Большие часы

— Я только предоставил автору статьи некоторые сведения, — продолжал объяснять мистер Клосмейер. — Например, я дал ему описание картины «Иуда», повторив то, что вы сказали мне, слово в слово.

Ну не сукин ли сын!

— Да черт с ней! — заорала я. — Но откуда вы взяли Иуду? Я же вам сказала, что картина называется «Этюд об Основах». И за каким дьяволом вы даете моей картине название, о котором я вовсе не думала? Да как вы смеете, червяк ползучий, как вы смеете примазываться со своим идиотизмом к моему творчеству?

Я посмотрела на него сквозь красную пелену ярости. Еще один поджигатель картин. Стоит только посмотреть на его бледную, застывшую физиономию. Один из добропорядочных уважаемых маньяков, которым ничего не стоит взять кухонный нож и искромсать полотно, залить его краской или сжечь. Да он и похож на Пита, ей-Богу. Хотя нет, Пит использовал полотна, чтобы затягивать створки окон с разбитым стеклом во избежание сквозняка или чтобы прикрыть протечку в потолке. Он был сторонником законных действий. Если бы мог, он поместил бы все мои полотна на какой-нибудь склад, разорвал квитанции и оставил бы их там навсегда.

Я допила мускатель, налила себе еще и стала слушать, что он говорит.

— Я дал ему ваше собственное название, уверяю вас, но в процессе написания или редактирования произошла какая-то ошибка. Мы исправим ее в статье, которая будет помещена в «Ньюсуэйз» с фотографией «Этюда об Основах».

— Знаю я вас, чертовых поджигателей. — Он выпучил большие серые глаза, точь-в-точь как Ральф, когда он показал мне обуглившиеся лоскутки моих полотен в камине, целую кучу, плод моих пятилетних трудов. И какой у него был гордый вид при этом! По-моему, человек чувствует себя кем-то, если ему удается уничтожить что-то новое, результат незаурядного творчества. — Чего же вы хотите теперь? — спросила я. — Зачем вы пришли на этот раз?

Я увидела, что мистер Клосмейер бледен, как полотно. Думаю, если бы он не был прирученной гусеницей, выполняющей задание журнала «Энисинг бат Ньюз», [12] он взял бы скаутский топорик Элроя и размозжил бы мне голову.

— Мы засекли человека, который купил вашу картину, мисс Паттерсон, — сказал он, вполне владея собой. — Мы знаем, где он, и в любой момент можем его обнаружить. Мы хотим, чтобы вы явились в издательство и опознали его. Разумеется, мы оплатим затраченное вами время. Если сможете помочь нам, мы заплатим вам сто долларов. Вы согласны?

12

Все кроме новостей (англ.).

— Значит, вы нашли убийцу, — сказала я.

— Мы ищем не убийцу, мисс Паттерсон, — повторил мистер Клосмейер с подчеркнуто усталым видом. — Уверяю вас, нам этот человек нужен совсем по другому поводу.

— Лажа, — сказала я.

— Простите?

— Ерунда. Заходили ко мне сыщики и задавали те же вопросы, что и вы. Вы с ними ищете одного и того же человека, который купил мою картину и убил Полин Дэло. За кого вы меня держите? За круглую дурочку?

— Нет, — с нажимом сказал мистер Клосмейер. — Только не это. Так вы поедете со мной в нашу организацию?

Сто долларов — это сто долларов.

— Не понимаю, почему я должна помогать вам ловить человека, у которого хватило ума оценить по достоинству мой «Этюд об Основах»? Не так уж много у меня почитателей, чтобы сажать одного из них на электрический стул.

По лицу мистера Клосмейера видно было, что он полностью со мной согласен и ему очень жаль, что не может прямо сказать об этом.

— Вероятно, мы вам поможем затребовать вашу картину обратно. Ведь вы хотели выкупить ее в лавке, не правда ли?

— Нет. Не выкупить, просто мне было жаль, что она гниет в этой черной дыре, похожей на лавку старьевщика в Калькутте.

