Большой шеф Красной капеллы: Впервые в мире беседы с Леопольдом Треппером

Первый этап в работе Кента, это было в сорок первом году, его работа была хорошей. До 13 декабря 1941 г. Будучи связанным с «Симэкско», он получал конкретные задания агентурного, разведывательного характера, что дало ему возможность войти в гущу различных немецких кругов. В сорок первом году он совершил две поездки в Германию и одну в Швейцарию. В Германию одна поездка была в начале лета на Лейпцигскую ярмарку, куда он ездил вместе с Корбеном, вторая по указанию Центра состоялась 13 октября. Поездка эта была предпринята с целью встречи с товарищами, которые руководили немецкой группой Бойзена.

До этого — весной 41-го г. или осенью 40-го г. пришло указание поискать возможности поехать в Швейцарию для встречи с Радо. Тогда у Радо не было шифра. Кент встретил в Швейцарии Радо. Все эти три поездки проходили в период с осени сорокового года до октября сорок первого. Все считают, что все эти три поездки принесли очень много несчастий. Если подойти критически — почему, можно сказать, что в Центре исходили из того, что, мол, Отто там устроил хорошую базу, может там легально выступать, разъезжать всюду и т. д. Но там забыли одно, что эти группы были созданы так, чтобы не пользоваться ими для связи с другими группами в других странах. Они были созданы, чтобы действовать именно в данных странах, пользуясь тем преимуществом, что вошли в гущу руководящих нацистских кругов.Главным моим принципом в работе было то, что группа не должна иметь связи одна с другой. Исключались какие бы то ни было контакты. И надо сказать, что до того, как начались трагические происшествия во время войны, в ее первые месяцы, этот принцип соблюдался. Вот доказательство этому: я приехал в 37-м г. в Бельгию, в 38-м начал уже создавать эти группы, имел разные миссии во Франции, и в это время существовал Венцель со своей группой. Самостоятельной, о ее существовании я не знал. Существовал с группой Ефремов, о нем я тоже не знал. Теперь мы имеем доказательства, что в годах 37-м, 38-м, 39-м, а то и сороковом в Бельгии существовали три группы, не имеющие абсолютно никакого отношения одна к другой. В этом была наша сила — если произойдет несчастье в одной группе, то не отразится на других. То, что в Центре из разных обстоятельств, а они были тяжелые, приходилось обдумывать, как быть. Скажем, изоляция берлинской группы или группы Радо, понятно, давала возможность раздумывать о мерах, чтобы наладить между ними связь. Было принято самое легкое — наладить связь через Кента или кого-то из других людей моей группы. Если доверяют человеку передать шифр для Радо и обучить его этому шифру, если доверяется шифр, все координаты связи, адреса нескольких человек, руководящих в Берлине, если все это переправляется шифровкой, то товарищи исходили здесь из того, что шифр — это вечное, понятие, который никогда не может быть раскрыт. Здесь две главные ошибки. В то время не было уже шифровок, которые не пеленговались. Как уже теперь известно, начиная с 24 июня 41-го г. на границе с Советским Союзом на станции Кранц перехватывали шифровки, уходящие в эфир. Там впервые стали перед фактом, что идут шифровки в Советский Союз, идут из Берлина, из Бельгии и Голландии.

Но пеленговка еще не доказательство. Мы знаем, что у Зорге контрразведка на протяжении многих лет собирали множество нерасшифрованных шифровок. У нас тоже. Но суть иная. Уже шла война, дать в одной и той же шифровке несколько заданий, намеченных к исполнению на 13 октября. У Кента только по группе Шульце-Бойзена указывались фамилии и адреса главных руководителей Бойзена, Харнака и Кукхофа. Через них указывались связи к двум главным радистам — к Шульце и Коппи. Это было одно задание. Но на эту поездку Кент получил еще другие задания, которые шли на Чехословакию, и в первую поездку задание на связь о Альтой^{50} в Лейпциге.

Мы исходим из положения, что если и абсолютно доверять человеку, то это не означает, что надо посвящать его в такой степени. Это абсурдно. У меня был случай такой. Приехал Аламо. Я никогда не добивался узнавать его настоящее имя. Здесь же мы имеем случай, когда в одной шифровке фигурировали настоящие фамилии и адреса людей, которые на первой линии огня, людей, занимающих крупные посты в вермахте и министерствах. Конечно, это была страшнейшая ошибка. Две доездки в Берлин, казалось бы, принесли в Центре облегчение, что вот дело налажено, связь восстановлена. Но не предвидели, что это создаст очень трагическую ситуацию в ближайшее же время.

