Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
На следующий день меня посетила следователь МВД по экономическим делам, с тем чтобы допросить по экономическому делу, возбуждённому не против меня, как пояснила мне следователь, а по факту хищения из бюджета НДС предприятием, которым я руководил. Поскольку я и мой адвокат в попытке допросить в качестве свидетеля увидели действия, направленные на лишение меня права на защиту (свидетель предупреждается об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний, а подозреваемый имеет право отказаться от дачи показаний и не несёт ответственности за дачу ложных показаний), я отказался давать показания.
— Вот пускай предъявляют обвинение, — сказал мне Владимир Тимофеевич, когда следователь ушла и мы остались в кабинете вдвоём, — тогда можно давать показания. Им сейчас не показания нужно брать, а думать, как уголовное дело (первое) пропихивать через суд.
Владимир Тимофеевич ушёл, а через пару дней меня посетили оперативные работники МВД, точнее — отдела по борьбе с экономическими преступлениями.
— Корейба, — раздражённо ответил тот, кто сидел за столом.
Второй стоял у окна и практически всё время молчал. Корейба сказал, что его прислал поговорить со мной генерал Опанасенко.
— Это тот, кто в РОВД давал команду меня бить? — спросил я.
— Да слышишь, ты! — стал повышать на меня голос Корейба. Потом перешёл на украинский: — Пэтро Мыкытовыч дуже порядна людына. А тебе я ещё сделаю, — снова перешёл на русский.
— Хватит, хватит, — говорил ему Фурман.
Я нажал на кнопку — в кабинет заглянул дежурный. Я попросил меня увести.
Утром я отправил заявление в прокуратуру с просьбой оградить меня от посещений представителей МВД, а также описал предмет разговора и указал фамилии приходивших, и что расцениваю их приход как психологическое давление на меня перед судом. А на начальника СИЗО СБУ написал заявление, чтобы без присутствия адвоката ко мне никого не пускали. Позже я получил ответ из прокуратуры, что беседа Фурмана и Корейбы, по результатам проверки, проходила со мной в установленном законом порядке. (А потом Владимир Тимофеевич показывал в деле разрешение, которое Фурману и Корейбе на моё посещение-свидание выдал следователь Демидов за несколько дней до передачи дела в суд. Моей жене Демидов в свиданиях отказывал. Также в деле была объяснительная от Фурмана и Корейбы, которые написали, что приходили ко мне, чтобы расспросить о новых преступлениях. «Ты говоришь, что тех не совершал, — улыбнулся тогда Владимир Тимофеевич, — а они пришли расспрашивать о новых».) Адвокат сказал, что теперь, когда дело передано в суд, без разрешения судьи меня никто посещать не будет. На конец марта было назначено распорядительное судебное заседание Апелляционного суда г. Киева, на котором под председательствованием судьи Лясковской должен был решиться вопрос, будет ли дело принято к слушанию. Хотя по закону присутствие подсудимых на распорядительном заседании было не обязательно, я изъявил желание присутствовать и направил по этому поводу ходатайство в суд.
Моего сокамерника Сергея Кудинова по его заявлению в прокуратуру дать показания на русском языке посетил следователь. Как сказал Кудинов, его (Кудинова) при даче первых показаний ввело в заблуждение толкование слова «умысни» — не как «умышленные», а как «уместные» действия. И следователь долго и вопросительно, по словам Кудинова, смотрел на его адвоката. Сергей сказал, что все свои показания на русском языке изложил в протоколе собственноручно. Написал, как открыто вёз в ручной клади магнетроны через границу, никакой контрабанды не совершал. И как следователь воспользовался его незнанием украинского языка, чтобы получить в протоколе подпись о признании им вины в совершении контрабанды. Кудинов сказал, что следователь, перечитывая его показания, несколько раз говорил: «Да как же!» А потом ушёл в плохом настроении.
У Кудинова было высшее техническое образование, к тому же он немного знал английский язык и с удовольствием мне помогал в занятиях. Всё свободное время — а это было почти всё время нахождения меня в камере — я учил слова, изучал правила, понемногу читал английские книжки.
В Апелляционном суде г. Киева в марте состоялось распорядительное заседание суда, на которое были приглашены только адвокаты. Как сказал мне посетивший меня на следующий день Владимир Тимофеевич, никого из обвиняемых — тех, кто писал ходатайства доставить их в суд, — не доставили. На распорядительном заседании адвокаты заявляли, что дело не может быть назначено к слушанию из-за массы процессуальных нарушений на следствии, в том числе лишения следователем права давать показания, о чём говорил и Владимир Тимофеевич. Также мой адвокат ходатайствовал о закрытии в отношении меня дела ввиду отсутствия доказательств и об освобождении меня из-под стражи. «Понятно, что тебя никто освобождать не будет, но так надо», — сказал Владимир Тимофеевич. Все заявления и ходатайства были проигнорированы, а дело председательствующей судьей Лясковской было назначено к слушанию. Местом последнего был определён не один из залов Апелляционного суда г. Киева, а находящийся на окраине Киева кинотеатр «Загреб», в котором только что закончился процесс по делу Шкиля и который Апелляционный суд г. Киева арендовал у городских властей для большей возможности сделать
процесс по делу «Топ-Сервиса» гласным и публичным.После предварительного заседания и принятия судьёй Лясковской дела к слушанию мне в числе других подсудимых из Апелляционного суда г. Киева было направлено и вручено под подпись спецчастью СИЗО СБУ обвинительное заключение.
