Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

Дима внимательно и молча меня выслушал. Потом сказал, что он будет бороться и сделает так, как сделал бы я. Вечером он написал заявление в Генпрокуратуру и подклеил к нему чистые бланки протокола допроса с подписями его адвоката и следователя. И утром, на проверке, отдал для отправки в спецчасть. Около половины десятого утра его вызвал 'oпер. Через полчаса Диму привели обратно. Он сказал 'oперу, что заявление забирать не будет, и пригрозил, что ещё и на него напишет. Через час Диму заказали с вещами. Впоследствии, при выдаче мне передачи, прапорщица-кабанщица сказала мне, что Дима на свободе. Она сказала также, что Димина мама хочет меня поблагодарить, кое-что мне передать. Я написал прапорщице-кабанщице Олин телефон и сказал, что предупрежу Олю. Димина мама позвонила Оле, и они встретились. Как сказала Оля, Димина мама говорила много добрых слов в мой адрес. И что всё получилось, как я и говорил — его выпустили с суда. Суд не продлил санкцию. Димина мама испекла и передала мне пирог. А Олю приглашала в салон, где она работала парикмахершей.

Через год, вспомнив о Диме, я спросил у прапорщицы-кабанщицы, как у того дела.

— Уже всё, — сказала она. — В осуждёнке. Прокурор запросил пятнадцать — дали двенадцать. — И с грустью улыбнулась: — Вы ему уже больше не поможете.

Мне сразу пришла мысль в голову о медвежьей услуге. А потом я подумал, что, может быть, теперь Дима должен до тошноты наесться зоной и «босяцкой» жизнью.

Утром на ознакомлении меня посетил Паша. Он сказал, что больше ко мне приходить не будет, что теперь с делом меня будет знакомить секретарь Лясковской Света. Я не стал расспрашивать Пашу о причинах таких изменений. Но, с учётом того, что по обвинительному заключению Леонид раскрыл мою банду и теперь, как говорил Маркун, менты делают всё, чтобы ублажить Лёню, чтобы тот подтвердил свои показания в суде, а Светлана была девушкой, с которой Леонид демонстрировал окружающим явно больше чем дружеские отношения, и с учётом того, что Светлана была секретарём судьи, председательствующей по делу, я воспринял эту новость настороженно. Но вечером погладил «тромбоном» (литровой железной кружкой с кипятком) брюки, намочил и повесил на самодельную, из скрученной газеты, вешалку шёлковую белую рубашку, чтобы она, высыхая, отвиселась и на ней расправились складки. И на следующее утро ожидал прихода Светланы.

В полдесятого утром меня заказал на следственку прапорщик Коля. Я положил в папку, в которой на всякий случай у меня были стандартные листы, ручка и тетрадь и которую я брал с собой на ознакомление, шоколадку. Дверь открылась, и я вышел в коридор. С верхних этажей арестованные уже ожидали у входной двери в подземный проход. Прапорщик Коля доставил всех на следственку к лестнице на второй этаж. Из стеклянного «скворечника», пульта дежурного по следственке вышла высокая, худая, широкоплечая, чем-то напоминающая длинную доску, с краёв соструганную под конус, девушка-прапорщица почти двухметрового роста или около этого, брюнетка с короткой стрижкой в форменной юбке чуть выше колен и форменной серо-зелёной рубашке — Нина.

— Шагин, первый кабинет, — сказала она.

И я, поднявшись по лестнице, прошёл к первому кабинету и открыл дверь. И замер в нерешительности. У стола стояла в длинных чёрных кожаных сапогах, хотя ещё только была середина сентября, в чулках телесного цвета, в чёрной, можно сказать, облегающей кожаной юбке и в чёрном кожаном пиджаке, из-под которого проглядывала белая то ли блузка, то ли рубашка, девушка лет двадцати пяти, может быть, чуть старше. На её лице был скромный, но эффектный макияж. Её волосы были смолисто-чёрного блестящего цвета — под цвет одежды, — завязанные сзади в длинный пышный хвост.

— Игорь Игоревич? — она сделала паузу и, видя мою реакцию, что это я. — Проходите, пожалуйста.

