Большой вальс

Виктория потрясла калитку. Тишина.

– Ивановна, - гаркнула соседка.
– Выходи, к тебе гости пришли.

В доме зазвенели ключами, лязгнула задвижка и тыча перед собой палкой на пороге появилась старуха.

– Кто тут? Евгения в магазин на вторую линию пошла, там песок дают.

– Татьяна Ивановна... Можно мне войти?

Толстые линзы в очках подозрительно сверкнули:

– Елена что ли?

– Нет. Я Евгению Михайловну дождаться должна.

Старушка дотопала до калитки, повозилась с замком и пристально посмотрела на девушку:

– Не узнаю, извини. Глаукома. Голос-то знакомый... Не от Анечки ли?

– Нет. Я из другого города. Привет должна передать...

Старуха насторожилась и неотрывно уставилась на Вику.

– Извини, девочка. Я ума схожу. Всякое мерещится. В сентябре очередь в клинике Федорова подходит. Буду операцию делать. Говорят, у него отличные результаты. Евгения очень настаивает. Надоело, наверно, с инвалидкой возиться.
– Ни почитать, ни телевизор посмотреть, ни за собой прибрать... Вы-то сами (присаживайтесь на скамейку) откуда? Из Санкт-Петербурга?

– Я издалека, бабушка, - тихо сказала Виктория.
– Мне бы с вами поговорить, если, конечно, нервничать не будете...

Старушка аж подскочила:

– Что, что с Анютой?

– С ней все в порядке. Я про другую внучку рассказать хочу. Про Викторию... Жива она, здорова, только... только очень далеко...
– Вика смотрела на руку женщины, сжавшую набалдашник палки так, что вздулись под тонкой морщинистой кожей синие жилы. Сухонькая, птичья лапка. А лицо не старушечье, если, конечно, косынку снять да очки... И причесать, как прежде... с завитками надо лбом.., пусть седыми, но женственными. Ведь Елизавета Григорьевна старше, а ещё позволяет себе щеголять в "бермудах", а когда со своим клубом в путешествия отправляется, непременно вечернее платье берет - для ужина в ресторане.

Лариса Ивановна насторожилась, словно услышала что-то провокационное:

– Про Викторию толкуете. А где же она, почему столько лет матери не показывается? Женя все глаза выплакала, высохла, как чахоточная... Каким только врачам не показывали... "Нервы", говорят... А вот вы детей не теряли и не можете знать, что такое нервы...
– губы Ларисы Ивановны дрожали. Пойду, корвалола выпью.

Она с трудом поднялась, покачнувшись, и Виктория поддержала острый, в складках обвисшей бледной кожи локоть. Прежде благоухала Лариса Ивановна духами и вышагивала на каблуках победно, а теперь пахнуло от нетвердо шагающей старушки чем-то кислым, немощным, жалким. Виктория прошла за ней дом, накапала корвалолу в стакан, подождала, пока Лариса Ивановна выпьет и твердо сказала:

– Бабушка, я приехала. Я очень скучала за вами... Я не могла, ну никак не могла по-другому...
– она прижалась губами к сухонькой руке, зашмыгав носом.
– Простите меня, пожалуйста.

Евгения застала мать плачущей в обнимку с незнакомой девушкой и уронила сумки.

– Что с Анечкой? С Леонидом?
– она испуганно смотрела в улыбающиеся лица, никак не решаясь понять, что видит радость. Нежданную радость.

Худенькая, стриженая, в очках, с проседью в медных завитках - будто красилась хной, а потом бросила. Брючки веселенькие, с разноцветными кармашками, наверно, дочки, и тенниска в красный горох. Она стояла в дверях собственного дома, не решаясь войти, потому что Лариса Ивановна все гладила волосы незнакомой девушки и всхлипывала: "Вика, Викушка наша приехала!"

Виктория поднялась и подошла к худенькой женщине, оказавшейся на полголовы ниже ее:

– Мама, мамочка, это я!

