Борьба или бегство

Что касается Серёжи, то с ним мы стали общаться немного чаще. Он видел развитие ситуации в классе, и я поделился, как после целого года унижений всё же пришёл к решению драться с Глебом. Чувствуя себя подстрекателем, я даже предлагал Серёже попробовать нечто подобное. Он ответил:

– Да вроде бы Кадыков в последнее время и так не особо меня достаёт.

Мне такие изменения были незаметны, но я кивнул и больше не поднимал эту тему.

* * *

Больше мне не приходило в голову высмеивать и презирать людей, терпеливо сносящих унижения. Страх во всей красе продемонстрировал мне свою силу. Но ведь не все пасовали перед агрессией – известный факт! Существовали герои, выходящие в одиночку против многих, были и простые люди, отбивавшиеся от хулиганов. И не всем нужно было проходить через год унижений, доходя до отчаяния, прежде чем дать отпор.

Над этой загадкой я размышлял несколько лет, отыскивая подсказки повсюду: в поведении людей, в книгах, статьях и фильмах. Годам к шестнадцати я пришёл к тому, что условно разделил людей на две группы: рассудительных и безрассудных.

Рассудительный человек, встречаясь с опасностью, вначале оценивал её всесторонне, взвешивал шансы на успех, просчитывал перспективы и последствия. В этот момент инстинкт самосохранения удерживал от движения навстречу опасности, а разум легко находил миллион подходящих оправданий.

Безрассудный человек не думал о перспективах. Агрессия вызывала в нём моментальную злость и ответную реакцию. Он не успевал задуматься, почему нельзя бросаться на сильнейшего противника.

Безрассудным людям, по моим наблюдениям, принадлежало по жизни гораздо больше побед, чем рассудительным. Да, они могли получить травму или даже погибнуть, не оценив опасности, но такое случалось реже, чем успехи. Если человек не боялся и не задумывался, а просто действовал со страстью и без оглядки, он значительно повышал шансы на успех. Предварительная оценка опасности, наоборот, могла уберечь в малом проценте случаев, в остальных же – только порождала страх и приводила к капитуляции без боя.

Я не мог изменить свою личность и из рассудительного человека превратиться в безрассудного. Но это было и ни к чему. Пусть лёгкая и яркая жизнь безрассудных иногда вызывала зависть, но, как говорится: чего не имел, о том не горюешь. У рассудительности были свои плюсы, включая более детальную оценку рисков. Оставалось одно: справляться со страхом не за счёт отсутствия рефлексии, а за счёт силы воли.

Я записался в секцию бокса. Занятия давались мне тяжело, особых успехов я не достиг, но всё же обрёл некоторую уверенность в себе. За боксом последовал сноубординг. Я постоянно наращивал сложность спусков, учился ездить по целине и прыгать на трамплинах.

Страх не исчез и не замолчал. Перед каждым прыжком на сноуборде я неизменно трясся, сжимал кулаки и с усилием успокаивал дыхание. Но это было сущим пустяком по сравнению с ощущениями в спарринге.

Если партнёр был более опытным и техничным, но контролировал себя, то всё было в порядке. А вот если он был агрессивен, во мне просыпался тот самый испуганный мальчик, парализованный страхом. Разумеется, я не убегал и не просил остановиться, но действия мои становились скованными: было страшно бить, чтобы не разозлить противника ещё сильнее. Мне не удавалось окончательно избавиться от этого наваждения, но я давил его, снова и снова выходя на ринг.

Трус внутри меня оперировал эмоциями, подсознанием. Я сделал эту сущность своим главным врагом, противопоставив ей безжалостного наблюдателя. Его инструментом было право вето на любые мысли и чувства, которые могли быть порождены страхом.

– Посмотри на этого кабана, он же неадекватен! – говорил голос в моей голове. – Бьётся как будто насмерть, да ещё и тяжелее тебя килограмм на пятнадцать.

– Стоп, вето, – заявлял наблюдатель. – В ринг.

– Склон после вылета уходит резко вниз… Ты даже не знаешь, сколько пролетишь.

– Разговор окончен, вперёд.

Вскоре в любом аргументе против того, чтобы бросаться навстречу очередной преграде, мне стало видеться одно: попытка оправдать трусость. Так как теперь мне было известно заранее, что любой вызов я обязан принять, то и аргументы «против» даже не было смысла обдумывать. Теперь я попросту отбрасывал их – зачем лишний раз себя смущать. Тогда я и представить не мог, куда в итоге заведёт меня эта привычка.

* * *

Со временем я всё спокойнее мог размышлять над историей конфликта с Глебом. Слишком долго я считал себя уникальным и непогрешимым, но конфликт наглядно показал, что я всего лишь слабый подросток. Понимание этого привело меня к новому неожиданному открытию: проблемы в общении связаны в первую очередь с моим собственным характером, а вовсе не с примитивностью окружающих.

Разумеется, я и раньше много раз слышал подобные заявления от разных людей, но каждый раз находил причину пропустить их мимо ушей. Как можно слушать того, кто сам несовершенен: разговаривает неграмотно, ведёт себя нелогично? Теперь же до меня вдруг дошло: люди могут ошибаться и не обладать выдающимся интеллектом, и всё же быть добрее, щедрее и смелее меня. И эти качества ценятся окружающими гораздо больше, чем острый язык и аналитические способности. Осознание пришло столь внезапно и с такой очевидностью, будто я знал это всегда.

Я решил бороться со своим высокомерием подобно тому, как давил страх. Это оказалось не так сложно, но и простой эту задачу назвать было нельзя. Многие людские поступки по-прежнему раздражали своей глупостью, но теперь я усилием воли старался держать мнение об этом при себе. За два последующих года мне удалось достичь определённых успехов в работе над собой. Отношения с одноклассниками существенно потеплели, а новые знакомые и вовсе считали меня довольно милым парнем. Порой застарелое высокомерие давало о себе знать, прорываясь наружу злым сарказмом, что сильно удивляло окружающих, знавших меня недавно. Благодаря постоянным усилиям, таких рецидивов становилось всё меньше.

2

В старших классах интересом номер один для меня стали девушки. Жизнь не стояла на месте, вокруг появлялось много нового и неизведанного. Раньше мы со сверстниками тоже смотрели на симпатичных девочек, но вот вокруг стали появляться люди, вкусившие тот самый запретный плод. Хотелось спросить: «ну, как оно?», но каждый сдерживался, чтобы не показать, что сам ещё не касался этой тайны. Если же кто-то всё же спрашивал, то ответами было «круто», «нормально» – в общем, представления всё равно толком сложить не удавалось. Вывод был один: пора пробовать самому.

Знакомства с девушками стали для меня новым серьёзным вызовом. «Что она подумает, когда я подойду? Вдруг засмеёт? А если после пары фраз настанет неловкое молчание, и мы оба будем сгорать от стыда?»

Естественно, уступать страху было нельзя. Я приступил к попыткам, не давая себе передышки. В любом общественном месте, в каждой новой компании я постоянно оценивал окружающих девушек и выбирал симпатичных, а затем пытался тем или иным способом завязать знакомство, которое будет иметь развитие. Абсолютным критерием успеха – воспетым, превознесенным и доселе невиданным – для меня был секс. В качестве промежуточного успеха также засчитывался поцелуй, остальное считалось поражением.