Большой террор. Книга II
Шрифт:
Крестинский: Да…
После нескольких подобных отрицаний Вышинский спросил прямо: «Когда мы на предварительном следствии спрашивали у вас, как вы говорили по этому поводу?
Крестинский: Давая показания, я не опровергал ни одного из своих прежних показаний, которые я сознательно подтверждал.
Вышинский: Сознательно подтверждали. Вы вводили прокуратуру в заблуждение. Так или нет? Крестинский: Нет.
Вышинский: Зачем вам нужно было вводить меня в заблуждение?
Крестинский: Я просто считал, что если я расскажу то, что я сегодня говорю, что это не соответствует действительности, то это мое заявление не дойдет до руководителей партии и правительства. [509]
509
19. Там же, стр. 58-9.
Маклин пишет, что это ясное заявление Крестинского вызвало в зале „гнетущую тишину“. [510]
Допрашивая
Тут Вышинский оставил эти вопросы и вновь взялся за свою официальную жертву — Бессонова, который пространно поведал о связях с Троцким. Бессонов добавил, что Троцкий якобы намекнул на необходимость физического уничтожения Максима Горького. Заседание закончилось еще одним диалогом между прокурором и Крестинским, причем Крестинский вновь отрицал свою вину.
510
20. F. Maclean, р. 87.
511
21. «Дело Бухарина», стр. 58.
После двухчасового перерыва, на вечернем заседании, начал давать показания бывший Нарком финансов Гринько. В свое время Гринько был украинским боротьбистом, а в начале двадцатых годов его сняли с поста Наркома просвещения Украины за излишнюю торопливость в проведении украинизации. Как человек с подобным прошлым, Гринько теперь оговорил Любченко и других украинских работников меньшего масштаба — например, заместителя председателя Совнаркома Украины Порайко, — представив их членами „национал-фашистской“ организации. А в связи со своей последней должностью Наркома финансов в Москве Гринько показал, что высокопоставленные московские руководители — такие как Антипов, Рудзутак, Яковлев, Варейкис — были „правыми заговорщиками“. Он описал, как Якир и Гамарник поручили… начальнику Управления сберегательных касс Наркомфина Озерянскому подготовку террористического акта против Ежова и как сотрудник Главсевморпути Бергавинов получил задание убить Сталина. Сам Гринько занимался, главным образом, вредительством в области финансов, о чем в показаниях на предварительном следствии рассказывал так:
„Подрывная работа по Наркомфину преследовала основную цель: ослабить советский рубль, ослабить финансовую мощь СССР, запутать хозяйство и вызвать недовольство населения финансовой политикой Советской власти, недовольство налогами, недовольство плохим обслуживанием населения сберегательными кассами, задержками в выдаче заработной платы и др., что должно было привести к организованному широкому недовольству Советской властью и облегчить заговорщикам вербовку сторонников и разворот повстанческой деятельности“. [512]
512
22. Там же, стр. 22.
Эта тема — взваливание ответственности за ошибки и неурядицы советской экономики на подсудимых-„вредителей“ — звучала на протяжении всего процесса. На скамье подсудимых нашлись „ответственные“ за недовольство советских граждан во всех областях жизни.
Подобным образом Гринько стал „виновным“, вместе с Зеленским и другими, за перебои в торговле:
Гринько: В области товарооборота Зеленский и другие вредители в этой области, например, Болотин по Наркомвнуторгу, осуществляли подрывную работу, создавали товарный голод, товарные затруднения в стране… Зеленский по директивам „право-троцкистского блока“ в недородные районы завозил большую массу товаров, а в урожайные районы посылал товаров меньше, что создавало затоваривание в одних районах и товарную нужду в других. [513]
513
23. Там же, стр. 78-9.
Прокурор обратился к Рыкову, и тот подтвердил виновность Крестинского. Но Крестинский еще раз ясно заявил, что ничего не знал о нелегальной деятельности, и последующее вмешательство председательствующего Ульриха не заставило Крестинского сказать что-либо иное.
В свою очередь, показания Рыкова тоже не очень удовлетворили суд, хотя и в другом смысле. В последний период перед арестом Рыков сильно запил и опустился. Его состояние не улучшилось и в тюрьме, где спиртных напитков не давали, но сказывалось тяжелое напряжение от допросов. Во время перекрестных допросов Рыков временами сбивался, перемежая свои ответы бессмысленным хихиканьем, [514] затем снова овладевал собой. В ходе допроса Гринько Рыков говорил сперва туманно.
