в любви.

– Он разлучил вас?

– У нас в поместье есть небольшой домик. Кажется, я уже рассказывал тебе о нем. Там жила одна наша родственница десятью годами старше меня. Вернее, это я тогда думал, что она родственница…

Джейн кивнула, давая понять, что внимательно слушает.

– И рядом с домиком выкопан пруд, Идиллическое место. Пруд у подножия зеленых холмов, и в нем как в зеркале отражалась зелень склонившихся к воде деревьев. Там всегда щебетали птицы, которых никто никогда не тревожил. Я часто купался в этом пруду, предпочитая его красоту и уединенность озеру, где весело плескались мои брат и сестра. И однажды я увидел ее – она купалась прямо передо мной в одной тонкой батистовой рубашке.

Джейн молчала, и герцог, прикрыв глаза, продолжал:

– Она подобающим образом смутилась, когда увидела меня, выходя из воды. Рубашка прилипла к телу – купальщица могла бы с тем же успехом выйти на берег голой. А потом она засмеялась. Засмеялась весело и чарующе. Ты можешь представить такое, Джейн? Опытная куртизанка и наивный девственник шестнадцати лет. Мы тогда даже не дошли до домика – просто упали в траву возле пруда. Я довольно быстро понял, что мне следует делать. Полагаю, мы управились за минуту, возможно, секунд за тридцать.

Джоселин открыл глаза и, взглянув на Джейн, с усмешкой проговорил:

– На следующий день мы занимались этим уже в домике, а потом все повторилось снова и скова. На четвертый день я овладел кое-какими навыками и понял, что удовольствие можно продлить. Я был чрезвычайно горд собой и, лежа рядом с ней, чувствовал приятную усталость. И вот тогда она вдруг проговорила: «Он очень способный молодой человек, и из него выйдет толк. Скоро он меня начнет учить всяким фокусам».

Я поднял голову и увидел отца, выходившего из соседней комнаты. Отец с усмешкой сказал: «Ты, Феба, на славу потрудилась, сумела воодушевить его. Вон как вспотел».

Я вскочил с кровати, но от волнения никак не мог найти свою одежду. Отец же стоял у двери и весело смеялся. Судя по всему, он с самого начала наблюдал за нами из-за двери и по достоинству оценил мои действия. Возможно, они с Фебой даже перемигивались во время этого представления. «Ни к чему смущаться, – сказал он мне. – Каждый мужчина должен через это пройти. Мой отец устроил такое для меня, а я – для тебя. Феба прекрасно знает свое дело, но сегодня ты был с ней в последний раз, мой мальчик. Ведь я не могу позволить сыну пастись в моих овсах. Ты меня понимаешь?»