Но я-то знала, что картину никто больше не увидит. Она покоится на дне Ист-Ривер. Убийце пришлось отделаться от нее, чтобы спасти свою шкуру. Он наверняка счел за благо избавиться от всего, что связывало его с убитой женщиной.

Я поняла это, тая в душе ярость и в то же время ощущая какое-то безучастие. Не было смысла говорить себе, что мне, мол, все едино. Картина была не из самых лучших моих полотен. И тем не менее я за нее переживала. Нельзя писать картины, не думая о том, как защитить их от самозваных критиков, ревнителей живописи и миниатюрных божков. Вроде мистера Клосмейера.

— Ладно, — сказала я, — поедем. Но только за сотню долларов.

Мистер Клосмейер вскочил на ноги, как чертик из коробки. Ей-Богу, он был элегантен. Когда он умрет, не надо будет его бальзамировать. Этот самый бальзам уже сейчас течет в его жилах.

— Да, разумеется, — сказал он бархатным баритоном.

Поглядев вокруг, я обнаружила свою самую нарядную шляпку на книжном шкафу. Эдит, которой было всего четыре года, — дочь Майка — спросила, надув губы, зачем это я беру гнездо для ее птичек. Я пообещала, что до наступления ночи гнездо вернется на место. Командование фортом до моего возвращения я возложила на Ральфа-младшего. Он поднял на меня глаза и, кажется, услышал то, что я сказала. Во всяком случае, понял.

В такси мистер Клосмейер старался проявить свое расположение ко мне.

— Чудесные ребятишки, — сказал он. — Смышленые и здоровенькие. Но я не припомню, чтобы вы говорили мне о своем муже.

— Я никогда не была замужем! — прокричала я, невольно взвизгнув. Бог ты мой, с завтрашнего дня я во что бы то ни стало постараюсь вести себя прилично. — Это дети любви, мистер Клосмейер. — У меня возникло тошнотворное ощущение, что я вела себя с ним как набитая дура. Да я такой и была. Никто этого не знает лучше меня самой. Но мистер Клосмейер был настолько безупречен, что едва ли это понял. Скорей всего — нет. Безупречные люди никогда ничего не понимают. — Простите, мистер Клосмейер, что я исповедуюсь перед вами. Раньше я никогда этого не делала. В вас, журналистах из «Фактуэйз», есть что-то такое, что располагает к откровению.

Пожалуй, это была слишком уж неприкрытая лесть, ибо он ничего не сказал, а через минуту, когда мы вышли из такси, мистер Клосмейер выглядел очень довольным и взвешивал каждое свое слово, надеясь скоро избавиться от меня. И черт с ним. Если бы я была одета как следует, когда он зашел, и если бы мне по-настоящему хотелось произвести впечатление, я бы в ноль минут прижала его к ногтю. Но кому захочется прижимать к ногтю дождевого червя?

Я чувствовала себя слегка опьяневшей и спокойной целых три минуты, пока мы шли по вестибюлю и поднимались в лифте. Рядом с ним надо играть в достоинство. Но когда оно у меня все вышло и мистер Клосмейер распахнул передо мной дверцы лифта, я спросила:

— А что я должна делать, мистер Клосмейер? Кроме как получить сотню долларов.

И уж конечно, я невольно разразилась хриплым хохотом.

— О вашей сотне долларов не беспокойтесь, — коротко ответил он. — Человек, который купил вашу картину, находится где-то здесь, в этом здании. Так что обнаружить его лишь вопрос времени. А ваша задача — опознать его, когда мы его найдем.

Мне вдруг опять стало тошно от мистера Клосмейера, от допрашивавших меня сыщиков и от всего этого безумного розыска. Мне-то какое до него дело? У меня только одно дело в жизни — писать картины. Если кому-то нравится уничтожать их — на здоровье; чего доброго, поджигатели тем самым выражают свои созидательные инстинкты. И смыслом своей жизни считают уничтожение лучших моих полотен.