Болты в томате. Правдивые рассказы
Шрифт:
– Вы где?
Саня Нехорошев ответил из тумана:
– На месте! Все нормально, товарищ командир. Разгружаемся.
Веня обрадовался:
– Мы вас слышим!
Всё обошлось…
Валере Хадееву все сходило с рук. Наверное, потому что он был нерусским и заикался. К тому же, Валера всем говорил «ты». К этому привыкли и офицеры, и командир, и даже кок Володя Караваев с этим смирился и не трогал Валеру, когда тот дежурил у него рабочим по камбузу и хамил по простоте, которая была, как говорится, хуже воровства…
9. Альбатрос
Мичман Самойлов, наш боцман, пристрастился ловить на крючок крупных морских птиц – альбатросов, бакланов и других. Он проделывал это в море, когда матросы вываливали за борт корабельное дерьмо и отходы с
– Что, Самойлов, птичку поймал? – спросил Веня и неосторожно протянул руку к голове альбатроса.
Вы когда-нибудь видели этот клюв? Если нет, посмотрите в Интернете! Впечатляет.
В этот раз «птичка» слегка боднула клювом в сторону капитана второго ранга Вени Баркова – и в кровь изувечила толстый и кривой волосатый указательный палец командира корабля. Капитан второго ранга Барков взревел:
– Позвать сюда матроса Хадеева! Пусть задушит эту птицу на хуй!
Валера Хадеев, командир локационного отделения, был из кочевников – оленеводов и охотников – единственное лицо монголоидной расы на нашем корабле. Однажды он сумел ловко заарканить раскачивающийся груз на заглохшей лебедке, соорудив лассо из линя и набросив его умелой рукой на этот маятник. Правда, за это его никто не похвалил, потому что он был салага, нерусский и заикался. По мнению Вени Баркова, Хадеев был представителем дикого народа, – поэтому он и должен был расправиться с диким животным. Но Валера не был диким, – он был застенчивым – до такой степени, что над ним подтрунивали, даже когда он стал старослужащим; он стеснялся того, что не очень хорошо знал русский язык, но еще больше он страдал от своего заикания. Понять до конца, что говорил Валера, мог только наш радист, старшина первой статьи Александр Нехорошев. Еще Валера Хадеев стеснялся своего круглого лица с раскосыми глазами. Он был в собственном понимании инопланетянином на корабле…
– Позвать сюда Хадеева! Пусть задушит!
Но Валеру Хадеева не нашли. Командир отпустил боцмана. Мичман Самойлов с дурацкой ухмылкой и альбатросом в руках пошел дальше.
А дальше был камбуз. В это время матрос Караваев, не доверяя никому, собственноручно тер кафель. Мичман поднес пойманного альбатроса к спине Караваева, – и птица в мгновение ока разнесла в клочья толстую робу и штаны матроса – отомстила за все! Кок ловко поймал альбатроса за шею и, внимательно глядя в птичьи глаза, сказал:
– Может, не надо так, товарищ мичман?
Боцман ухмыльнулся и потянул птицу к себе, но кок не отпустил, – он смотрел на разинутый клюв альбатроса и улыбался…
Он смотрел до тех пор, пока птица не перестала трепыхаться в крепких руках мичмана Самойлова. Тогда Караваев разжал пальцы, и голова альбатроса безжизненно повисла на шее как на веревке. Птица сдохла. Таким образом, приказ командира был выполнен, хотя Володя Караваев о нем даже не догадывался…
Боцман был в шоке.
Больше мичман Самойлов морских птиц не ловил никогда. А матрос Караваев, наоборот, пристрастился и затеял при случае душить чаек руками…
10. С корабля на бал…
Ну, а дальше был Владивосток. И это было потрясающе!
Ночью мы вошли в бухту Золотой Рог.
Огромный город с огнями. Погода прекрасная. Красотища!