Потом она сняла пиджак и, как бы соблюдая дистанцию, поменяв улыбку на более серьёзное, но доброе выражение лица, продолжила, что она следователь по особо важным делам отдела по борьбе с экономическими преступлениями при МВД и пришла меня допросить по экономическому делу. При виде её одеяния первая мысль, которая у меня закралась — что это ярко выраженная чекистка по внешнему облику и состоянию души.

— По какому экономическому делу? — спросил я, пристально посмотрев на неё.

— Ну, по экономическому делу, которое возбуждено по факту хищения должностными лицами предприятий «Топ-Сервис» и, в частности, «Топ-Сервис Восток», денег, НДС из государственного бюджета, — под моим взглядом немного смутившись, сказала она.

И тут у меня закралось предположение, что эта девочка — может, её прислали или она так решила сама, — пришла меня очаровать. Я спросил:

— В качестве свидетеля?

Не отводя от меня своих карих глаз, она сказала:

— Да.

— Я буду давать показания, — сказал я, — только если Вы не возражаете, собственноручно, в форме ответов на задаваемые мне вопросы. И, пожалуйста, чтобы я себе записал, скажите мне, пожалуйста, Вашу фамилию, имя и отчество и полностью Ваш служебный статус.

И, сев за стол, достал из папки свою ручку и тетрадь.

Видя такое моё полное желание на кооперацию со следствием, девушка продиктовала мне свои ФИО, должность — следователь по особо важным делам, и другое. А потом положила передо мной уже с заполненной шапкой протокол, где я как свидетель предупреждаюсь об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний, чтобы я написал, что желаю давать показания собственноручно, а потом письменно начал отвечать на вопросы.

— Позвольте мне спросить, — сказал я. — Я буду допрашиваться как директор ООО «Топ-Сервис Восток»?

— Да, — немного подумав, сказала она.

Я взял ручку и начал писать в протоколе, что предупреждён следователем об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний как свидетель по делу о хищении должностными лицами ООО «Топ-Сервис Восток» НДС из госбюджета и что уведомлён, что я буду допрашиваться как директор ООО «Топ-Сервис Восток» и что таким способом, мошенническим образом, заведомо об этом зная и пренебрегая всеми нормами УПК, Конституции и «Конвенции о защите прав человека», следователем по особо важным делам и так далее была цинично предпринята попытка лишить меня единственного моего права на защиту. В конце я добавил, что написано собственноручно и мною прочитано, и расписался.

— Вот мои показания по делу, — и отдал протокол ей.

Она взяла протокол, прочитала и… начала плакать. У неё глаза буквально взорвались горькими слезами, а тушь потекла по щекам. Она положила протокол на стол, закрыла лицо руками и отвернулась. Потом отошла в угол комнаты и, стоя спиной ко мне, вытерла глаза. Потом повернулась, но слёзы всё ещё продолжали катиться по щекам.

— Что Вы наделали! — дрожащим голосом сказала она. — Я не говорила Вам такого, я не собиралась Вас лишать права на защиту! Как я этот протокол отдам… — и она назвала какую-то фамилию.

И, не зная, как реагировать и не собираясь никак реагировать, я сидел за столом и сохранял молчание. От этого у девушки-следователя текли слёзы ещё больше и больше.

Потом она взяла протокол и быстро вышла из кабинета. А через несколько минут вернулась обратно с высоким, крупного телосложения молодым человеком в костюме, рубашке и галстуке. Видимо, с её напарником — следователем, у которого либо она должна была консультироваться по вопросам, либо он должен был продолжить допрос, когда я начну давать показания.

Он держал в руке протокол, а она снова начала захлёбываться слезами:

— Я такого не говорила, я такого не говорила!

— Вы зачем девушку обидели? — сказал мне молодой человек.

Но я терпеливо продолжал сохранять молчание.

— Уведите его, — крикнул в коридор молодой человек. В кабинет заглянула дежурная по следственке, прапорщица Нина. — Он девушку обидел.

— Выходите, — сказала мне прапорщица Нина, с презрением сжимая губы так, что стали видны все её морщины под тональным кремом на постаревшем лице, и смотря на меня злобно со своей почти двухметровой высоты.