Бомаск

– Ну, теперь пойдем к ручью, испробуем, как наша машина действует, сказал Жан.

– Идем, идем скорее!
– закричал малыш.

– А ты не пойдешь с нами?
– спросил Жан Пьеретту.

Очевидно, все было предусмотрено заранее.

– Нет, мне не хочется, - ответила Пьеретта.

– Ну что ж ты, Жан? Пойдем скорей!
– молил маленький Роже.

– А может, останешься, сыночек, побудешь немножко с мамой?
– спросила Пьеретта.

– Не знаю...
– уныло протянул Роже, которому было гораздо веселее с Жаном, чем с матерью.

– Да иди уж, иди, - сказала Пьеретта.

Жан отправился с мальчуганом к ручью, но почти тотчас же Роже побежал за Пьереттой.

– Пойдем с нами, мамочка, - сказал он с умильной рожицей.
– Мне так хочется, чтобы и ты пошла...

Было совершенно ясно, что его подослал Жан. Пьеретта притянула малыша и, стиснув в объятиях, расцеловала его. Потом подтолкнула к двери.

– Ступай играть, - сказала она.

Бомаск куда-то исчез. Старуха Адель повела Раймонду Миньо в заброшенный сад церковного дома, где можно было нарвать роз. Пьеретта кивнула Миньо: "Посиди, мол, здесь" - ей не хотелось оставаться с дядей с глазу на глаз. Миньо принялся читать старые номера "Французского охотника". Эме Амабль молчал, погрузившись в свои мысли. Так прошел целый час. Пьеретту обуревали самые разноречивые чувства. Чтобы успокоиться, она взялась за вышиванье, к которому не притрагивалась с тех пор, как вышла замуж.

Бомаск тем временем дошел до церковной площади, где находилось две пивных, одна против другой: в одной было пусто, в другой четверо молодых парней играли в карты. Парни поздоровались с Бомаском - в окрестных деревнях все знали сборщика молока, - но не пригласили его к своему столику. Он сел у окна, украшенного каким-то чахлым вьющимся растением, захиревшим оттого, что его ни разу не пересаживали в свежую землю.

Старуха хозяйка подошла к столику.

– Так вы, значит, с Пьереттой пришли из Клюзо?
– спросила она итальянца.

– Мадам Амабль показала мне, как можно пройти кратчайшим путем, через горы.

– Поди устали. По кручам карабкаться не то что на грузовичке ездить.

– Ну понятно, - ответил Бомаск.

– Ничего. В приятной компании время незаметно идет, - заметила хозяйка и хитрым взглядом посмотрела на итальянца.

– Мы отправились целым отрядом, но остальные на подъеме сдали.

– Бедняжка Пьеретта, нелегко ей живется!
– продолжала хозяйка.

– Да, на фабрике работниц не кормят сосисками, а то растолстеют да обленятся.

– Ха-ха-ха, - рассмеялась старуха.
– Вот уж шутник, право. Всегда что-нибудь выдумает. А только Пьеретте не век бедовать... У дяди-то, кроме нее, нету родни, он, верно, ей все и оставит.

– Я уж этого не увижу, - сказал Бомаск, - собираюсь в скором времени на родину вернуться.

– У вас там, может, семья есть?
– спросила хозяйка.

– Какая ни на есть, у каждого есть, - ответил Бомаск. (Он узнал это выражение недавно, когда писал диктовку с Пьереттой.)

– И жена есть?

– И даже не одна.

– Ха-ха-ха! С вами по-серьезному, а вы все смеетесь. Может, и детки есть?

– Я вижу, вы любите.

– Что люблю?

– А это самое занятие.

– Какое занятие?

– Деточек делать.

Хозяйка закатилась смехом и долго не могла уняться.

– Куда мне, небось не молоденькая, - сказала она.

Красавчик посмотрел на нее, лукаво прищурив глаз.

– А вы тряхните стариной, глядишь, и помолодеете.

Старуха смеялась от души. Красавчик отпустил еще несколько шуточек и, расплатившись, вышел.