514
24. F. Maclean, р. 98.
Гринько: От Рыкова я узнал об участии Ягоды в этой организации, но прямой связи с Ягодой не было.
Вышинский (обращается
к суду): Разрешите спросить Рыкова? Обвиняемый Рыков, вы об этом говорили с Гринько?Рыков: Я точно вспомнить не могу, но не могу исключать этого факта.
Вышинский: Значит, вы об участии Ягоды говорили? Рыков: Да. [515]
Потом был поднят вопрос о вредительстве.
Вышинский: Обвиняемый Рыков, вы подтверждаете этот разговор с Гринько насчет вредительства?
515
25. «Дело Бухарина», стр. 73-4.
Рыков: Этого не принимаю. Я это отрицаю и не только потому, что я хочу смягчить свою вину. Я сделал много вещей гораздо более тяжелых, чем это. [516]
Позже Рыков принялся развивать ту линию, которую он и (значительно более сильно и последовательно) Бухарин вели на протяжении всего процесса. Линия Бухарина и Рыкова состояла в следующем. Они признавали формирование нелегальной организации, „сознавались“, что давали террористическую „ориентацию“, абстрактно принимали на себя ответственность за якобы совершенные другими лицами вредительские акты, но отрицали свою личную осведомленность о каких-либо конкретных преступлениях и свою личную причастность к преступлениям. Ведя такую линию, они могли заявлять, что добровольно признаются в своей тяжкой ответственности, так что отрицание ими своего участия в конкретных актах не может быть сочтено за попытку избежать наказания.
516
26. Там же, стр. 80.
Последним допрошенным 2 марта был Чернов. Бывший меньшевик, бывший семинарист (подобно Бессонову, а также Микояну и Сталину), Чернов в 1929-30 годах руководил заготовками зерна на Украине, а позже занимал в Москве пост Наркома земледелия. Во время коллективизации он был беспощадным исполнителем сталинской воли, хотя, по-видимому, и не очень убежденным исполнителем. В книге бывшего советского полковника Токаева приводятся слова Чернова, относящиеся к 1930 году, к тому периоду, когда крестьяне резали скот, чтобы не отдавать его в колхоз: „Впервые за всю свою тяжкую историю русский крестьянин по крайней мере поел мяса досыта“. [517] Чернов стал давать показания сразу же, в день ареста. [518]
517
27. Tokayev, Stalin Means War, p. 7.
518
28. См. «Дело Бухарина», стр. 638.
Теперь на суде он признался в своих сомнениях относительно коллективизации и сказал, что его сомнения разделялись широким кругом украинских руководителей, в том числе Затонским. Однако главная роль Чернова на скамье подсудимых состояла в том, чтобы принимать на себя ответственность за провалы сельского хозяйства. Он был снят с поста Наркома земледелия только 30 октября 1937 года, [519] и потому его признания звучали убедительно.
К примеру, в больших масштабах происходил падеж скота. Был арестован старший ветеринарный врач Московского военного округа. Его обвинили в том, что он погубил 25 тысяч лошадей из конного состава армии путем инъекций им токсинов, и приговорили его к расстрелу. [520] В сентябре 1937 года в связи с эпидемией инфекционной анемии у лошадей были арестованы начальник главного ветеринарного управления Наркомзема Недачин, начальник ветеринарной службы Красной Армии Никольский и ведущий специалист-ветеринар Наркомзема Черняк. [521] На процессе было объявлено, что предстоит суд над этими лицами, но ни о ком из них в дальнейшем не было ни слуху, ни духу. Тем не менее этот эпизод дал возможность Чернову „признаться“ в распространении подобных же эпидемий — при посредстве других ветеринаров:
519
29. См. «Правду», 30 окт. 1937.
520
30. См. Иванов-Разумник, «Тюрьмы и ссылки», стр. 347.
521
31. См. «Правду», 26 сент. 1937.
Чернов:… Мною были проведены следующие диверсионные акты. Для того, чтобы добиться падежа скота в Восточной Сибири, я предложил начальнику ветеринарного управления Гинзбургу, участнику организации правых, а через него начальнику ветеринарного снабжения, также участнику организации правых, не завозить противоязвенные биопрепараты в Восточную Сибирь, зная о том, что в Восточной Сибири очень опасно по части сибирской язвы. Препараты эти туда завезены не были. Подготовка эта велась в 1935 году, и когда весной 1936 года там вспыхнула сибирская язва, то оказалось, что действительно препараты туда завезены не были и тем самым было погублено — я точно не могу сказать — во всяком случае, больше 25 тысяч лошадей.