Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней

Ещё отроком Андрей приходил в институт, где отец преподавал физику и смотрел интереснейшие и яркие демонстрационные опыты. Потом опыты стали делаться дома, Андрей записывал их результаты и учился делать выводы.

Вообще, с учёбой ему опять-таки повезло, как мало кому везло в те годы, — первые пять лет он учился дома. Отец объяснял ему физику и математику, на другие предметы приглашались видные учителя, даже профессора — благодаря дополнительным заработкам отца (авторские гонорары за книги) семья имела такую возможность. Не нужно, пожалуй, объяснять, насколько глубже и эффективнее знания, полученные индивидуально или в небольшой домашней группе.

Позже Андрей пробовал себя на физико-математических олимпиадах, но добиться чего-либо тут не сумел. Поэтому он был очень рад, что на физфак МГУ его приняли без экзаменов. И в этом тоже знак Судьбы, ибо по признанию самого Сахарова, жёстких и жестоких конкурсных экзаменов он просто не выдержал бы.

На нарах

Студенческая жизнь Сахарова не была ничем примечательна, учился он сносно, двойки получал только по «марксизму». Неприятное впечатление у него оставили «Капитал» Маркса и «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина — первый, благодаря своей наивности и занудливости, а второй из-за недалёкости вождя.

На втором курсе попробовал заняться научной работой — отец его был хорошо знаком с будущим академиком Леонтовичем и договорился с ведущим специалистом по плазме, чтобы тот сформулировал научную задачу для сына. Но тут вышел конфуз, Андрей даже не понял, в чём суть проблемы и задачу не одолел.

Война, которая принесла горе почти всем семьям страны, не обошла стороной и семью Андрея Дмитриевича. Но судьба распорядилась так, что немецкая бомба разметала их московский дом, когда Сахаровых там не было. А осколок зенитного снаряда чиркнул однажды Андрею по ботинку, больше удивив, чем напугав.

Война поразила его массовым переходом на сторону врага, — уходили к фашистам целые части, дивизии, армии.

«Ни у одной из воевавших во вторую мировую войну стран, — вспоминал потом академик Сахаров, — не было такого числа перешедших к противнику солдат, как у нас. Это самый суровый приговор преступлениям режима….»

Народ, ставший на защиту своей свободы от новой напасти, вынужден был невольно спасти и кровавый режим, что впоследствии стало предметом спекуляций политиков.

Сам Андрей Дмитриевич на фронт не рвался, здесь он был фаталистом. На фронте могли покалечить или даже убить, потому судьба оградила его от призыва в действующую армию, — Сахарова после окончания физфака МГУ распределили на патронный завод в тыловом городе Ульяновске.

Правда, вначале ему пришлось пилить лес и спать на нарах, что было утомительно и даже изнурительно, но вскоре он начинает работать в заводской лаборатории над методиками неразрушающего контроля продукции завода. Там же, на заводе он встречает будущую жену. В доме жены Сахаров и поселился.

Некоторые из своих завершенных методик Андрей Дмитриевич посылает по совету отца в Москву — Игорю Тамму. Игорь Евгеньевич был не в восторге от этих работ, но отец Андрея использовал всё своё влияние на Тамма, и в декабре 1944года на ульяновский патронный завод приходит вызов Сахарову в Москву — в Физический институт Академии Наук СССР (ФИАН). И вскоре ульяновский патронщик становится аспирантом знаменитого туриста, непревзойдённого альпиниста и самого, пожалуй, талантливого физика — Игоря Тамма.

Три звонка

Своему новому аспиранту Игорь Евгеньевич поставил задачу — выучить английский язык, причём на таком уровне, чтобы можно было составлять обзоры научной периодики. Знание английского сыграло потом существенную роль при разработке первого в СССР заряда, в котором проявятся элементы синтеза ядер дейтерия.

