Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения

Однако в XVII-ХХ вв. интеллектуальный труд в его научной форме не имел собственной, адекватной ему базы, развивался по логике индустриального производства, производства вещей, был его функциональной частью со всеми вытекающими последствиями социального и культурного характера. Интеллектуальный труд был отделён от материального производства, не был его внутренним фактором, тем более системообразующим, хотя его роль в общественном производстве в целом повышалась. Тем не менее интеллектуальный труд как всеобщий в индустриальную эпоху («промышленный капитализм») оказывался в зависимости от различных частных форм труда. Отсюда – отношения между интеллектуалами вообще (и интеллектуалами в области социальной мысли особенно) и Системой (Капитал + Государство). Неудивительно, что наиболее оригинальные и утончённые теории социального развития в XIX-ХХ вв. были почти полной монополией критиков Системы – левых интеллектуалов (социалистов, марксистов). Занятие произвольной позиции по отношению к господствующим группам, являющееся необходимым условием критического социально-исторического анализа и реального теоретизирования, по определению становилось политическим актом; его основной базой была политика, а не само производство, не «зона» овеществлённого труда, т.е. капитала.

Правда, и в капиталистическом обществе интеллектуал выступа как собственник своего труда. Более того, в тенденции, по логике этот труд в качестве исключительного, штучного становился источником своеобразного вознаграждения – гонорара. Своеобразного, поскольку в нём зарплата совпадает с рентой или, точнее, специфическая рента реализуется в виде зарплаты. Всё это было обусловлено законами и структурой политического производства.

«Только в действительном процессе труда, в этой главной фазе совокупного процесса производства, – писал В.В. Крылов, – капиталу принадлежат непосредственно все прочие факторы труда, а не только труд овеществлённый, стоимость. Когда капитал функционирует в виде производительного капитала, он уже приобрёл все прочие, недостающие ему для осуществления труда факторы. Здесь и природные факторы труда, и условия общесоциальной его организации, и труд – рабочая сила, и духовные элементы производительных сил – всё принадлежит уже капиталу и есть не более чем различные предметно-вещественные формы производительного капитала. Но как только кончается процесс труда, то вне активно осуществляющегося процесса производства капитал уже не покрывает собою все элементы и факторы процесса производства. Ему прямо и непосредственно принадлежит лишь накопленный овеществлённый труд, стоимость. Природные факторы труда прямо ему не принадлежат и являются предметом непосредственной собственности землевладельцев (частой или государственной), рабочая сила – предметом собственности рабочего класса, духовные элементы производительных сил – учёных, научных сотрудников и т.п., социальные производительные силы – тех, кто участвует в организации разделения и комбинирования труда, т.е. ещё и государству.

Прямо все эти особые факторы труда капиталу не принадлежат и приобретаются им косвенно – посредством выплаты ренты, заработной платы, налога, гонорара и т.п. Вне действительного процесса труда система отношений капиталистической собственности оказывается шире, нежели только капитал сам по себе, хотя капитал в собственном смысле этого термина и есть конституирующий всю эту разнородную систему элементов её момент. Наряду с собственно капиталом, представляющим собою собственность капиталистов, здесь противостоят ему (а не являются его составными частями, как в процессе труда) и рабочая сила, принадлежащая иному собственнику – рабочему классу, и природные факторы труда, персонифицированные частной или государственной земельной собственностью (национализация земли как адекватный режим капиталистического производства), и государственная собственность, корпоративная собственность производителей духовных потенций труда (университеты, институты и т.п.)» 128 .

128

Крылов В.В. О логическом развёртывании понятия «капитал» в понятие многоукладной структуры производственных отношений // Крылов В.В. Теория формаций. М.: Наука, 1997. С. 58.

Иными словами, даже при классическом капитализме, когда конституирующую роль играли овеществлённый труд и собственность на него, в системе отношений капиталистической собственности интеллектуалы выступали как собственники интеллектуальных факторов производства, что оставляло им определённую свободу социального манёвра и делало их, наряду с крестьянством, неудобным «классом», неполностью вписанным, интегрированным в любую социальную систему.

Тем не менее, поскольку решающие факторы труда, системообразующие элементы производства носят вещественный характер, то именно их собственники в конечном счёте будут так или иначе контролировать всех остальных социальных агентов – рабочих, землевладельцев, интеллектуалов («профессоров»), ограничивая социальное пространство каждой из этих категорий определённой зоной внутри политического национально-государственного организма, относясь к ним как субстанция – к функции (хотя отношение это в ХХ в. подверглось многим испытаниям на прочность и модифицировалось). Интеллектуал впервые получает такую материально-производственную базу, которая, во-первых, адекватна содержанию и характеристикам его труда; во-вторых, делает контроль над ним и его формами деятельности затруднительным; в-третьих, создаёт условия для реального производственного, а не трудо-бытового обособления интеллектуалов от других групп и, следовательно, выработки не «деепричастного», а «глагольно-существительного» самосознания и теоретической авторефлексии, которая невозможна без и вне теории.

