Большой марш (сборник)

Азарт первого момента схлынул, сознание ребят обрело трезвость. Оба они почувствовали, как безрассудны были до сих пор все их действия. Нельзя было бежать по освещенному полю так открыто, как они бежали. И конечно же, нельзя было бросаться на поимку ракетчика одним: это ведь не игра в «красных» и «синих». Немецкий ракетчик наверняка вооружен до зубов, не пойдет же он в поле только с ракетницей? У него и пистолеты, и гранаты, может, даже автомат. Что они против такого врага с одною винтовкою, в которой четыре патрона?

Игорь ощутил, как где-то под сердцем возник неприятный холодок и пошел разливаться по телу, отнимая у него силы. Эх, если бы и у него была винтовка! Если бы у всех у них были винтовки! Или автоматы! Нет, он не трусил, состояние его было совсем иного рода. Это было обессиливающее чувство безоружности перед вооруженным врагом.

– Стог, – сказал Ленька, определив наконец, что это серело внизу, в черноте лощины.

Ноги Игоря были совсем слабыми, они едва держали его, но когда Ленька, пригибаясь, выставив винтовку, начал осторожно подкрадываться к столу, Игорь тоже двинулся вместе с ним, не отставая ни на шаг.

Борозды стали мельче, сглаженней, это был уже самый край пашни, дальше лежала опять целина – в жесткой, спутанной траве и вениках конского щавеля; скирд прошлогодней слежалой и подгнившей соломы высился на меже, темно и угрожающе.

Ленька и Игорь выжидательно остановились перед скирдом шагах в двадцати. Все молчало – скирд, лощина, поле.

Не дыша, в напряжении, от которого все внутри у них, казалось, собралось в один тугой комок, ребята, ступая без звука, инстинктивно теснясь один к другому, обогнули скирд. Никого. Ленька поворошил штыком ворох соломы, сброшенный ветром с макушки скирда и лежавший от него отдельно.

По склону спустился отставший Чурсин. Грудь его хрипела, точно испорченная гармонь, он надсадно кашлял, нисколько не стараясь себя сдержать. На пашне он набрал в сандалеты землю и, подойдя, первым делом скинул их и стал вытряхивать, бить подошвами друг о друга.

– Батя, потише! – зло прошипел Ленька.

Но Чурсин не обратил на его слова никакого внимания. Испытываемые им неудобства заглушили в нем все другие чувства, даже боязнь, – до него как будто действительно не доходило, что нельзя вести себя так шумно, стучать, кашлять.

Глаза ребят уже освоились с мраком, который делал лощину похожей на омут с глухой, черной, бездонной водой. Можно было разглядеть, что склон круто убегает из-под ног вниз и по нему темными пятнами разбросаны кусты терновника.

– Надо тут все обшарить! – сказал Ленька так, будто командиром был он и вправе был единолично решать, что и как надлежит всем делать. Его пыл не убавился, решимость его увлекала, действовала не только на Игоря, но и на старика Чурсина, полностью уступившего свою командирскую роль и не проявлявшего на нее никаких посягательств.

Все трое, кучкой, хотя Ленька злым шипением не раз приказывал Игорю и Чурсину отдалиться от него, образовать цепь, они стали спускаться по кустам, чутко прислушиваясь, настороженно приглядываясь ко всему, что находилось на пути и вокруг.

В кустах было еще страшнее, чем возле скирда. Беспрерывно в Игоре все замирало и сжималось в комок; куда бы он ни взглядывал, на какое бы сплетение веток, листьев ни обращались его глаза – всюду ему мерещились человеческие фигуры, лица, какое-то мелькание, шевеление; то справа, то слева от себя он слышал шорох, шелест, треск сучьев. Игорь застывал на половине шага, таращил глаза. Тело его влажнело от пота, рубашка липла под мышками, на спине. Чувство пустых рук было отвратительно до тошнотности. Чтобы избавиться от него, Игорь подобрал обломок кирпича, попавший под ногу. Все-таки оружие! Он сжимал кирпич с такою силой, что тот крошился и скоро стал мокрым от пота ладони.

Небо меж тем поднималось от земли ввысь, его лиловая ночная синь истончалась, таяла, стало лучше и дальше видно. Лощина открывалась, распахивалась все шире, просторней, выступала в своих подробностях. Ленька, Игорь и Чурсин кружили по склонам, переваливали через невысокие взгорбки, делившие ее широкое ложе на множество овражистых складок. Всюду было пустынно, безжизненно, рождающийся из мрака мир еще пребывал в оцепенении. Сухарный хруст травы под башмаками, зачерствевшей от давнего бездождья, звучал нестерпимо громко, казалось, на всю Вселенную.

Встретился фруктовый сад за изгородью из жердей; они перелезли, прошли его насквозь, пригибаясь под деревьями, вспугивая ночевавших в листве птиц. Ветки задевали их за головы и плечи, ударяли тугими, неспелыми яблоками.

Игорь ничего не узнавал вокруг, не мог понять, куда они забрели. Серая мгла рассвета все преобразила, все сделала незнакомым. А ведь где-то тут он не раз катался на лыжах, куда-то в эти места приходили они всем классом с учительницей биологии, чтобы посмотреть, как пробиваются из-под земли первые стебли, как трудятся пчелы, как рассевают по ветру растения свои семена.

И только когда с вершины одного из холмов Игорь увидел внизу меж темными грудами древесной листвы белую полотняную крышу карусели, раскрашенные фанерные павильоны и киоски загородного парка, ему стало ясно, куда они вышли, какой совершили круг.

В небе уже теплилась золотистая охра; все окрест виделось совсем отчетливо: холмы, поля, кустарниковые заросли, одетые густой и темной листвой деревья парка, телеграфные столбы с ниточками проводов и белыми изоляторами, контуры городских строений вдали, над гребнем лощины.

Ленька шел уже без всякого азарта, нес винтовку небрежно, в опущенной руке, как нечто уже ненужное, обременительное. Конопатое, большеносое лицо его принимало все более хмурое выражение. С холма он оглядел окрестности, простиравшийся внизу парк. Все трое стояли молча, усталые, намявшие ноги. Ленькины брюки были в зеленых колючках, испачканы глиной. Чурсин снял кепку, пригладил на темени влажные слипшиеся волосы, сквозь которые просвечивала голубизна кожи, глубоко вздохнул. Миновавшая ночь с их бегом через пустыри, пашни, гребни холмов была ему не по летам, не по здоровью. Лицо его во множестве мелких и крупных морщин, когда-то исклеванное оспой, обвисло, приобрело мучнисто-серую окраску, белки глаз налились желтизной.

– Вон он, твой ракетчик, прыгает! – угрюмо указал Ленька на дорожку парка, по которой, переваливаясь, ходила черная ворона. Маленькие Ленькины глазки, близко сдвинутые к переносью, обожгли Игоря почти враждебным взглядом.

Игорь, потупившись, промолчал. Он уже давно, раньше Леньки и Чурсина, с чувством стыда и вины понял сам, что ошибся. Никакая то была не ракета, просто падучая звезда, каких много летом. Как это он не разобрался сразу! И как все они не сообразили! Это все из-за Яценко – настроил их, взвинтил… Ведь если бы ракета – они должны были слышать гул самолета. А гула не было. Зачем же тогда сигналить, для чего, кому?