Большой секс в маленьком городе

— Что это вы все делаете у МЕНЯ в кровати? — осведомился ПП.

— У меня в кровати, — любезно поправила Рада. — Это моя комната, мои вещи, моя кровать.

— Что мы тогда делаем у тебя в кровати?

— Мы здесь для того, чтобы заключить мир, — сказал призрак дяди Кена с ухмылкой, от которой, наверно, тетю Долорес до мозга костей пронял холод. — Заключить союз. Заключить объятия.

В общем порыве сохранить приличия Милостивый Бог и Магрит вскочили на ноги, но какое-то тайное силовое поле удерживало всех нас на кровати Рады и не позволяло никому уйти, пока мы действительно не займемся любовью. Как и следовало ожидать, первых потянуло друг к другу нарушителей приличий. Тело ПП стало медленно подползать поперек кровати к тете Долорес. Он посмотрел на жену, поднял руки вверх, показывая, что все происходит помимо его воли, даже когда расстегнулась его ширинка и оттуда что-то розово подмигнуло пришедшей в ужас тете Долорес. Но все его намеки на невиновность остались незамеченными, потому что мадам ПП уже рассеянно поглаживала себя.

Тетя Долорес отшатнулась, поползла к краю кровати, но магнетическое притяжение их личностей было слишком сильным, и дюйм за дюймом она заскользила ближе к нашему вождю, юбка задралась выше бедер, открывая гектары подрагивавшей плоти. Они с ПП доблестно боролись за то, чтобы сохранить свою независимость, но, несмотря на их жалобные протесты, перед лицом любви оказались бессильны. Тетя Долорес взвизгнула, невидимые силы дернули ее колени в разные стороны, и скоро стонущий ПП прилип к ней между ногами, как муха, севшая на липкий лепесток огромной и необычно сложной орхидеи.

Рада уже энергично совокуплялась с призраком дяди Кена, движения которого казались несколько вялыми, но он же все-таки был покойник. Однако Рада получала удовольствие. Я испытал странное чувство тоски, смешанное с чем-то очень похожим на зависть, но вскоре меня утешили губы Низкой Женщины. Тут и Милостивый Бог с Магрит, совершенно не желая того, начали робко ласкать друг друга, будто двое детей утешали друг друга в темноте. Низкие Женщины обернулись вокруг слитых тел, и вскоре кровать Рады превратилась в колышущуюся массу плоти.

Призрак дяди Кена постепенно начал входить во вкус. Ласки Милостивого Бога и Магрит становились все увереннее и оживленнее. Мадам ПП действовала решительно, с остекленевшим взглядом, лаская себя с такой самоотдачей, которую я редко видел, разве что на лицах дипломатических детей, поглощенных электронными игрушками. Мое зрение затуманилось. Мало-помалу все участники стали радовать себя и друг друга. Даже тетя Долорес дала себе волю и тихо поохивала от удовольствия, пока над ней целеустремленно трудился ПП, позабыв про жену и репрессивную силу ее магазинных счетов.

Мы провели оживленное утро и в конце концов заснули заслуженным сном. Я проснулся вовремя, чтобы увидеть, как ПП рука в руке с мадам, подобающе задрапированной в простыню и обожающе глядевшей на мужа, выползали из кровати вдоль тети Долорес, которая лежала с пристыженным лицом. Последовало слезное прощание, когда призрак дяди Кена начал блекнуть и пропадать, начиная с кончиков ног и рук и ласково улыбаясь друзьям из плоти и крови, пока от него не осталось только воспоминание о его озорной ухмылке.

О войне больше никто не говорил. Как только представители соединились в Радиной кровати, невозможно стало продолжать даже дутую войну. Джорджи снял заклятье, восстановил естественный ход вещей и вернул монахов к святой Маргарите, чтобы южане и северяне, Имелки и Давалки ладили друг с другом, как это было всегда. Нельзя сказать, что пережитое полностью усмирило тетю Долорес, но на некоторое время ее Горести улеглись, и, когда Рада в конце концов опять назначила вечеринку и пригласила тетю Долорес, добрая женщина даже нашла в себе силы прийти и посидеть в уголочке, возможно, чуть угрюмо, но, по крайней мере, она поучаствовала в общем веселье.