Обвинительное заключение представляло собой копию обвинения с приведёнными ниже под каждым эпизодом доказательствами, состоящими из выдержек из показаний свидетелей, ссылок на документы и другого; при этом фамилия Шагина в показаниях свидетелей отсутствовала. Во всех показаниях, выборочно приведённых следователем о ведении переговоров или возникших конфликтах, присутствовала фамилия Фиалковского — учредителя ООО «Топ-Сервис», бывшего директора ООО «Топ-Сервис» и действующего народного депутата Верховной Рады Украины, — после чего непременно следовал вывод, что у Шагина возник преступный умысел «наказать» или устранить того или иного человека, как будто в защиту интересов Фиалковского. И для реализации этого умысла Шагин обращался к Макарову, с которым организовал банду, и к членам этой банды Старикову и Маркуну. В то же время следователем Демидовым Фиалковский ни по одному эпизоду допрошен не был, чтобы подтвердить или опровергнуть показания свидетелей. А по поводу рэкета в показаниях написал следующее: «Об угрозах со стороны каких-либо лиц в отношении Шагина и других руководителей и учредителей “Топ–Сервисa” мне ничего не известно, и я никогда не слышал о подобных ситуациях, хотя, конечно, мог просто об этом не знать. О случаях вымогательства денежных средств у Шагина и других мне не известно. Хотя это не означает, что такого не было...» (А потом, как бы оправдываясь, предложил встретиться и сказал моей жене: «Как же я расскажу о рэкете, я же народный депутат!») Создавалось впечатление, что обвинительное заключение написано не Шагину, а Фиалковскому, где следователю Демидову, например, на доследовании оставалось только в некоторых местах заменить фамилию Шагин на фамилию Фиалковский. И, видимо, по этой причине и с этого времени Фиалковский, как соучредитель предприятия, имея влияние на других соучредителей, начал закладывать и распродавать активы (акции, заводы) предприятия АОЗТ «Топ-Сервис», где я являлся соучредителем и президентом компании.
На конец марта было назначено первое судебное заседание. В отличие от СИЗО № 13, из СИЗО СБУ на суд позволялось ездить в галстуке, с ремнём и ручными часами. Оля передала мне костюм, несколько новых белых рубашек, галстук и туфли. А также, поскольку на улице было ещё холодно, кожаное меховое полупальто и кожаную же, на меху, шапку. Вещи в камеру на хранение не выдавались, а находились на складе, в шкафу, и в день суда, наглаженные и накрахмаленные прапорщиком Женей, были выданы мне в камеру. Петруня говорил, что «пока нет решения суда — вы все для меня невиновные. И пока содержитесь у меня, имеете право на суд ездить как люди». Я переоделся, и за мной приехал автозак («воронок»).
Меня и Гандрабуру из СИЗО СБУ в суд — в кинотеатр «Загреб» — доставили последними. Нас везли в одной машине и завели в зал, когда тринадцать остальных подсудимых по делу уже привезли из СИЗО-13. Мы ехали в разных отсеках. Первым из машины вывели Гандрабуру. Потом конвойный дал команду выходить мне. Машина была припаркована боковой дверью будки к чёрному входу в кинотеатр. С двух сторон лаяли собаки. Я спрыгнул на тротуар, мне застегнули за спиной наручники, и солдаты слева и справа, придерживая меня за предплечья, по лестнице сопроводили меня в клетку, которая была смонтирована сбоку от сцены кинотеатра. Я подал через решётку руки, и с меня сняли наручники.
В клетке были две деревянные скамейки, на каждой из которых сидели по шесть-семь человек. Были Стариков и Маркун, которые приезжали в офис от Макарова за данью. Были те лица, с которыми меня познакомили во время проведения ознакомления с делом в одном кабинете. И были неизвестные мне лица. Все они сейчас были подсудимыми, по обвинительному заключению — члены моей банды, которую я организовал с Макаровым. Самого Макарова в клетке не было — он находился в розыске и был выделен в отдельное делопроизводство. С правой стороны от клетки находился зал кинотеатра, на первых рядах кресел которого сидели несколько десятков человек — очевидно, родственники и знакомые подсудимых. С краю, в сторонке я разглядел Олю. Перед клеткой были поставлены несколько столов, за которыми сидели адвокаты. С противоположной стороны прохода, перед креслами, стоял круглый пластмассовый белый стол — такой, как используют в кафе на улицах, — за которым сидел прокурор Соляник, молодой черноволосый парень в форме прокурора. Перед ним на столе лежали документы.
Рядом со столиком прокурора был столик секретаря, за которым сидела молоденькая девочка и что-то писала. С левой стороны от клетки поднималась сцена, на которой было несколько поставленных один за одним в ряд столов, а за ними стулья — места для судей и судебных заседателей — «кивал», как их называли в тюрьме (мною и другими подсудимыми после передачи дела в суд, согласно праву, предусмотренному процессуальным кодексом, были поданы на имя председателя Апелляционного суда г. Киева заявления о рассмотрении дела не единолично одним судьёй, а коллегиально, составом из двух судей).