Отшвартовались, выключили главный двигатель – и полегли спать. Наступила тишина. Ну, а пришвартовались борт в борт с подводной лодкой. Дизельная, такая, небольшая ржавая подводная лодка, – рубка торчит, все остальное – только-только над водой.Мы напополам ночь держали с дежурным офицером. Была моя очередь. Стою – в этой своей парадке – голландке со всеми значками, бескозырке, штанах черных, хромовых ботинках. Хожу туда-сюда. Захожу на ют. А с юта – трап подан на пирс. Стою, любуюсь ночным Владивостоком. После всех этих наших морей и островов – хоть и не Лас-Вегас – но выглядит очень эффектно. Закурил – и тут слышу слева от себя странный голос, «заговорщицкий» какой-то, низкий и хриплый. И этот голос говорит – маняще и тихо:
– Военный! Эй, военный!
Я огляделся. Других военных, кроме меня, поблизости не было. Я посмотрел вниз, через борт, – туда, где эта подлодка…
А там люк какой-то на палубе открыт, и оттуда – грязная башка торчит в черной пилотке, – замызганный какой-то подводник. Я ему и говорю не очень дружелюбно:
– Ты это меня, что ли?
– Ну, тебя, тебя, военный!
Я говорю:
– Чего надо?
Высунулась вторая голова.
– Военный, курева дай!
У меня пачка «Примы» была почти полная, но последняя. Решил поделиться. Морская солидарность. Но как им передать? И решил я кинуть всю пачку, чтобы они взяли, сколько им надо, а потом мне обратно кинули. Бросил я им пачку. Удачно. Они поймали, да только почему-то закуривать не стали, а один так просто взял – и нагло засунул ее себе в нагрудный карман! Я говорю:
– Алё, ты чего это, командир?
А он в ответ:
– Так. У тебя еще есть.
Я говорю:
– Да нету у меня ничего. Мы только что пришли. Наболтались черте где. Возьмите, сколько надо, а пачку сюда бросайте.
Раздался хриплый смешок:
– Ни хуя, военный! Иди к нам!
Я говорю:
– Это еще зачем?
– А то вдруг не добросим. Потонет же курево. Жалко. Иди к нам!
И пальцем меня манит, черт!
Делать нечего. Спустился я по трапу на пирс. У них такой же трап – на лодку. Я прошел. Гляжу: из люка торчат две башки чумазые – только глаза сверкают, да кружка белая эмалированная. Пальцами меня манят. Я подошел.
– Третьим будешь! – прохрипел первый подводник.
Я говорю:
– Не, я пить не буду. Давайте сигареты, и я пошел.
А он вдруг заявляет:
– А щас как закричу!
И второй:
– Как закричим!
Первый тихо засмеялся:
– Ну, ты попал, военный!
Понял я свое незавидное положение. Наш борт стоял вплотную рядом с ними. У нас – иллюминаторы настежь, потому что тепло. Если закричат, кто-нибудь высунется – и увидит, что на соседней подводной лодке, бросив корабль на произвол судьбы, похерив Родину и честь военного моряка, проводит свое дежурство дежурный по кораблю. Это будет большая беда, сравнимая только с расстрелом. Я говорю примирительно:
– Да ладно вам орать! Ну? Тихо! Чего вы?
И присел перед ними на корточки, чтобы вровень быть. А первый мне кружку сует:
– Давай, давай! Пей!
В одной руке держит мои сигареты, в другой – это самое пойло. Соблазняет. Компания им, что ли, нужна была, – не знаю! А из кружки такая вонища – аж глаза режет!
– Нет, – говорю, – не буду. Давайте сигареты!
– А щас как закричим! Давай, давай, зёма! Бери! Мы же пьем.
И продемонстрировал, как они пьют.
Я сижу перед ними на корточках. Дежурство похерил. Сигареты просрал. А мне тут протягивают вонючую кружку – и пить заставляют. Купился как последний салага.
– Это что? – спрашиваю.
– А торпедуха! – просто отвечают подводники. – Давай, зёма! Торпедуха, она – о-го-го!
Не «о-го-го!», а «ох-хо-хо!» – подумалось мне. Попал в оборот! Вздохнул – делать нечего! – и подчинился. Хлебнул я из той кружки. Дыхание перехватило, – градус оказался немалый. Гляжу, протягивают мне мазутными пальцами белый кусочек сахару – закусить. Закусил. И вот когда я закусил и немного продышался, мне сказали:
– Это дело, зёма! Это – по-нашему! А то – вырядился, глядите на него!