Что дала поездка Кента в Швейцарию к Радо, учитывая, что она была тоже неудачной. Почему? В такую страну, как Швейцария, были все возможности добраться без шифровок, но не давать в руки шифр, предназначенный для Радо, в руки другого человека. Здесь уже второй человек становится сообщником этого шифра. Тут весь шифр уже теряет свой смысл. Здесь нарушились основные принципы конспирации. Если я получил шифр для Гроссфогеля, кличка у него была Андре, то знал шифр только он, и больше никто. Так оказалось, что при верной практике шифр находится в одних руках, то ему легче выдержать в случае своего ареста. Будем говорить как разведчики по этому вопросу. Если он знает, что никто его не может подвести, он будет вести себя спокойнее, увереннее.

Материал, который привез Кент из Берлина, а его было очень много, дополненный новыми материалами, поступившими в ноябре, был исключительной важности, и тогда с моего согласия часть телеграмм шифровал Аламо. Так что два человека точно знали тексты посылаемых материалов в Центр. Касались они военных вопросов. Подчеркиваю это потому, что Аламо был уже арестован 13 декабря 41-го г. Вернемся к Кенту.

Провал на ул. Атребат в Брюсселе был сигналом того, что к нему доберутся гестаповцы через какое-то время — через несколько дней или недель. Надо было отвести от него угрозу. Здесь имелось два этапа. Кент уезжает в Марсель, где было спокойнее всего. Остальные, которые оставались в Брюсселе, свернули всю работу до апреля 42-го г. Весной 42-го г. было решение Центра этих людей из группы Кента передать Ефремову. Он получил таких людей, как Райхман, Избуцкий^{51} (Боб), Люнет^{52} (Очки) и еще двух-трех людей, которые там были. Это снова было ошибкой. Мой план был не давать людей из группы, которая проходила, так сказать, свой карантин, не передавать другой действующей группе. Мое предложение было другое — дайте шифр для Избуцкого, и пусть он сам действует, самостоятельно. Если бы что-то произошло, он и его радист (Сезе^{53} — моряк из коммерческого флота, находившийся в Остенде), они были бы изолированы от других. То же самое и с Райхманом. Мое мнение было не давать его. Райхман долгое время был человеком, который приносил большую пользу. Но он был хитрецом, человеком, падким на деньги, и, кроме того, он должен был постоянно чувствовать над собой авторитет своего руководителя. Если он чувствовал над собой контроль, он выполнял то, что ему предлагали. Я дал указание, чтобы его передали Ефремову, Райхман с ним встретился, а потом он мне говорит:

— И этот человек будет моим начальником? Он же ничего не понимает и делает глупости.

Тогда я уже понял, что дело пойдет плохо. Если у людей нет полного доверия, если для них руководитель не авторитетен, толку из этого не будет.

Райхман был связан с нами еще в 37-м и 38-м гг. по таким вопросам: был период, когда в Центре ужасно нуждались в «сапогах». Райхман был человеком, имевшим в этом отношении большие связи. Он занимался скупкой таких паспортов, с которыми можно было проживать. Скажем, бельгиец уезжает куда-то в Латинскую Америку. След обрывается, куда он уехал. Его документы были наиболее удобными — в Бельгии человека не было. До начала войны Райхман играл большую роль. В Центр я отправлял десятки документов. Каждый «сапог» имел свою легенду, которая давала возможность человеку опытному быть уверенным, что он не провалится. Потом это изменилось. Как только началась война, и у меня были все связи с движением Сопротивления, я получал настоящие паспорта — бельгийские, французские через муниципалитеты, в которых работали члены Сопротивления. С тех пор «сапог» было сколько угодно. Но нам, особенно в 42-м г., нам очень нужны были немецкие документы, которые давали возможность разъездов по разным странам, или документ, утверждавший, что владелец его не обязан ехать в Германию на работу. Либо документ, по которому было видно, что владелец работает в Германии и в данный момент находится в отпуске. Крупнейшим поставщиком таких документов была Кете Фёлкнер^{54}. Она была главным секретарем организации Заукеля. Можно сказать, что мы были приобщены к тому, что делалось в ведомстве Заукеля.

