Бомба в Эшворд-холле

– Извините, – сказал Томас совершенно искренне.

Мысленно он теперь представлял себе всю историю. Одна из десятков вариаций на старую тему. Хорошенькая горничная, хозяин, который привык брать все, что ему заблагорассудится, и не считает слуг такими же людьми, как он сам, умеющими нежно любить, обладающими чувством собственного достоинства и страдающими, если их оскорбляют. Эйнсли, видимо, даже и помыслить об этом был не способен.

– Но она была не такая! – вызверился кучер. – Не можете вы так о ней говорить!

– Я хотел только, чтобы вы все рассказали откровенно и честно, – ответил Питт. – Так что же случилось с Кэтлин?

Его собеседник все еще злился. Томас вспомнил другого такого же конюха, слугу в поместье, где он вырос, молчаливого, преданного, честного до безрассудства, но бесконечно терпеливого с животными и детьми.

– Ее уволили за воровство, – ответил возница ворчливо, – но на самом деле это потому, что она никому не разрешала тронуть ее.

Питт почувствовал облегчение. Он так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони.

– И она вернулась в Ирландию? – спросил он.

– Не знаю. Мы отдали ей все, что могли, – я, кухарка и мистер Уилер.

– Это хорошо. Но вы все еще уважаете мистера Гревилла?

– Нет, сэр, но я уважаю хозяйку. И не хотел, чтобы она обо всем этом знала. Есть такие леди, что знают все про мужей и живут спокойно. А есть такие, что не могут так-то. И я вот думаю, что она не смогла бы. Нет в ней ничего такого жесткого, как некоторые говорят, практичного… Вы ведь не скажете ей, нет?

– Я ничего не скажу ей, если не буду вынужден, – пообещал Питт с сожалением, потому что знал, какой суровой бывает необходимость рассказывать обо всем в подобных случаях. Как бы ему хотелось заверить кучера, что его хозяйка не услышит ничего оскорбительного для ее самолюбия!

Уже начинало смеркаться, когда они ехали обратно. Осенним вечером свет убывал быстро, и Томас очень радовался, что ему не приходится прокладывать путь через живые изгороди и рощицы в одиночку. Ветер почти стих, но с каждой минутой становилось все холоднее, и ледяной воздух уже сильно пощипывал кончик носа. Под копытами лошади потрескивали сучья, и ее дыхание вырывалось белеющими в темноте облачками.

Через полтора часа езды они увидели огни Эшворд-холла и подъехали к конюшням, чтобы спешиться. В прежние времена Питту всегда собственноручно приходилось расседлывать лошадь, прогуливать ее, вытирать насухо, кормить и поить, а иногда заботиться и о лошади Мэтью. Поэтому теперь он почувствовал себя отставленным за ненадобностью, когда ему пришлось передать лошадь на чужое попечение и просто удалиться. Этот эпизод еще раз напомнил ему, как далеко он ушел от той обстановки, в которой родился.

Пирс, молодой и ловкий, сейчас, правда, страдающий от душевной боли, соскочил с коня небрежно и ни о чем не заботясь, как обычно человек снимает пиджак у себя дома.

Суперинтендант вошел следом за ним в дом через боковое крыльцо и стал вытирать подошвы сапог о железную узорчатую решетку.

В доме было тепло – даже в просторном холле, который, казалось, заключил его, промерзшего в осенней темноте, в дружеские объятия. Встретивший их лакей проявил большую предупредительность.

– Что-нибудь принести вам, сэр? – спросил он и этим немало удивил Питта. Суперинтендант на мгновение забыл, что в этом доме он специально приглашенный гость, а Пирс – всего лишь второстепенный, да к тому же и молодой.

– Что-нибудь горячее? Стакан виски? Или вина с пряностями? – предложил слуга.

– Благодарю, какой-нибудь горячий напиток был бы очень кстати, – кивнул Томас. – А мистер Рэдли уже закончил совещание?

– Нет, сэр. Но осмелюсь предположить, что дела идут лучше, чем ожидалось.

Затем лакей взглянул на младшего Гревилла:

– Позвольте и вам принести чего-нибудь горячего, сэр?

– Да, спасибо. – Пирс поглядел на Питта. Он не успел узнать, о чем тот намерен рассказать другим. Юноша, правда, уже просил его быть сдержанным на словах, но и понятия не имел, что суперинтенданту рассказал кучер. – Я пройду наверх, посмотреть, как там мисс Беринг, – сказал он и повернулся к лакею: – Она у моей матери, вы не знаете?

– Да, сэр, в синем будуаре.

– Спасибо.

Бросив на Томаса еще один мимолетный взгляд, юноша взбежал по лестнице и исчез за поворотом.

– Мне тоже подайте напиток наверх, – распорядился Питт. – И, наверное, мне надо будет ванну принять перед обедом…

– Да, сэр. Я сейчас принесу воды для вас, сэр.

Томас улыбнулся:

– Спасибо. Да, пожалуйста, постарайтесь.

Воду ему принес Телман. Сделал он это неумело и не переставая фыркал от возмущения. Единственным объяснением, почему инспектор не расплескал воду по дороге, могло служить то, что ему тогда пришлось бы и лужу вытирать самому. И, уж разумеется, он просто ликовал при мысли, что завтра у его шефа от долгой и тяжелой дороги верхом все тело одеревенеет, а ноги-руки будет сильно ломить.

– Я много узнал, – сказал ему Томас обычным, неофициальным тоном, снимая галстук и укладывая его на столик в ванной. Он начал расстегивать рубашку и встал за ширму, загораживающую ванну от сквозняков.

– О чем? – ворчливо осведомился Телман.

Продолжая раздеваться, Питт рассказал ему о миссис Истервуд и подобных ей женщинах, о Кэтлин О’Брайен и вообще обо всем, что сообщил ему кучер – а также о чем тот умолчал, – и об увольнении горничной-ирландки.

Инспектор прислонился к столу с мраморным верхом для кувшинов, флаконов с солями и нескольких мыльниц с мылом, глубоко засунув руки в карманы. Лицо его было мрачным.

– По всей видимости, кое-каких врагов министр себе нажил, – сказал он задумчиво, – однако девушки, с которыми дурно обошлись, обычно не возвращаются обратно и не убивают своих бывших хозяев.

Он чуть отодвинулся, чтобы не видеть начальника или ванну из-за ширмы, и продолжил рассуждать:

– Если бы они это делали, то половина английской аристократии отправилась бы на тот свет.

– И тогда быстро был бы положен конец подобным издевательствам, – ответил суперинтендант и вздрогнул, вступив в горячую воду.

Это было замечательно! До этого момента Томас и не подозревал о том, как замерз и как задеревенело все его тело, как сильно он устал. А также о том, что он уже давно не занимался делом, требующим таких длительных физических усилий. И Питт с наслаждением погрузился в дымящуюся, ароматную пену.

– Сомневаюсь, что это имеет к нашему делу хоть какое-то отношение, – продолжил он уже более серьезно, – но все же мы должны учитывать возможность, что у Кэтлин О’Брайен могли быть родственники-националисты, может быть, даже фении, и она с большой готовностью поставляла им разную информацию. Лишь Господь ведает, но мне кажется, повод к этому у нее был.