Тема диссертации Сахарова хоть и находилась в области ядерной физики, но прямого отношения к оружию не имела. Однако, ядерная бомба настойчиво «ломилась» в жизнь молодого аспиранта. Ещё до войны отец рассказал о делении урана, о возможности цепной реакции, дал ему почитать популярную статью в УФН на эту тему. Вскоре там же была опубликована статья Зельдовича и Харитона об управляемых и взрывных ядерных реакциях — это было более, чем странно, ибо весь мир, — англичане, французы, американцы, — засекретили все работы по ядерной физике, опасаясь, что их результатами воспользуется фашистская Германия. А вот в стране, где засекречивание довели до идиотизма, где секретилось буквально всё, — от запасов золота до числа «очков» в городских сортирах — публикации по ядерной физике были открыты и доступны любому. Впрочем, Андрей Дмитриевич, по собственному признанию, так и не понял важности этих открытий.

Не «врубился» он и зимой 45-го, когда по Москве поползли слухи о возглавляемой академиком Курчатовым «двойке» (так сначала назывался будущий институт атомной энергии — лаборатория № 2 АН СССР. Лаборатория № 1 была в Харьковском Физтехе). Как ни зверели в НКВД, принимая самые драконовские меры по засекречиванию, шило всё равно лезло из мешка. (Интересно в связи с этим воспоминание бывшего конструктора первой атомной бомбы Турбинера. На свой страх и риск он решил разыскать эту «двойку», которая по слухам обреталась где-то за Соколом. Сев в трамвай, он спросил молочниц, ехавших на рынок:

— Где тут научный институт?

— Это што-ли, где атомную бомбу делают? — загалдели молочницы. — Вот он туточки, в Покровском-Стрешневе…)

Первый раз Андрея Дмитриевича всерьёз задело, когда он услыхал о Хиросиме и взрыве над ней бомбы неслыханной мощности — в 20 Ктн. «У меня подкосились ноги, — вспоминал потом Сахаров. — Я понял, что моя судьба и судьба очень многих внезапно изменилась. В жизнь вошло что-то новое и страшное…»

Сахаров достал журнал «Британский союзник», который издавало английское посольство в Москве, и стал изучать опубликованный там «Отчёт Смита» — научный доклад, где американцы излагали принципы, конструкцию, а также результаты испытаний первой атомной бомбы.

Итогом такого чтения стала кипучая изобретательская деятельность аспиранта по созданию реакторов, по разделению изотопов урана и прочая, и прочая. И хотя всё это оказалось нереальным и далеко не новым, кое-кто доложил «куда следует» об атомных увлечениях Сахарова, ибо едва ли не каждый третий в стране был сексотом и доносчиком.

Первый звоночек, как видно, прозвучал и затих, но вскоре, в 1946 году прозвенел второй. Сахарова пригласили зайти в комнату № 9 в одной из московских гостиниц. Сидевший там генерал сказал Андрею Дмитриевичу:

— Мы давно следим (!) за Вашими успехами в науке. Предлагаем Вам перейти в нашу систему для участия в выполнении важных правительственных заданий.

Далее генерал стал соблазнять Сахарова громадными возможностями «системы» — лучшими в мире библиотеками, самыми большими ускорителями, самой высокой зарплатой и, наконец, московской квартирой. Правда намекнул, что придётся из Москвы уезжать.

Перспектива оказаться опять где-то в провинции не устраивала аспиранта, да и диссертация не была ещё завершена. В следующем, 1947 году он её закончил, но выяснилось, что основная задача диссертации — безизлучательные ядерные переходы — была уже давно решена японскими физиками. Игорь Евгеньевич подосадовал, но всё же махнул рукой — мол, всё равно сойдёт. В те времена продукты выдавались по продовольственным карточкам, и карточка аспиранта была намного тощее, чем карточка кандидата наук. А «на шее» Андрея Дмитриевича была семья — жена и дочка. И аспирантской стипендии не хватало, чтобы арендовать жильё — приходилось занимать деньги у отца и у Игоря Евгеньевича. Так что защита диссертации была не столько научной необходимостью, сколько житейской.

Тем более что успешная предзащита прошла в курчатовской «двойке» — там Сахаров делал доклад по теме своей диссертации. Тут же прозвенел и третий звоночек — Курчатов пригласил диссертанта в свой кабинет и предложил перейти после окончания аспирантуры к нему, для дальнейших занятий теорией ядерной физики. Но и третий звонок Андрей Дмитриевич проигнорировал — расставаться с академиком Таммом не было никакого резона. А после третьего — последнего — звонка Судьба взялась за Сахарова весьма круто…