Итак, сорок второй год, Кент находится в Марселе, имеет указания создавать там сеть, но его состояние таково, что он деморализован. Это все ложь, когда говорят, что создавались точки в Лиможе, Ницце. Там он ничего не создал.

Когда мы начали осознавать, что несчастья приближаются, когда ему стало известно, что след его открыт, сложилась сложная ситуация. А след был открыт в результате недостаточной дисциплины. Было решено, что Кент уезжает первым. Жену оставляет пока в Бельгии. Он должен был приехать в Париж, но по разным соображениям жена приехала в Париж, а с ней приехала Мальвина Грубер — курва! Она была страшнейшая стерва. В 38—39-х годах Мальвина была помощницей Райхмана. Это утверждают разные фантазеры, что она являлась связной на Швейцарию, это ложь. Никогда она туда не ездила, никакой связи не поддерживала. Когда немцы оккупировали Бельгию, когда начались тяжелые времена, из близких нам людей первым человеком, с которым гестапо связалось, была Мальвина Грубер. Что она знала о нашей работе? Меня она видела один раз, не больше. Она знала, чем занимается Райхман, и помогала ему в переездах с одного места на другое. Но я знал одно: в тех случаях, когда дело касается Райхмана, она не изменит, потому что была любовницей Райхмана. Муж ее был где-то в Лондоне, она имела 4 или 5 детей. Я был уверен в одном: пока все в порядке. Потом, когда я узнал, что она начинает путаться с немцами, сначала по вопросу обмена денег или других вещей, я запретил всякие контакты с ней.

Учитывая, что Мальвина знала все, что связано с переездом из Бельгии во Францию или в неоккупированную зону, Кент договорился с ней, чтобы она проводила его приятельницу до Марселя. Она была первым человеком, когда немцы искали след к Кенту, через

Мальвину узнали, что Кент с женой находятся в Марселе. Когда я уже знал, что вокруг него стягивается петля, когда мы уже знали, что подготавливается десант в Алжире, что меняло политическую ситуацию, можно было предположить, что в Марселе Кенту вскоре нечего будет делать. Наше решение было переправить Кента в Алжир, как и Жаспара. Жаспар прекрасно все подготовил. Представитель Виши в Алжире был его хороший приятель, который и помог ему подготовить переезд группы. Я уже направил «сапоги» для Кента и Барчи в Марсель (Жаспар в этом не нуждался), и было решено, что они уезжают. В самую последнюю минуту Кент и Барча решили не ехать. Без моего ведома. Потом я узнал, что у него родились какие-то планы перебраться в Швейцарию. Он уже знал, что ехать в Алжир — значит там работать. Таким образом 42-й г. в Марселе прошел впустую. Ему было указание наладить в Марселе станцию, чтобы была связь с Центром. Говорил, что не может наладить, я ему дал радиста. По указанию партии эти товарищи наладили ему связь, но он не хотел ничего делать. Здесь начинаются другие события. 12 ноября 42 г. в первый день после занятия немцами неоккупированной части Франции, Кент был арестован, как и Жаспар и Барча. Произошло это за 12 дней до моего ареста, за 7 дней до провала в фирме «Симэкс».

Об аресте Кента и о том, что произошло в Марселе, это произошло двенадцатого, я уже знал четырнадцатого. Тогда я еще предполагал, что Кента там уже больше нет, но полагал, что попались радист и кто-то еще. Но спустя день я уже знал точно, что Кент был арестован. Узнал в результате глупости, которую иногда делал противник. Они эту операцию провели вместе с французской полицией. Сначала префект полиции не дал своего согласия. Он сказал, что если вы привезете распоряжение от правительства Виши, тогда пожалуйста.

Гестапо вынуждено было ждать. Но тут произошла высадка в Северной Африке. Немецкие войска немедленно заняли Марсель и в первый же день туда приехала из Парижа целая группа гестаповцев и арестовала Кента и других. Неверно, утверждал Александров, что туда приехал Паннвиц. Он пишет о зондеркоммандо только летом 43-го г. До этого зондеркомандой руководил Гиринг. О том, что произошло в Марселе, я узнал из газеты, выходящей в Марселе. Это была газета колаборационистов. Там появилось сообщение, что в Марселе 12-го произошел арест советских шпионов, и указывалось имя, которое Кент носил по своему паспорту. Так 16-го я уже точно знал, что там произошло.