Он не спеша поднимался к Верхним выселкам. В огородах стеной стояли сорняки, заглушая овощи; стволы плодовых деревьев были покрыты мхом и лишайником, перезрелые вишни гнили на веточках. Он хорошо знал: здесь, на этой лесной прогалине, сады умирали от нехватки рабочих рук, а рук этих не было потому, что крестьянский труд уже не мог прокормить человека; но сам-то Бомаск был из такой страны, где рабочим рукам не хватает земли и где приходится крепко стеречь огороды и сады, так много кругом голодных ртов, и оттого все это запустение было для него особенно неприятно. Навстречу ему попалась компания молодых парней, они шли молча: ни смеха, ни песен, ни шуток. Никогда еще Бомаск не чувствовал себя таким чужаком во Франции... "Вот даже с Пьереттой...

– думал он.
– Ничего понять нельзя!.." Он вдруг страстно затосковал по родине.

Когда он проходил по Верхним выселкам, над его головой отворилось окно.

– Здравствуй, Красавчик!

Он поднял глаза и увидел Эрнестину с аккуратно уложенными кудряшками и в праздничном наряде - в белой шелковой блузке и красной безрукавке.

– Здравствуй, - ответил он.

– А у меня как раз кофе варится, - сказала Эрнестина.
– Может, зайдешь?

Он вошел в ворота, в которые каждое утро въезжал на грузовичке, собирая молоко. Эрнестина выбежала на крылечко встретить его. В кухне никого не было.

– Что, разве мужа дома нет?

– Нынче у него на фабрике дежурство.

Он сел на скамью. Совсем близко от него Эрнестина варила на плите кофе, по капельке подливая кипятку в кофейник. Как очаровательна молодая миловидная женщина, когда она деловито хозяйничает на кухне. Она снует туда-сюда, быстрыми уверенными движениями берет то одно, то другое из знакомой до мелочей утвари; платье ее колышется, шелестит, задевая за ножки столов и шкафы, особенно трогательно шуршат шерстяные платья. Мужчина сидит, смотрит и думает, что стоит ему слово сказать, и это ласковое существо, что хлопочет сейчас ради него, скользнет к нему в объятия, но он молчит, он длит сладость ожидания. Красавчик обычно был чувствителен к такого рода незатейливым утехам. Но сейчас его мысли были далеко.

– Так ты, значит, теперь с Пьереттой гуляешь?
– спросила Эрнестина.

– Что ты глупости говоришь!

– Я сама видела, как вы с горы спускались.

– Ну и что тут такого? Пьеретта Амабль - хороший товарищ.

Эрнестина подала на стол кофе и села на скамью рядом с гостем. Он молча выпил чашку, потом подошел к окну и, облокотившись на подоконник, стал смотреть на обвитые плющом развалины и миссионерский крест. Во дворе шел яростный петушиный бой. Два петуха, взлетая одновременно вверх, наносили друг другу бешеные удары и клювом и шпорами; в воздухе кружилось облако пыли и выщипанные перья; потом противники падали камнем на землю один против другого, подстерегали, хитрили, старались выклевать друг другу глаза. К окну подошла Эрнестина и облокотилась на подоконник рядом с Красавчиком. Вдруг один из петухов оставил поле боя, но удалялся он не спеша, степенным шагом, пытаясь сохранить достоинство.

– Удирает!
– сказал Красавчик.

– Ну и драчуны эти петухи, чисто мужчины!
– сказала Эрнестина.

Она не кормила как следует свою птицу. Жюстен был неважным хлеборобом, и в хозяйстве вечно не хватало зерна. Но Эрнестина не запирала свою живность, и куры ее бегали на воле, отыскивая себе пропитание в полях, на пастбище и даже в лесу. Неслись куры плохо, а петухи стали тощие, жилистые, сухопарые. Случалось, что какая-нибудь исчезнувшая курица, которую не видели несколько недель и уже считали погибшей в когтях ястреба, вдруг появлялась во дворе и за ней стайкой бежали цыплята, вылупившиеся в лесу. С каждым годом петухи становились все воинственнее, взлетали все выше, все стремительнее. В Гранж-о-Ване дичала даже домашняя птица.