Большой террор. Книга I
Шрифт:
Эти аресты, особенно арест Шмидта, вызвали серьезное беспокойство в военных кругах на Украине. Никто не верил в виновность Шмидта. Хотя он однажды голосовал за Троцкого, он давно в этом «раскаялся». Между тем, в августе последовали новые аресты. Был схвачен комдив Ю. Саблин. Сотрудница НКВД Анастасия Рубан, знавшая Якира, тайно назначила ему свидание и сообщила, что видела материалы против Саблина и абсолютно убеждена в его невиновности. Три дня спустя была объявлена смерть Анастасии Рубан от сердечного припадка. Вскоре стало известно, что в действительности это было самоубийство. [802]
802
26. Дубинский, стр. 249-51; см. также «Военно-исторический журнал», № 6, 1965.
Между тем на Лубянке Шмидта вели по всем степеням допроса высокопоставленные следователи НКВД, включая начальника особого отдела М. И. Гая и печально известного В. М. Ушакова. Комдив обвинялся в подготовке убийства Ворошилова.
Обвинение против Шмидта и Кузьмичева было внесено в показания будущих участников зиновьевского процесса, а затем объявлено публично в обвинительном заключении. Но в ходе самого процесса 21 августа 1936 года неожиданно прозвучало имя более крупного командира, одного из членов группы Тухачевского. В тот день был вторично допрошен Дрейцер, уже закончивший давать показания 19 августа. При этом допросе, завершившем весь процесс, Дрейцер выдвинул обвинение против Путны. Этот командир якобы находился в прямой связи с Троцким и Иваном Смирновым. Смирнов отрицал, что Путна имел какое-либо отношение к делу. Однако Пикель, Рейнгольд и Бакаев подтвердили показания Дрейцера. [804] Путна, вызванный из Лондона, к началу сентября был под арестом. Его жена узнала об аресте мужа в Варшаве, по пути на родину. [805]
803
27. Там же.
804
28. См. «Дело Зиновьева», стр. 116.
805
29. Barmine, р. 31 1.
Еще один командир, которому предстояло фигурировать на суде в июне 1937 года, комкор Примаков, был заместителем командующего Ленинградским военным округом. Его арест произошел не позднее, чем в ноябре 1936 года, возможно даже раньше. [806] Роль Примакова во всем деле очень неясна. Но однажды он уже находился в руках НКВД — по-видимому, в 1934 году [807] — так что был особенно уязвим.
Для поверхностного наблюдателя не было ничего невозможного в том, что троцкистские заговорщики вовлекали в свою орбиту коммунистов Красной Армии, — наряду с гражданскими лицами разных профессий. В той обстановке Невозможно было жаловаться, что аресты командиров представляли собой репрессии против армии как таковой. С Другой стороны, согласно показаниям Дрейцера, инструкции Троцкого включали особый пункт о «развертывании работы по организации ячеек в армии»; [808] это уже звучало прямой угрозой. Осенью 1936 года ходили слухи о том, что готовится показательный процесс «командиров-троцкистов» с комкором Путной в качестве главного обвиняемого. Тучи сгущались и над головой самого Тухачевского, если судить по тому, как мало о нем писали в связи с последними Маневрами. А Ворошилов, делясь в Киеве впечатлениями о белорусских маневрах, говорил о «кознях врагов» и призывал к «неусыпной бдительности». [809]
806
30. «Герои гражданской войны», Москва, 1963, стр. 218 сообщает, что «с 1935 года до августа 1936 года Примаков находился на работе заместителя командующего войсками».
807
31. См. Erickson, pp. 376-7.
808
32. «Дело Зиновьева», стр. 22
809
33. Дубинский, стр. 261.
Однако последующее падение Наркома внутренних дел Ягоды рассматривалось как частичная победа армии. Немецкие дипломатические доклады того времени утверждали, что никаких военных судить больше не будут и что сам Тухачевский полностью реабилитирован. [810]
Но как всегда это «облегчение» оказалось просто очередным маневром Сталина. Ни Шмидта, ни Путну не освободили, и вскоре Ежов уже планировал более мощный удар по военачальникам. Есть сообщения, правда, не подтвержденные, [811] что с самого ареста Путны от него хотели получить Показания, что Тухачевский был английским шпионом. Эти Показания было бы наиболее естественно вложить в уста именно Путны, поскольку он сам занимал пост в Лондоне. Во время прошедших процессов подсудимые часто обвинялись в том, что работали в пользу различных иностранных государств. Тем не менее, это обвинение в последующей пропаганде развития не получило, ибо, возможно, было заслонено «связью» с немецкими фашистами.
810
34. См. Erickson, р. 427
811
35. Авторханов в «Посеве» 12 ноября 1950; он же Uralov, The Reign of Stalin, pp. 50–51.