Выход на первый план в самом вещественном, материальном производстве «невещественных» форм труда и производства, нематериальных факторов труда принципиально меняет ситуацию интеллектуала, его отношения с Капиталом и Государством. НТР не просто превратила интеллектуала как агента духовного производства в наёмного работника умственного труда; он оказывается ещё собственником главного для нашей эпохи фактора материального производства – интеллектуально-производственного, понятийно-образного. Специфика этого фактора производства такова, что работник здесь физически сращён со своим основным (и системообразующим для общества) средством производства, причём сращён даже не так, как в «докапиталистических» земледельческих обществах, где «сращённость» реализовывалась в отношении внешнего объекта (земли), а так, как в «доземледельческих» обществах охотников и собирателей, где главной производительной силой была телесная организация индивида плюс комплекс навыков. В известном смысле информационное общество типологически повторяет «присваивающие общества», похоже на них.

Интеллектуальные навыки и накопленную информацию невозможно отнять, присвоить так, как отнимают и присваивают станок, инструмент, землю или даже тело человека. Рукопись можно купить или отнять, вдохновение – нет. Совпадение труда и собственности в одном нематериальном процессе – интеллектуальном – и превращение этого процесса в производственно-системообразующий в мировом масштабе, в условиях снятия противоречия между глобальным и локальным (с подключением к Интернету участие в мировых производственно-коммуникационных процессах возможно в любой точке) позволяет носителю этой трудособственности занять произвольную позицию по отношению к Капиталу и Государству, максимально независимую от каких-либо структур власти, – catch me if you can. Не об этом ли мечтал К. Мангейм с его идеей «свободного парения интеллигенции»? Только ныне речь идёт не об интеллигенции – vixerunt, а о наёмном работнике интеллектуального труда, «магнитной подушкой» деятельности и свободы которого являются мировые информационные потоки, в том числе потоки информации как товара, оперируя которыми, он к тому же оказывается и менеджером социальной информации.

Итак, только наёмный работник умственного, интеллектуального труда, функционирующий в системе, где интеллектуальные («информационные») факторы производства выступают системообразующими и подчиняют себе все остальные, является по-настоящему интернациональным по своим производственным качествам. Значит ли это, что он самый революционный по своему характеру? Что его потенциал революционного сопротивления системе самый высокий? Теоретически, по логике Маркса и Энгельса, особенно если перенести её на наше время линейно-количественно, получается, что да. Однако реальность, природа энтээровской организации производства, логика её развития – всё это качественно меняет ситуацию и воздвигает на пути революционизации наёмного работника целый ряд препятствий. В иной форме, на ином уровне повторяется ситуация второй половины XIX-ХХ вв., когда социально-политическая организация капитализма, прежде всего в виде национального государства, ограничила как революционный потенциал индустриальных пролетариев, так и возможности его потребления. Перефразируя лемовское «разрушительные возможности человечества растут параллельно его конструкторским способностям», можно сказать: потенциал сопротивления внутри каждой системы растёт параллельно возможностям предотвращения или подавления этого потенциала логикой развития системы.

Например, принципиальная немногочисленность наёмных работников интеллектуального труда (наукоёмкое производство не требует многочисленной рабочей силы, а потому не может быть основой ни для массового рабочего класса, ни для массового среднего класса 129 ) способна создать ситуацию, когда «эксплуататоры» и «эксплуатируемые» окажутся по одну сторону социальных баррикад, а все остальные, т.е. не включённые в систему эксплуатации и в социально организованное пространство, – по другую. Эти последние будут тем или иным способом исключаться из Социальной Игры при минимальной гарантии выживания. В таком случае, как когда-то, в XVI-XVIII вв., проблемы угнетения оказались снятыми в эксплуатации и хотя и сохранились, но уже не были главными, системообразующими, так теперь и эксплуатация может оказаться снятой в рамках какого-то более широкого и важного отношения, иначе, чем эксплуатация рассекающего общество и осуществляющего функцию социального исключения. Например, «социально организованное население» – «социально дезорганизованное население»; зона «качества» жизни – зона «количества» жизни; «зона жизни – зона выживания» и т.п. В такой ситуации (где, кстати, политике в строгом смысле слова уже нет места) социальные выбор и действия интеллектуала только как наёмного работника уже невозможны, поскольку функция работника оказывается элементом более широкого функционального комплекса, более широкой и важной социальной принадлежности. Это – не говоря о том, что наёмный работник интеллектуального труда, в отличие от работника труда индустриального, выступает в качестве собственника такого фактора производства, который, как уже говорилось, реализуется не только, а нередко и не столько по линии рынка и зарплаты, сколько по линии монополии и ренты. Это существенно меняет ситуацию, превращая «профессиональных интеллектуалов» типологически не столько в наёмных работников, сколько в ремесленников или, по крайней мере, придавая их практике и социальной характеристике (нео) ремесленно-цеховой характер. А такие социальные агенты вступают уже в иные отношения с другими социальными агентами и ведут себя иначе, чем пролетарии. Например, в средневековых городах, будь то Любек, Новгород, Флоренция или Пиза, несмотря на все острые внутренние противоречия, по отношению к «внешнему» миру (сеньор, крестьянство и т.д.) город чаще всего выступал как единое целое. Что касается внутренних конфликтов, то городская организация была сконструирована так, что многие «вертикальные» (социальные, «классовые») конфликты превращала в «горизонтальные» – «территориальные» (улица против улицы, конец против конца и т.д.) или профессиональные (цех против цеха). Цехи в борьбе с другими цехами и городскими властями тоже выступали как целое, несмотря на внутренние противоречия.