Одна секунда, и из глаз Евгении брызнули слезы. Очки упали, повиснув на цепочке. Она то прижимала к себе Викторию, то отстраняла, всматриваясь в лицо: "Как же это, как это все вышло, дочка?"

И вечера не хватило, чтобы рассказать длинную-длинную историю, перебиваемую вопросами о тех, кто остался здесь, и тех, кто покоился там. Чем ближе подходила Виктория к настоящему моменту в своем повествовании, тем грустнее становилось, потому что за этим моментом, за этой встречей уже стояла наготове разлука.

– О Кате ничего не знаю уже два года. Замуж она вышла, из Куйбышева уехала, писать перестала, сама знаешь - другая жизнь... А на кладбище к отцу и деду сходим? Хорошо, детка, флоксов отсюда откопаем и вон тех сиреневых ромашек - они ещё и в августе постоят...
– Евгения задумалась. Уж и не знаю, что можно тебя спрашивать, я что нет... Люди, что письма передавали, всегда упоминали о секретности. Я и молчала, даже Леониду - ни слова. Только матери, конечно, шепнула, а то у неё сердце слабое.

– Ну, про Максима-то расскажи хоть немного!
– попросила Лариса Ивановна.
– Он меня как родную любил, и я его внучком считала, даром что смугленький!

– У него все хорошо. Только я ни разу его не видела - это все секретные дела. Фотографии в журналах встречала... Он теперь живет в очень состоятельной семье, красивый такой, взрослый, а как Анечка?
– поспешила Виктория сменить тему.

– Анечке пятнадцать - совсем барышня. Здешние кавалеры прохода не дают - все вечера мимо на велосипедах шастают и окошки заглядывают. Но она в спецшколе и в музыкальной... На коньках прекрасно катается - даже приз в одиночном катании получила...
– охотно рассказывала Лариса Ивановна и было заметно, что теперь её не остановишь.

– Мама! Нам бы дочку покормить - ужинать давно пора.
– Ты останешься ночевать, детка?
– в голосе Евгении было уже что-то чужое. Будто сошлись в океане две лодочки, стукнулись бортами и опять потихоньку в разные стороны разъезжаются.

– Не могу, мамочка... Ах, ладно! Была не была - остаюсь! Ведь мне послезавтра улетать... А утром съездим к отцу, - согласилась Вика.

Утром обсуждали маршрут на солнечногорское кладбище.

– Никаких электричек, мама. Смотри, какая я богатая? Где здесь можно взять машину напрокат? У меня международные права!
– Виктория вытряхнула из сумочки деньги и документы, ища водительское удостоверение.

Обе женщины с любопытством смотрели на стодолларовые купюры, зеленый американский паспорт.

– Слава Богу, ты хорошо живешь... Значит, замуж выходишь... Ученый парень, говоришь?
– проговорила Лариса Ивановна с такими интонациями, будто пересказывала кинофильм соседкам.

– Леонид хорошо зарабатывает и я всю зиму уроки даю. Знаешь, очень удобно - ученики домой приезжают, выходить не надо. А французский теперь в ходу. Ты-то как?

– Спасибо, мамочка, твои усилия не пропали даром - все в дело пошло. Французский, английский, немецкий, а ещё я теперь доктор общественных наук. Это у них так выпускники университета называются.

– Господи, какая же ты у меня красавица!.. И очень кого-то напоминаешь на этой фотографии...
– мать разглядывала паспорт.
– вспомнила! Антонию Браун - ну, эту известную фотомодель... У нас теперь реклама идет и передачи про высокую моду по всем каналам показывают... Да точно, точно, вылитая А. Б.!

– Немного есть. Мне уже об этом несколько раз говорили... Ну что, берем машину до Солнечногорска?

Евгения засмеялась:

– Здесь у нас прокатного пункта пока нет. И такси тоже. Пойдем на шоссе, постоим, поголосуем, может, попутная попадется.