Как
мы видели, на процессе Пятакова и других прозвучало еще одно обвинение против Путны — в данном случае обвинение лишь в терроре, не в измене. 24 января 1937 года Редек на суде заметил, как бы попутно, что Пути а приходил к нему «передать одну просьбу Тухачевского». [812] На следующий день состоялся удивительный диалог между Вышинским и Радеком:Вышинский: Обвиняемый Радек, в ваших показаниях сказано: «В 1935 году… мы решили созвать конференцию, но перед этим, в январе, когда я приехал, ко мне пришел Виталий Путна с просьбой от Тухачевского…». Я хочу знать, в какой связи вы упомянули имя Тухачевского?
812
36. «Дело Пятакова», стр. 105/—.
Радек: Тухачевский имел правительственное задание, для которого не мог найти необходимого материала. Таким материалом располагал только я. Он позвонил мне и спросил, имеется ли у меня этот материал. Я его имел, и Тухачевский послал Путну, с которым вместе работал над заданием, чтобы получить этот материал от меня. Конечно, Тухачевский понятия не имел ни о роли Путны, ни о моей преступной роли…
Вышинский: А Путна?
Радек: Он был членом организации; он пришел не по делам организации, но я воспользовался его визитом для нужного разговора.
Вышинский: Итак, Тухачевский послал к вам Путну по официальному делу, не имевшему никакого отношения к вашим делам, поскольку он, Тухачевский, никак не был связан с вашими делами?
Радек: Тухачевский никогда не имел никакого отношения к нашим делам.
Вышинский: Он послал Путну по официальному делу?
Радек: Да.
Вышинский: И вы воспользовались этим в ваших собственных интересах? Радек: Да.
Вышинский: Правильно ли я вас понял, что Путна был связан с членами вашей троцкистской подпольной организации и что вы упомянули имя Тухачевского только потому, что Путна приходил к вам по официальному делу на основании приказа Тухачевского?
Радек: Я это подтверждаю, и я заявляю, что никогда не имел и не мог иметь никаких связей с Тухачевским по линии контрреволюционной деятельности, потому что я знал, что Тухачевский — человек, абсолютно преданный партии и правительству. [813]
813
37. Там же, стр. 146/—.
Прочитав об этом, один опытный работник НКВД сразу сказал, что Тухачевский пропал. Почему, спросила его жена, ведь показания Радека так категорически исключают его вину? а с каких это пор, — был ответ — Тухачевскому понадобилась характеристика Радека?. [814]
Весь этот неуклюжий диалог был успокоительным ходом, без сомнения продиктованным лично Сталиным, возможно, по настоянию Тухачевского, после того, как его имя было накануне названо. Весьма типично, что маршал получил полное удовлетворение самым поверхностным путем. Он вряд ли мог теперь требовать более ясной оценки своей лояльности и невиновности. И в то же время сама мысль о возможной виновности была пущена в ход. И когда Вышинский в своей обвинительной речи говорил о том, что подсудимые признались во многом, но не во всем, что касалось их преступных связей, то это явно была укладка фундамента для возведения дальнейших обвинений и на Тухачевского, и на кого угодно.
814
38. Krivitsky, р. 239.
Когда Шмидта, в конце концов, сломили суровыми допросами, его показания, по-видимому, стали циркулировать в высших кругах партии. Якир решил проверить обвинения. Он настоял на том, чтобы ему дали свидание со Шмидтом в тюрьме. Шмидт исхудал, был совсем седой, выглядел апатично и говорил обо всем с безразличием. По описанию Якира, у него «был взгляд марсианина», как с другой планеты. Но когда Якир спросил его, соответствуют ли действительности данные им показания, Шмидт сказал, что не соответствуют. Якиру не позволили расспрашивать его о деталях, но он получил записку от Шмидта к Ворошилову с отрицанием всех возведенных на него обвинений. Якир передал эту записку Ворошилову и сказал ему, что обвинения были явно ложными.
Очень довольный этими результатами, Якир вернулся в Киев. Но радовался он не долго. Ибо вскоре Ворошилов позвонил ему по телефону и сказал, что на следующий день, после свидания в тюрьме с Якиром, Шмидт подтвердил снова свои показания и ставит в известность Ворошилова и Якира, что его прежние признания были правильными. [815] (Теперь известно, что в результате девятимесячных допросов Шмидт либо к тому времени, либо вскоре после этого дал показания, о которых не сообщили Якиру и другим командирам, — показания против Якира. Шмидт «признался», что по наущению Якира хотел поднять свое танковое соединение на мятеж).
815
39. П. Якир и Геллер, «Командарм Якир», стр. 224–225.