129

Только один пример. Персонал фирмы «Microsoft», имеющей отделения в пяти десятках стран, составляет 16 400 человек. Больше не надо.

Не исключены также и различные формы интеграции господствующих групп и наёмных работников интеллектуального труда, тем более что компьютеризация экономических процессов вносит существенные изменения в сам феномен собственности. Примет ли эта интеграция вид того, что Ж. Бенда в 1920-е годы назвал «la trahison des clercs», или чего-то похожего на социально-властные подъём шэньши («книжников») в Китае XV-XIX вв., – это уже частности. Такая интеграция, частичное совпадение социального и профессионального (власти, собственности и знания) тем более возможны, что «интеллектуальный пролетариат» немногочислен, и сравнительно небольшой персонал может контролировать глобальные инфосети. Конечно, социум подобного рода уязвим: уничтожение в ходе конфликта или иной ситуации производственно-интеллектуальной верхушки делает общество ацефальным, поскольку у выживающе-развлекающегося большинства интеллектуальные факторы производства отчуждены, а владение интеллектуальными и социальными технологиями отсутствует.

Таким образом, интеграция интеллектуалов в той или иной форме, в той или иной степени с персонификаторами власти и собственности, господства и привилегий, с одной стороны, замыкание в виде цеха или чего-то похожего, т.е. корпоративизация – с другой, – вот две формы депролетаризации наёмного работника умственного труда.

Корпоративизация образования уже налицо, будь то Россия или США. Дети часто «наследуют» интеллектуальные профессии родителей. Разумеется, свою роль здесь играет домашняя атмосфера и т.п. И всё же в ситуации, когда собственность на вещественные факторы производства постепенно утрачивает свои роль и значение, на первый план выходит «человеческий капитал», выступающий как триада «образование, здоровье, качество жизни».

Именно эти вопросы приобретают ныне острое политическое значение. Внутренняя политика самой развитой страны мира, США, во многом вращается вокруг трёх социобиологических вопросов – race, health, gender (раса, здоровье, пол) – до такой степени, что Ф. Фехер и А. Хеллер использовали термин «биополитика».

Если учесть, что за НТР с её социальными и культурно-психологическими (влияние компьютеризации, Интернет, виртуальной реальности) последствиями грядёт научно-биологическая революция, социальные последствия которой (вплоть до видовых, биосоциальных изменений посредством создания индустрии пересадки органов и генной инженерии) могут действительно превратить в предысторию всю предшествующую историю человечества, причём не столько в предысторию человека, Homo sapiens sapiens, сколько какого-то иного Homo, скажем, Homo Virtualis Mutatis. На таком фоне нынешние «биополитические» реалии (к которым надо добавить и движения «сексуальных меньшинств») могут оказаться довольно безобидным «воспоминанием о будущем». Не являются ли ширящееся ныне на Западе движение квартиросъёмщиков 130 , их противостояние властям раннепредвосхищающей формой борьбы за «биологическое пространство», которое в условиях компьютеризации и виртуализации жизни, с одной стороны, и глокализации социального пространства – с другой, совпадает с производственным пространством, с locus standi и field of employment. Это – не говоря о том, что такая «биопроизводственная» точка-глокус становится целым миром, целой Вселенной, куда может «проваливаться» и уходить человек, «выпадая» из общества. Это даже не la zone du non droit Э. Баладюра, а la zone du non zone, la zone-point или, по крайней мере, la zone du non socialit'e в привычном смысле социальности, поскольку грань между реальным и ирреальным становится пунктирной, а социальное пространство сжимается в биосоциально-производственную точку, т.е. стирается, штрихуется и грань между социальным, производственным и физическим (биологическим) существованием. Разумеется, это логико-теоретическая модель, реализация которой столкнётся с сопротивлением реальности – как субъекта, так и «накопленной системности». Именно это произошло с капитализмом, развёртывание которого на Западе было исторически ограничено и христианским субъектом, и Европейской цивилизацией – так История и Человек подправили Логику.

130

Я благодарен А.С. Донде, обратившему моё внимание на это движение.