Как закончилась война, так и не стало достоянием общественности, но несколько недель спустя к дверям Рады приехал грузовик и новенькая американская кровать водрузилась вместо ее старой, которая теперь установлена в президентском дворце в неком подобии святилища. Она именуется Большой Кроватью Радости и в официальных путеводителях называется «волнующим символом национального единства». Немногим известно, чем она так волнует, но после того, как первые посетители святилища получили ценные правительственные контракты, прошел слух, что стоит съездить и посмотреть на Большую Кровать Радости, и в дни государственных и религиозных праздников, когда она открыта для посещения, толпы маргамонхийцев выстраиваются в очередь, чтобы почтить этот самый достохвальный из памятников.

— Почему так не может быть всегда? — однажды спросил я Джорджи. — Почему ты не можешь каждый день, круглый год насылать на нас перевертышное заклятие?

Джорджи потрогал пальцем край шляпы и грустно улыбнулся.

— Это может произойти, — сказал он, — только когда все хотят, чтобы это произошло. А это бывает не так часто, даже на Санта-Маргарите-и-Лос-Монхес. Понимаешь, все должно быть так плохо, что иного выбора уже не остается.

Над этим надо было поразмыслить. А когда надо поразмыслить, нет ничего лучше одной вещи. Пойду-ка, решил я, прогуляюсь с собакой.

Призрак уходит под воду

Странная штука смерть. Вряд ли мистер Бэгвелл сильно веселится, когда бреет, обмывает, тампонирует, гримирует, бальзамирует, сжигает и хоронит наши, маргамонхийские, смертные останки. Но время от времени ему-таки встречается клиент с такой идиосинкразией, которая дает ему возможность успешно выступить перед гостями на званом обеде. Один из этих клиентов наш местный ростовщик Артур Мартинес. По правде сказать, смерть Артура подарила Бэгвеллу не только тему для выступления, но и сами обеды — и еще многое сверх того. Она вообще весьма обогатила его жизнь.

Любить Артура было нелегко, и многие задумывались, как только Джемма, маленькая, но приятно округлая женщина, может терпеть его капризы. Большинство маргамонхийцев слишком бедны, чтобы скряжничать, но Артур был таким скупердяем, что у него даже ногти перестали расти. Он помешался на экономии времени и приходил в ужас оттого, что минутная праздность его многострадальной супруги окажется разорительной тратой этого ценного товара. Трясясь над каждой секундой и выцарапывая каждый лишний миг, он сводил к минимуму время, отведенное на любую работу, копя излишек, чтобы использовать его потом, как гнутые гвозди, обрывки веревки и окаменевшие резинки.

Это было странно для острова, где времени до такой степени в избытке, что большинство жителей целыми днями созерцают проплывающее в небе солнце, развалясь в гамаках, и делают ставки, какую муху цапнет геккон. Куда он собирался девать секунды, сэкономленные скрупулезным расчетом любого дела от поедания холодной закуски до количества движений, допустимого во время секса, по-прежнему покрыто тайной.

В часы досуга он без роздыху беспокоился о разбазаривании кислорода, экономии бекона, дефиците трудосберегающих и ресурсосберегающих орудий, плачевном внешнеэкономическом положении, необходимости предохранительного теплосбережения и нехватке местных водоохранных и лесоохранных служб. Что касается политэкономии, то он начинал дрожать всем телом, стоило только шепнуть ему слово «капитал». Кроме того, он был прилежным прихожанином, главным образом благодаря приезжему миссионеру, который намекнул ему, что это единственный способ сохранить бессмертную человеческую душу. Это простое трехсложное слово всегда оказывало на Артура электризующее действие, и он решил ходить на святую мессу всякий раз, как находил немного времени, что случалось на удивление часто.